Роберт Хелленга - 16 наслаждений
Сандро беспокоился насчет плесени и волновался, что слишком большая влажность не даст клею как следует высохнуть. Он постоянно контролировал уровень влажности, включая, а иногда и выключая батарею с ультракрасными лампами. Он приходил домой по вечерам каждые два часа или около этого, но потом разворачивался и направлялся прямиком назад в Бадиа (что всего в десяти минутах хоть бы от Сайта Кроче).
В то утро, когда должно было происходить strappo, я взяла отгул и отправилась в Бадиа. В часовне Лодовичи было полно народу – не только техническая команда, а еще и репортеры, фотографы, которые всем мешали, но от них просто невозможно было избавиться. Аббат, любивший публичность, обзвонил все газеты. Сандро негодовал. Я впервые видела его злым и, откровенно говоря, немного волновалась, как бы его злость не стала причиной ошибки.
Он начал с длинного ровного разреза (инструментом, похожим на золотой нож) по периметру нижней левой фрески, где был изображен святой Франциск, читающий проповедь птицам. Затем, не теряя времени, он сделал резкий рывок, потянув за края снизу, и при помощи двух ассистентов конопляное полотно было «оторвано» от стены, вместе с краской – краской, нанесенной на мокрую штукатурку шестьсот лет назад.
Не было никакого другого звука, кроме звука отрывающейся краски. Затем наступила полная и абсолютная тишина, и наконец раздался гром аплодисментов. С Сандро стекали капли пота, как будто он окунул голову в бочку с водой.
Отсоединенную картину разложили, вниз изображением на чистой бумаге на одном из нескольких огромных столов, которые были установлены в нефе самой церкви. Частично с задней стороны ее по-прежнему покрывал тонкий слой intonaco. В других местах можно было видеть саму краску, ее «изнанку».
Три остальные фрески были сняты таким же образом, без всяких происшествий.
Позже в течение дня я наблюдала, как Сандро удаляет с задней части фресок остатки штукатурки, слегка постукивая резиновым молотком, до тех пор, пока не осталось ничего, кроме самой краски. И теперь можно было видеть фрески с внутренней стороны, когда все образы перевернуты, как в зеркале. На следующий день эти образы должны были быть перенесены на сильно растянутые холсты.
Репортеры и фотографы ушли. Техническая команда разошлась домой на ночь. Аббат и монахи находились в трапезной. Мы были одни.
– Ты должен быть доволен, – сказала я, – strappo удалось на славу. Твоя фотография появится завтра, во всех газетах.
– Этот дурак аббат, – воскликнул он, – считает, что огласка привлечет туристов!
– Он, возможно, и прав, ты так не думаешь?
Тук-тук-тук. Стук-стук-стук.
– Я думаю.
Мне кажется, вряд ли у Сандро была хотя бы одна метафизическая косточка во всем его организме: это был человек, который любит вещи больше, чем идеи, поверхность – больше, чем сущность. Но временами с ним случались приступы этакого метафизического настроения, когда он начинал говорить об искусстве, о живописи и мог нарисовать в своем воображении видения гибели вселенной, вызывающие слезы на глазах. Краски выгорают или со временем меняют цвет, детали исчезают в становящихся все темнее тенях, слой краски крошится и рассыпается. Никто никогда не видел ни одной картины из классической Древней Греции, и такая же участь неизбежно ожидает каждое полотно в Уффици, и в Палаццо Питти, и в Лувре, и в Старой Пинакотеке, и так далее. Современные картины погибнут так же, как и произведения Средневековья и Ренессанса, поскольку большинство современных работ менее стойкие, менее прочно сработанные, чем картины ранних веков.
– Ну, – сказала я, – появятся туристы или нет, ты спас фрески, и я думаю, это замечательно.
– Strappo всегда поражение, – сказал он, – а не триумф. Мы вырвали эти фрески из их естественной среды обитания. Мы превратили их из архитектуры в станковую живопись. И это только начало: все неровности и шероховатости грунта, на котором они находились, придававшие фрескам вес и плотность, будут сглажены еще до того, как я закончу. Краска была травмирована во время операции, и новый задник придаст ей другие оптические черты. И пока я здесь стучу, крошащийся intonaco сдирает с краски тонкий слой кожи.
Как грустно! И тем не менее Сандро был самым жизнерадостным человеком из тех, что я когда-либо встречала, и эти настроения были столь же эфемерны, как фруктовые мошки. В тот вечер мы пошли в тратторию «Мареммана», один из моих любимых ресторанов, ели на ужин лазанью al forno и креветки, приготовленные на гриле, и выпили больше вина, чем обычно. По дороге домой Сандро пел, по-английски «Цветы, которые распускаются весной» из «Микадо», и я жалела о том, что не знала партий Гилберта и Салливан достаточно хорошо, чтобы подпевать ему, но все равно подтягивала на уровне тра-ля-ля.
Это был, в целом, период полного спокойствия и острого счастья. Я знала из папиных писем, что он продал дом в Чикаго и купил плантацию авокадо в Техасе, на Рио-Гранде. Поэтому я почувствовала себя странным образом отрезанной от моей старой жизни, от меня самой – той, какой я была в той старой жизни, как планета без Солнца. Но у меня началась новая жизнь, появилась новая я, новое Солнце, так что я не позволила себе переживать по этому поводу.
Сандро и я продолжали жить вместе, как муж и жена, за исключением одной вещи: мы никогда не ссорились. Я действительно не могу вспомнить ни одного плохого слова. Он всегда был внимателен, заботлив и щедр, хотя его финансовое положение становилось все хуже. Личный адвокат – не Джианоццо, а другой – угрожал «денонсировать» договор с ним. Ресторан быстрого обслуживания закрылся, так что не было возможности получить назад долговую расписку, которую он подписал совместно с рестораном. Спор, кому принадлежало право распространять низкокалорийное вино, так и не разрешился. Но мы выходили ужинать каждый вечер, и почти каждую неделю он дарил мне что-нибудь – маленькое, но дорогое: золотую цепочку, особенную помаду, красивое белье.
Сандро был очень известным человеком, человеком у всех на виду, и хотя нас никогда не приглашали никуда как пару, мы очень осмотрительно относились к встречам с другими людьми. У меня тоже был свой круг знакомых. Флоренция – маленький город; прошло совсем немного времени, и я стала случайно встречать на улице старых друзей. Проблема была не в том, что я их встречала, а в том, чтобы узнать их. Но с тех пор как я однажды встретила Сильвию перед входом в Марзоссо, я возобновила отношения со всеми, включая Фабио, у которого была своя мясная лавка на Виа Пиетрапиана, недалеко от Санта-Катерина Нуова.
