Алексей Кирносов - Два апреля
- Вы заскучали по пессимизму? - Фролов вскинул брови. - Тогда почитайте сообщения из-за границы.
- М-да... Англию ожидают неприятности... Причина трудностей - господство монополий...
Овцын прочитал газету до конца, снова стал смотреть первую страницу, потому что Фролов еще копался в своем портфеле. Взгляд его остановился на знакомой фамилии. «Указ Президиума Верховного Совета СССР, - прочел он, - о награждении лейтенанта Левченко Владимира Георгиевича орденом Красного Знамени... За мужество и отвагу, проявленные при охране государственной границы СССР, наградить лейтенанта Левченко Владимира Георгиевича орденом Красного Знамени посмертно...»
У него передернулись плечи, он стал читать снова, отчаянно и наивно надеясь, что теперь не будет последнего слова «посмертно», но слово никуда не исчезло, так и осталось стоять в конце фразы. Его пальцы сжались, скомкав лист верстки.
- Что это вы обнаружили? - удивился Фролов, подошел и забрал у него верстку.
- Вы не знаете подробностей этого Указа? - спросил Овцын.
- Указа? - Фролов покачал головой. - Нет, ничего не поступало. Дело касается охраны границ, а там сплошь секреты. Вы знали этого человека? Да ведь в вашем очерке встречается фамилия Левченко...
- Это его отец, - сказал Овцын. - Впрочем, сына я тоже знал, он был командиром пограничного катера.
- Был... Можно себе представить, что произошло, - печально проговорил Фролов. - Но если погиб катер, почему наградили только командира?
- Значит, катер не погиб. Погиб только командир, - сказал Овцын.
- Он единственный сын?
- Как будто.
- Трудно вам будет утешить отца, - сказал Фролов, и Овцын удивился, откуда тот знает, что он только что подумал о том, что по пути в Мурманск надо задержаться в Ленинграде.
- Я был несправедлив к этому пареньку, - медленно произнес Овцын. - Катерок у него чуть покрупнее мотобота, несолидная с виду посудинка. Удивляло, как он не тонет под грузом пулеметной установки. Носится вдоль кавказских пляжей... Понимаете, все это не кажется серьезным стороннему наблюдателю... Я сказал однажды: «Кончай кататься на своем катере, найди порядочную службу...»
- Это всегда так, - согласился Фролов, - Ушел человек, и тут-то нас охватывает раскаяние за все недоброе, что мы ему сделали. Теперь не исправишь, не извинишься. Поэт сказал: спешите делать добрые дела. Спешите, люди, спешите, не откладывайте до удобного случая, ибо она на страже. Придет - и никакого доброго дела уже не сделаешь. Не успокоишь совесть цветочком на могилку. Не исправишь причиненного покойнику зла, придавив его гранитом с золотой насечкой. Спешите делать добрые дела... Когда шеф дуба даст, а этого ждать недолго, много народу в редакции потеряют покой и сон, ибо мотали мы его нервы совершенно беспощадно, а радовать не торопимся...
Фролов машинально сгреб все бумаги со стола в свой портфель, поняв, что сделал не то, удивленно поднял брови, потом, махнув рукой, сказал:
- Завтра разберу. Пошли, Иван Андреевич.
Овцын пришел домой печальный. Хоть и старался бодриться, Эра почувствовала неладное.
- Нет, нет, всё в порядке, - успокаивал он ее.
Никак не мог найти слов, которыми нужно сказать о том, что Володи Левченко уже нет. Утром поднялся первый, вынул из почтового ящика газеты, скомкал и спустил в лестничную шахту.
«Зачем так делаю? - подумал он. - Все равно узнает. Рано или поздно. Но лучше поздно...»
- Странно, что нет почты, - сказала Эра, заглянув в ящик.
- Будем завтракать без газет, - отозвался он.- Говорят, что так пища даже лучше усваивается.
- Пища хорошо усваивается, когда человек принимает ее в привычной обстановке, - улыбнулась она, выпивавшая утром порцию газетного чтива, как хронический алкоголик рюмку. - Когда ты поедешь?
- Нынче. Зачем тянуть?
- Значит, в новогоднюю ночь я буду одна.
- У тебя много приятелей.
- Кому в новогоднюю ночь нужна дама на седьмом месяце?
- Пожалуй... Тебе привет от шефа. Он следит за твоими успехами и радуется.
- Как он узнал, что ты имеешь ко мне отношение? - удивилась Эра.
- Я хотел спросить, но у него начался приступ.
- Впрочем, это пустой вопрос, - сообразила она. - Раз он следит за моим творчеством, значит понимает, что капитан Овцын, про которого писала Эра, знает Эру, которая писала про капитана Овцына.
- Юре Фролову моя фамилия тоже не в новость, но подобная мысль ему в голову, кажется, не пришла.
- Юре редко приходят в голову мысли, не имеющие прямого отношения к работе. Он не особенно талантлив и не может позволить себе такой роскоши... Хочешь, я пойду с тобой в редакцию? - предложила она.
- Не надо. Один я быстрее управлюсь.
Он опасался, что, выйдя на улицу, она прочитает газету.
- Знаю, чего ты боишься, - нахмурилась Эра, - Увидят тебя со мной и подумают, что я устроила тебе протекцию. Верно?
- Может быть, - сказал он, не думая об этом. - Да и вообще лучше собери мне чемоданчик.
- Пожалуйста, не думай, что ты мне чем-нибудь обязан, - сказала она, продолжая хмуриться. - Ты все сделал сам.
- Я и не думаю, - сказал он.
- О чем же ты думаешь?
- Надо заехать в Ленинград, - сказал он первое, что пришло в голову.
- Я это знала, - согласилась Эра. - Конечно, заезжай. Ничто тебе не мешает. Повидаешь маму, приятелей. Не забудь газету.
- Какую газету? - вздрогнул он. Слово «газета» вертелось в голове с той секунды, как он проснулся.
- Как какую? - изумилась Эра. - С очерком.
- Захвачу, - сказал он. - Но не думаю, что это обрадует ее так же, как тебя.
- Неплохо бы и вполовину. Кстати, мои родители обрадовались.
- Ты успела там побывать?
- Мне нельзя там бывать, - сказала она и опустила глаза. - Мы говорили по телефону... Отец впервые назвал тебя не матросом, а капитаном. Кажется, в его голосе промелькнуло почтение.
- Может быть, пора их еще больше обрадовать? - спросил он.
- Не знаю... Глупо, конечно, но я страшно смущаюсь, когда думаю об этом. Постараюсь еще потянуть...
- Ты что, школьница, согрешившая со студентом?
- Если бы я тогда грешила, то не смущалась бы сейчас...
Он быстро получил командировочное удостоверение с очень солидными штампами и печатями, немножко медленнее получил деньги и, сопровожденный отечески-строгим редакторским напутствием, отправился в Аэрофлот и взял билет на ленинградский самолет. Опять впереди была дорога, и он чувствовал прилив сил, душа расправилась, как поднявшийся ввысь баллон аэростата, и весь он стал легче, освобождённее, будто невидимые, но прочные цепи вдруг упали с него. Придя домой, он не мог скрыть радости, как вчера не смог скрыть печали, и подумал, что здорово развинтился за последнее время - раньше он умел не выдавать чувств.
- Смотри не останься там плавать на каком-нибудь дурацком пароходе, - сказала Эра вроде бы в шутку, но в голосе ее слышалась обида.
- Чушь, - сказал он. - Завтра же я смертельно затоскую по тебе. Днем я буду сжимать зубы и гнать тоску работой, а по ночам стану заливать слезами подушку, сунув в рот ее угол, чтобы заглушить рыдания и не беспокоить соседа по каюте.
Он смеялся, и она потребовала:
- Терпеть не могу, когда ты паясничаешь.
- Хорошо, - сказал он. - И верно, не время паясничать...
Они собрались уходить, когда до вылета осталось два часа. Эра заглянула в почтовый ящик, вынула конверт, разглядела штемпель, произнесла тихо и печально:
- Из Сухуми. Странно. Он обещал не писать мне.
«Он не нарушил обещания, - подумал Овцын, - это письмо написал не он».
- Я была уверена, что все копчено, - сказала Эра.
«Да, все кончено... - подумал Овцын. - Но не для тебя».
Она заглянула ему в глаза, спросила:
- Ты станешь читать?
- Нет, - сказал он.
- Я тоже не стану.
«Не потому, что тебе не хочется, а потому, что ты не могла бы прочесть его письмо равнодушно», - подумал Овцын.
Эра захотела разорвать письмо, он удержал ее руку.
- Это нельзя рвать, - сказал он.
- Почему? - Она взглянула на него с недоумением.
- Эра, малыш, я поеду в аэропорт один. Ты иди домой и прочти письмо. Написал его не Володя. Володя погиб.
- Что за бред, откуда ты знаешь? - вскрикнула она и схватила его руки.
- Об этом написано в газетах, которые ты сегодня не получила, - сказал он. - Иди домой.
Руки ее упали, она медленно повернулась, дошла до двери, отперла ее, не отпуская ключа, обернулась к нему, сказала:
- Хорошо, что ты улетаешь. Я наговорила бы лишнего... Может быть, я напишу тебе в Мурманск.
Когда дверь защелкнулась, он пошел вниз, стараясь не думать об этом, но думал об этом, потому что слишком резко запечатлелись в глазах мертвенно-бледное лицо жены и большие, немигающие глаза на нем. И горечь, и обида, и злость смешались в душе, и хорошо было понятно ему, почему когда-то грозный царь персидский приказал высечь море, - да что с того толку, все равно пришлось ему беситься на берегу, дожидаясь спокойной погоды... Морозный ветер улицы остудил лицо. Он поднял голову, посмотрел на окно. Штора была плотно закрыта.
