Мария Арбатова - Меня зовут Женщина
— Я нашел женщину, которая приехала с Украины, может быть, она что-нибудь знает о твоих детях, — сообщает Ричард.
— Украина большая.
— Планета Земля вся маленькая, а ты говоришь, что Украина большая, — отвечает Ричард и тащит меня в другой конец турбазы. По дороге Ричарда хватают все идущие навстречу дети, которых он за пару часов пребывания здесь успел обучить английским и африканским играм в мяч, владея десятью монгольскими словами. В коттедже нас встречают как дорогих гостей, вытаскивая на стол все, что есть. Молодая пианистка из Чернигова с нервным приятным лицом, ее десятилетняя издерганная дочка и очаровательная монголка, преподающая русский язык.
— Давно ли вы с Украины? Мои дети с мамой там живут на даче, и я почти месяц не имею связи с ними.
— Я здесь два года, — говорит пианистка Лиля. — Муж работает на заводе, а я преподаю музыку детям. Монгольские дети невероятно музыкальны, и мне очень интересно. Дома на Украине у меня были большие сложности, а здесь я спокойна и совершенно счастлива, — говорит она, барабаня длинными пальцами по столу, и в глазах у нее такая тоска, что даже Ричарду понятно, как бесстыдно она врет. Когда мы идем по тропинке к столовой, она хватает меня за руку и плачет.
— Послушайте, какое счастье встретить здесь своих. Я ненавижу Монголию, но у меня нет другого выхода. Я хочу все объяснить вам, потому что мы больше никогда не увидимся. Каждое утро я надеюсь, что это последний день в моей жизни. Мне жаль мою дочь, но это сильней меня. Мне кажется, что я тяжело больна психически, я почти не сплю, я засыпаю под утро и ем большие дозы транквилизаторов. Я уехала сюда, чтоб прийти в себя, но мне стало хуже.
— Это связано с мужчиной, который остался дома?
— А что, это видно?
— Видно.
— Тогда почему мой муж не видит этого?
— Потому что тогда ему придется принимать решение, которое должны принять вы сами.
— Но у нас дочь. Посоветуйте что-нибудь, я прошу совета не потому, что я — дура, а потому, что здесь, среди этих гор, среди этой чужой жизни у меня все сместилось, мне кажется, что я уже на том свете.
— Попробуйте честно сказать себе, в какой ситуации вы перестанете быть несчастной, и попробуйте добиться этой ситуации. И не прикрывайтесь дочерью, сейчас возле вас она живет в аду, посмотрите на нее внимательно.
— Но мой муж любит меня!
— И будет очень горевать, если однажды вы наедитесь таблеток! Если это вас утешает, то я ничем не могу вам помочь. Пойдемте, я познакомлю вас с одной голландкой, она гораздо умнее меня.
Елена все понимает с порога, она кладет пианистку на постель, вводит ее в состояние транса и задает ей вопросы.
— Я могу только наладить ее сон, а ей надо, чтоб кто-то наладил ее жизнь, потому что она не хочет делать это сама. Она — классическая женщина-жертва. Причем она трижды жертва: она приносит себя в жертву ребенку, любимому и мужу. Ужас не в том, что она устраивает из своей жизни тюрьму, ужас в том, что потом ее дочка построит точно такую же модель семьи. И так это будет из поколения в поколение, пока кто-нибудь не осмелится и не разорвет эти цепи.
Вечером в зальчике типа клуба происходит братание. Собственно, нас спасали от дождя, но местная администрация хочет выдоить из этого общественное мероприятие. Вообще в Монголии все время ощущение; что на машине времени я отъехала назад в свое пионерское детство.
— Скажите правду, кто вы такие? — спрашивает пианистка. — Почему вас поселили в правительственной юрте? Вся турбаза переполошилась, последние годы в эту юрту не пускали никого, даже на экскурсию!
Не желая мерзнуть в домике, я отвечаю уклончиво-многозначительно.
Идеологическая вождиха базы забирается на сцену с микрофоном и произносит длинную речь по-монгольски, после которой присутствующие в зале бурно рукоплещут, обернувшись к нам. Компания, состоящая из Аниты, Елле, Денси, меня и Ричарда с трубой под мышкой, пришедших потанцевать, краснеет и неловко раскланивается. Ричарда тащат на сцену, где он фальшиво дудит про Чингисхана, и награждают помпезным дипломом. Потом вождиха подходит ко мне и просит произнести приветственную речь по поводу победы коммунистов в Монголии. Я злобно сообщаю, что пришла сюда танцевать, а не приветствовать коммунистов, что она воспринимает как указание, дает знак рукой парню на сцене, и тот врубает музыку с цветомузыкальной мигалкой и тушит свет.
Науми и Денси бросаются в центр зала демонстрировать класс амстердамской дискотеки, а вокруг выстраиваются монгольские пары и, взявшись за руки, начинают танцевать что-то скромно-военное и четко-бойкое.
— Что это они все танцуют? Это народный танец? — спрашиваю я учительницу русского языка.
— Это бальный танец.
— А почему его знают все? Почему его танцуют все одинаково?
— У нас его разучивают в школе.
Зрелище жуткое: пожилые пары, влюбленные и шерочки с машерочками совершенно одинаково топчутся и крутятся под музыку, как винтики часового механизма. Если бы не резвящиеся вокруг малолетки — чистая лагерная самодеятельность.
— Почему вы не танцуете? Вы хотели танцевать, — озабоченно подбегает вождиха.
— У меня голова кружится от цветомузыки, — пытаюсь я отбрыкаться от танца в военизированной колонне.
— Сейчас все сделаем, — отвечает вождиха и убегает. Через минуту цветомузыку вырубают.
— Мы выключили, — счастливо рапортует она, снова материализуясь. Ужас! Вставать в круг среди заученно притоптывающих парами под музыку «Биттлз» аборигенов! Сидящие на стульях и танцующие и так с неподдельным ужасом следят за трясущимися Денси и Елле, как за выгружающимися из тарелки инопланетянами. Мы с Ричардом пытаемся танцевать вальс под неодобрительно-стеснительными взорами местных. Тут в зал врывается Елена, опоздавшая потому, что лечила какого-то ребенка. Она распускает и разлохмачивает длинные волосы, впрыгивает в центр и начинает выплясывать так, что парализует все танцующие пары.
Пышная красивая женщина за сорок в душераздирающего покроя и цвета штанах, танцующая рядом со своей дочерью... Это уж слишком для местных представлений о досуге. Дети обступают ее кругом, выпучив глаза, а сидящие встают, чтоб лучше видеть. Елена замирает, потом как коршун бросается на сидящего напротив пожилого монгола и втаскивает его в круг, потом следующего, следующего, к концу кассеты весь зал ходит на ушах.
— Она — колдунья, — говорит учительница русского языка, вполне цивилизованная девица, учившаяся в России. — Она вылечила ребенка, она может заставить людей делать то, что она хочет, я ее боюсь.
В юрте тепло и влажно, как в бане. Оказывается, дверь запирается только снаружи. Замки в Монголии понятие недавнее и привозное, палку в ручку двери вставить невозможно — между дверью и рамой огромная щель. Махнув рукой, мы гасим свет.
