Нил Гейман - Дым и зеркала (сборник)
Я спросила маму, и она сказала, что бы твой папа ни говорил, ты его слушай, и сказала это холодным тоном, каким всегда говорит, когда хочет меня отослать, называя при этом полным именем.
Потом я тоже заснула.
А когда мы приехали домой, было утро, и я больше не хочу ехать на край света. И прежде чем выйти из машины, пока мама относила Дейзидейзи в дом, я крепко зажмурила глаза, чтобы совсем ничего не видеть, и пожелала пожелала пожелала. Я пожелала, чтобы мы поехали в Понипарк. Я пожелала, чтобы мы больше никогда никуда не ездили. И я пожелала стать кем-нибудь еще.
Пожелала.
Ветер пустыни
Жил-был старик, кожу которого солнце пустыни сожгло дочерна,
И он говорил: молод когда был,
штормом его унесло от его каравана,
что специи вез, и он шел чрез пески и скалы, шел день и ночь,
встречая лишь маленьких ящериц и сурикатов.
И на третий день вышел он к городу сплошь из палаток,
из шелковых ярких шатров. В самый большой,
алого шелка шатер позвала его женщина.
Жажду свою он запил охлажденным шербетом,
возлежа на подушках, ее же алые губы в бровь его целовали.
Танец живота исполняли танцовщицы, лица сокрыты вуалью,
глаза словно омуты, пурпур шелков, и в перстнях золотых.
Он жадно смотрел, пока слуги еду подносили,
все, что угодно душе, — и подавали вино:
белое, как шелк, и красное, как грех.
Когда изнутри согрело вино все его члены, ударило в голову,
резко вскочил он,
встал в центре круга, и танцевал, притопывал
и кружился,
вместе плясали они, а после
выбрал красивейшую из танцовщиц, обнял в поцелуе.
Но губы вдруг ощутили иссушенный пустыней череп.
Тут оказалось, танцуют вокруг скелеты,
и он понял: тот странный город —
сплошной песок, что с тихим шорохом
пересыпается в пальцах, и вздрогнул, уткнувшись в бурнус,
и зарыдал, и больше не слышал
тех барабанов, что ритм отбивали.
Проснувшись, продолжил старик, он обнаружил,
что нет перед ним
ни яств, ни шатра, ни женщин.
Лишь синее небо и солнце, что жгло его кожу.
То было давненько.
Он выжил, и вот теперь беззубо смеялся, и говорил,
что видел потом тот город, те шатры,
они колыхались в дымке.
Спросил я, может, мираж. Он кивнул. Иль мечта?
Он снова кивнул, да, мечта, но мечта не его — пустыни.
А потом добавил,
что через год примерно, когда наживется, уйдет,
уйдет он в тот город на горизонте. Тогда-то, мол, точно
уже навсегда там останусь.
Пробуя на вкус
На предплечье у него было тату, маленькое сердечко, синее с красным. А под ним — розовая полоска, след от вытравленого имени.
Он медленно лизал ее левый сосок, а правая рука ласкала ее шею сзади.
— Что-то не так? — спросила она.
Он посмотрел на нее.
— Что ты имеешь в виду?
— У тебя такой вид… Не знаю. Как будто ты сейчас не здесь, — сказала она. — О… как приятно. Мне очень приятно.
Они были в номере гостиницы. В ее номере. Ему было известно, кто она, он узнал ее с первого взгляда, но он не должен был называть ее по имени.
Он приподнял голову, чтобы заглянуть ей в глаза, провел рукой по ее груди. Они оба были по пояс голыми. На ней была шелковая юбка; на нем — голубые джинсы.
— Ну? — спросила она.
Он приблизил губы к ее губам и поцеловал. Языки переплелись. Она вздохнула и отстранилась.
— Тогда в чем дело? Я тебе не нравлюсь?
Он успокаивающе улыбнулся.
— Ну что ты! Я нахожу, что ты великолепна, — сказал он.
И крепко ее обнял. Его рука схватила ее левую грудь и медленно сжала. Она закрыла глаза.
— И что же? — прошептала она. — Что не так?
— Ничего, — сказал он, — все прекрасно. Ты прекрасна. Ты очень красивая.
— Мой бывший муж обычно говорил, что я изжила свою красоту, — сказала она. Тыльной стороной ладони она водила по его зипу, вверх и вниз. Он придвинулся к ней, выгнув спину. — Мне кажется, он прав.
Она знала, что имя, которым он представился, ненастоящее, просто для удобства, а потому не собиралась его никак называть.
Он коснулся ее щеки. Потом вновь вернулся к соску. На этот раз, облизывая сосок, засунул руку ей между ног. Шелк юбки был мягок и податлив, и добравшись до лобка, он медленно на него надавил.
— И все же что-то не так, — сказала она. — Что-то крутится в твоей красивой голове. Ты уверен, что нам не надо поговорить?
— Это глупо, — сказал он. — И я здесь не ради себя. Я здесь ради тебя.
Она расстегнула пуговицу на его джинсах. Перекатившись, он стянул их и бросил на пол у кровати. На нем были тонкие алые трусы, и эрегированный член сильно натянул материю.
Пока он снимал джинсы, она сняла с себя серьги; искусное серебряное плетение.
Он неожиданно засмеялся.
— О чем это ты? — спросила она.
— Просто вспомнил. Игру на раздевание, — сказал он. — Когда я был мальчишкой лет тринадцати-четырнадцати, мы играли так с соседскими девчонками. Они всегда были увешены всякими побрякушками, сережками, шарфиками и прочей чепухой. И когда проигрывали, снимали, например, одну серьгу. А минут через десять мы были уже голые и сгорали со стыда, а они — при полном параде.
— Тогда зачем же вы с ними играли?
— Надеялись, — сказал он. Он запустил руку под юбку и принялся через белые хлопковые трусики массировать ее большие половые губы. — Надеялись хоть что-нибудь увидеть. Все равно что.
— И увидели?
Убрав руку, он перекатился на нее. Они поцеловались. Целуясь, они прижались друг к другу, тесно и нежно. Ее руки сжали его ягодицы. Он покачал головой.
— Нет. Но мечтать не вредно.
— Ну и? Что же тут глупого? И почему я не пойму?
— Потому что это все ерунда. Потому что… я не знаю, о чем ты думаешь.
Она стянула с него трусы. Провела указательным пальцем по члену.
— Он в самом деле большой. Натали так и сказала.
— Да?
— Я ведь не первая это тебе говорю.
— Нет.
Она опустила голову, поцеловала член у корешка, где курчавились золотистые волоски, потом лизнула его и провела языком до самой головки. А потом подняла голову и посмотрела в его голубые глаза своими карими.
— Ты не знаешь, о чем я думаю? Что это значит? Разве тебе известно, о чем думают другие люди?
Он покачал головой.
— Ну, не совсем.
— Ты пока подумай об этом, — сказала она. — А я сейчас вернусь.
Она встала и прошла в ванную, закрыв за собой дверь, но не заперев ее. Было слышно, как в унитаз лилась моча. Это продолжалось довольно долго. Шум смываемой воды; какое-то движение, открылся и закрылся шкафчик; снова движение.
