А «Скорая» уже едет (сборник) - Ломачинский Андрей Анатольевич

Виртуальный Лис, разумеется, отмолчался, судорожно, как всегда в минуты волнения, потирая призрачные ладошки. Куда ему что-то говорить? Одно дело – видеть заболевание по карте вызова, в приятной тиши собственного кабинета, и уж совсем другое – вот так вот, на вызове, когда уже нереально вспоминать алгоритм, поглядывая в книжку и неторопливо потягивая кофе. Это тебе не на интернов на пятиминутках орать…

– Все-все-все, успокаиваемся все, – громко, отчетливо произнес врач. – Все ваши претензии мы выслушаем потом, когда окажем помощь, ладно? Папа, чайник быстро ставьте и несите таз. Мама, ребенка держим и двигаемся ко мне. Сколько лет ему?

– Три года, два месяца, – всхлипывая, ответила мать, пытаясь прижать к себе сына. Тот снова закашлялся, судорожно, непродуктивно, выдав голосом осиплую руладу.

– Ирина, дексаметазон ноль-три в мышцу, – бросил Александров, вставляя в уши дужки фонендоскопа. – Держите его крепче сейчас.

В легких аускультативно выслушивались единичные сухие хрипы, радостно посвистывавшие в нижних отделах.

– Чем болеет ребенок?

– А?

– Болеет чем, спрашиваю? В легких у него хрипы – они просто так, за пять минут, не появятся.

– Ну… покашливал он неделю, – неуверенно произнесла мама. – И температурил, кажется… сопливил тоже…

– Кажется, – раздраженно сказала Ира, стравливая из шприца воздух. – А то, что лечить болезни надо вовремя, не задумывались?

Александров громко кашлянул, сверкнув глазами. Нашла время нотации читать!

Увидев иглу, ребенок закричал – точнее попытался, потому что тонкое сипение, вырывавшееся у него из горла, никак не напоминало человеческий крик. Носогубный треугольник приобрел зловеще-густой синеватый оттенок, при попытке сделать вдох яростно колебалась яремная ямка и эпигастрий [66].

– Держите его.

Мама бестолково засуетилась, пытаясь обхватить вырывающегося мальчика, бешено молотящего кулачками и пятками. Врач вздохнул:

– Ладно, давайте я. Иначе до утра провозимся.

Он сильным движением сгреб ребенка, привычно перекинул через колено, сжимая ножки между своими ногами, одной рукой прижал тельце к себе, другой придавил поясницу.

– Ирина, можно.

Фельдшер, торопливо проведя ваткой со спиртом по ягодице, вонзила иголку. Мальчик выдал высокую «петушиную» ноту, после чего дико забился и вырвал прямо на одеяло. После рвоты его ясно полегчало, потому что он после сиплого вдоха громко, хоть и хрипловато еще, заголосил.

– Вот и ладушки, – облегченно произнес врач. Стридор [67], который мальчик демонстрировал по прибытии, стал ощутимо тише. – Мама, держите его, чтобы руками не полез к месту укола. И лицо вытрите.

Вернулся папа, несущий синий пластмассовый таз и исходящий паром электрический чайник. Степан быстро объяснил, как приготовить горячую ножную ванну, после чего, слегка утихомирившийся ребенок был водружен к маме на колени, ножками по щиколотки утонув в нагретой воде. Врач повертел головой. Ага, на тумбочке неровным строем выстроились флаконы и коробочки – все же мамка лечила упомянутое покашливание с температурой, хотя, конечно, вряд ли по врачебной рекомендации.

– «Зиртек», вижу, стоит – принимали?

Мама кивнула, кутая ребенка в толстое махровое полотенце. Тот все еще демонстрировал инспираторную одышку [68], но, что не могло не радовать, в гораздо меньшей степени.

– Перенес хорошо?

– Ну… вроде бы да.

– Жалоб на зуд, кашель, высыпания на коже не было?

– Нет, не было.

– Тогда… три года, значит… Ирина, в стакан теплой воды десять капель и дайте выпить ребенку. Кстати, как тебя зовут, попрыгунчик?

– Лёса, – ответил с хрипотцой, недружелюбно поглядывая, пациент. – А ты, дядька, плёхой. Бяка!

– Ну, раз ругаешься, значит – не болеешь, – усмехнулся врач, наблюдая, как неуверенно заулыбались родители.

– А что это с ним было, доктор? – спросил отец, засовывая руки в карманы брюк. Степан слегка улыбнулся. По молодости лет он этот жест воспринимал в штыки, как демонстрацию бескультурья, пока не убедился как-то на собственном примере, что руки туда родителями прячутся только по одной причине – чтобы скрыть дрожь.

– Это у нас называется ложный круп [69]. Приступ удушья, возникающий из-за отека голосовых связок и подсвязочного пространства.

– А почему ложный? – удивленно спросила мама, принимая от Иры стакан с растворенным в воде препаратом.

– Истинный бывает при дифтерии, – пояснил врач. – Там причина удушья немного другая. А ваш круп развился, как я думаю и вряд ли ошибусь, на фоне недолеченной вирус ной инфекции, которая пробралась к вам воздушно-капельным путем и быстренько спустилась вниз.

– Но мы же ему от температуры все давали! Вот, свечи купили…

– Угу. Кстати, свечи нужно хранить в холодильнике, а не на тумбочке. А противовирусного я у вас на упомянутой тумбочке что-то не наблюдаю ничего. Температура – это не причина, это следствие. А причину-то вы оставили в неприкосновенности.

Родители, хлопая глазами, внимали спокойной, неторопливой речи врача. Степан, рассказывая, периодически внимательно оглядывал больного Лешу – тот добросовестно слушал, синеть не собирался, а дыхание его потихоньку выравнивалось. Вот и чудно. Меньше всего сейчас хотелось думать о реанимационных мероприятиях на дому, особенно о такой кровавой вещи, как наложение трахеостомы.

Ира, закончив написание карты, подошла к врачу, и, засовывая ее в нагрудный карман, прошелестела на ухо:

– Степан Андреевич, а что, пульмикортом ингалировать не будем?

Александров лишь мотнул головой – отвали, советчица.

– Ладно, все это хорошо. А теперь, друзья мои, вам очень настоятельно рекомендую прокатиться со мной в больницу.

Улыбка у мамы мгновенно исчезла.

– В какую?

– В инфекционную.

– В инфекцию? – в глазах ее отразился священный ужас, словно ей предлагали заколоть несчастного Лешу на алтаре во славу языческого бога. – Нет, туда я не хочу! И не говорите мне даже!

– Меня сейчас ваши хотения и нехотения мало интересуют, – сдвинул брови Степан. – Меня интересует только состояние больного.

– Мы там уже лежали, понимаете! Ухода никакого, да еще и подхватим там что-нибудь обязательно. Нет, нет, и не просите, мы категорически отказываемся!

Врач устало прикрыл глаза. Оно, конечно, так – инфекционная больница давно уже нуждалась в ремонте, а еще, по-хорошему, в переезде в новое здание из прогнивших одноэтажных корпусов флигельного типа, в которых она располагается уже полвека. И подцепить там вторичную инфекцию легче легкого – особенно в летний период, когда заполняемость стационара достигает трехсот процентов, а больные, которых никак нельзя лечить амбулаторно, размещаются в коридорах и процедурных кабинетах.

– Я все понимаю… Но и вы поймите – ребенок нуждается в наблюдении врача. Постоянном наблюдении. Мы-то у вас жить остаться не можем, правильно? Этот приступ, который вы сейчас видели, может и повториться, как только закончит свое действие препарат. И что, снова нас три часа ждать будете?

– Скажите, а самим можно в больницу поехать? – спросил отец. – У нас машина-то есть, просто не знаем, может, там ночью не пускают.

– Пускают. Но вы все же подумайте.

– Да чего думать? До утра вашего укола хватит?

– До утра – хватит.

– Саш, а утром мы Васютинскому позвоним, да? – полуутвердительно спросила мама. – Он же не уехал никуда?

– Да… понимаете, доктор, у нас свой врач – он нас лечит всегда. Но тут, сами видите, такое дело, сначала его беспокоить не хотели, а потом Лешка задыхаться стал…

«Да-да», – мысленно кивнул Степан. «Сначала вы тянули резину, ожидая, что все, как обычно ждут, само пройдет, по щучьему веленью, а потом крайней оказывается «Скорая», когда состояние уже доходит до критического. Но уж никак не тот самый, как его там, Васютинский, которого, пардон, беспокоить постеснялась среди ночи… Даже при явном стенозирующем ларингите, о возможности возникновения которого ему неплохо было бы просветить родных».