Роберт Пирсиг - Дзен и исскуство ухода за мотоциклом
Но на выезде из Нью-Мидоуз я замечаю, что солнце уже низко, и конец дня начинает угнетать. В другое время дня эти горные луга освежили бы меня больше, но мы слишком далеко забрались. Проезжаем Тамарак, и дорога снова спускается от зеленых лугов на сухие песчаники.
Полагаю, что это все, что я сегодня хочу сказать в Шатокуа. Долгая беседа была и, наверное, самая важная. Завтра мне хочется поговорить о вещах, которые, наверное, обращают человека к Качеству и отвращают от Качества, о некоторых ловушках и проблемах, которые при этом возникают.
Странные ощущения от оранжевого солнечного света на этой песчаной сухой земле так далеко от дома. Интересно, чувствует ли это Крис. Просто какая-то необъяснимая печаль, приходящая в конце каждого дня, когда новый день ушел навсегда, и впереди ничего больше нет, кроме нарастающей темноты.
Оранжевый свет становится тусклой бронзой и показывает то же, что и весь день — но теперь уже, кажется, без особого энтузиазма. На тех сухих холмах, в тех маленьких домиках вдалеке — люди, которые провели здесь весь день, занимаясь дневной работой, и теперь не находят ничего необычного в этом странном темнеющем пейзаже, в отличие от нас. Наткнись мы на них сегодня пораньше, им, наверное, было бы любопытно, кто мы и зачем здесь. Но сейчас, вечером, им просто плевать на наше присутствие. Рабочий день окончен. Время для ужина, семьи, расслабления и обращения внутрь — дома. Мы проезжаем незамеченными по этому пустому шоссе через эту странную местность, которую я никогда раньше не видел, и меня начинает одолевать тяжелое чувство отъединенности и одиночества; настроение опускается вместе с солнцем.
Мы останавливаемся на заброшенном школьном дворе, и там, под огромным тополем, я меняю в мотоцикле масло. Крис раздражен и спрашивает, почему мы стоим так долго, возможно, и не зная, что раздражает его именно время дня. Но я даю ему посмотреть карту, пока меняю масло, а когда заканчиваю, мы изучаем карту вместе и решаем поужинать в ближайшем хорошем ресторане, который найдем, и остановиться на ближайшей хорошей стоянке. Это его приободряет.
В городке с названием Кембридж мы ужинаем, а когда заканчиваем, снаружи уже темно. Мы едем по второразрядной дороге в сторону Орегона вслед за лучом фары — к маленькому знаку, гласящему «ЛАГЕРЬ БРАУНЛИ», который появляется в горной лощине. В темноте трудно сказать, где мы находимся. Мы едем по грунтовке под деревьями, мимо кустов к столам под навесом. Здесь, кажется, никого нет. Я заглушаю мотор и, пока распаковываемся, слышу ручеек неподалеку. Кроме этого звука и щебета какой-то пичужки ничего больше не слышно.
— Мне здесь нравится, — говорит Крис.
— Очень спокойно, — отвечаю я.
— Куда мы завтра поедем?
— В Орегон. — Даю ему фонарик посветить, пока я разбираю вещи.
— А я там уже был?
— Может быть. Не уверен.
Я расстилаю спальники и кладу мешок Криса на стол. Новизна этого ночлега нравится Крису. Сегодня хлопот со сном не будет. Вскоре я уже слышу глубокое дыхание: он заснул.
Хотел бы я знать, что сказать ему. Или что спросить. Временами он кажется так близко, и все же эта близость не имеет ничего общего с тем, что спрашивается или говорится. В другое же время он очень далеко и как бы наблюдает за мной из какой-то командной точки, которой мне не видно. Иногда же он просто ребячлив, и никакой связи нет вообще.
Временами, когда я думал об этом, мне приходило в голову, что идея о доступности ума одного человека уму другого — просто разговорная иллюзия, фигура речи, допущение, заставляющее какой-либо обмен между, в сущности, чужими людьми казаться правдоподобным; и что на самом деле отношения одного человека с другим, в конечном итоге, непознаваемы. Попытки постижения того, что существует в мозгу другого человека, искажают то, что видно. Наверное, я ищу какой-то ситуации, в которой все, что ни появлялось бы, появлялось бы неискаженным. Того, как он задает все эти свои вопросы, я не знаю.
26
Я просыпаюсь от холода. Выглядываю из спальника и вижу, что небо — темно-серого цвета. Втягиваю голову обратно и снова закрываю глаза.
Позднее серое небо светлеет; по-прежнему холодно. Видно пар от дыхания. Тревожная мысль, что небо серо от дождевых туч, беспокоит меня, но после тщательного обзора я вижу, что это просто такая серая заря. Кажется, ехать еще слишком рано и холодно, поэтому из мешка я не выползаю. Но сна нет.
Сквозь спицы мотоциклетного колеса я вижу спальник Криса на столе, весь перекрученный вокруг него. Крис не шевелится.
Мотоцикл тихо возвышается надо мною, готовый к старту, словно ожидал его всю ночь, как какой-то молчаливый часовой.
Серебристо-серый, хромированный и черный — и пыльный. Грязь из Айдахо, Монтаны, Дакот, Миннесоты. Снизу, с земли, смотрится очень впечатляюще. Никаких финтифлюшек. Все имеет свое предназначение.
Не думаю, что когда-нибудь продам его. Просто незачем. Это не автомобиль с кузовом, который разъедает ржавчина всего за несколько лет. Регулируй мотоцикл, разбирай его — и он будет жить столько же, сколько и ты. Может, даже дольше. Качество. До сих пор оно тащило нас без хлопот.
Лучи солнца лишь слегка дотрагиваются до верхушки утеса над нашей лощиной. Над ручьем появляется локон тумана. Значит, разогреется.
Я выбираюсь из спальника, надеваю башмаки, запаковываю все, что можно запаковать, не беспокоя Криса, а потом подхожу к столу и встряхиваю его.
Он не реагирует. Я озираюсь по сторонам: работы никакой не осталось, надо будить. Я все еще сомневаюсь, но утренний воздух очень свеж, ваEя слегка рассержен и нервничаю, поэтому и ору:
— ПОДЪЕМ! — И он внезапно подскакивает с широко открытыми глазами.
Я стараюсь, как могу, и продолжаю побудку первым четверостишием из «Рубайята Омара Хайяма». Утес над нами похож на какой-нибудь утес в пустыне Персии. Но Крис не соображает, что это я такое несу. Он смотрит на верхушку утеса, а потом лишь сидит и щурится на меня. Чтобы воспринимать скверную декламацию с утра, нужно определенное настроение. А в особенности — таких стихов.
Вскоре мы снова едем по дороге, которая извивается и петляет. Мы устремляемся вниз, в огромный каньон с высокими белыми утесами по сторонам. Ветер просто замораживает на ходу. Дорога выводит на солнечный свет, который, кажется, прогревает меня и сквозь куртку, и сквозь свитер, но скоро мы возвращаемся под сень стены каньона, где ветер начинает подмораживать снова. Этот сухой пустынный воздух не держит тепла. Губы, обдуваемые ветром, сохнут и трескаются.
Несколько дальше мы переезжаем через дамбу и выскакиваем из каньона на какую-то высокогорную полупустыню. Это уже Орегон. Дорога вьется по местности, напоминающей северный Раджастан в Индии, где не вполне пустыня (много сосен, можжевельника и травы), но и не возделываемые земли тоже — кроме тех мест, где в лощинах или долинах есть небольшой избыток влаги.
Эти безумные четверостишия «Рубайята» продолжают вертеться в голове.
…есть что-то в травки узкой полосе,
Что отделяло бы пустыню и посев.
Есть страны, где слов «Раб» и «Господин» не знают:
Мне жаль Султана, что б на трон там сел…
Перед глазами встают руины древнего дворца Моголов у начала пустыни, где краем глаза он увидал куст дикой розы…
…А первый месяц лета, что так розов... Как там дальше? Не знаю. Мне оно даже не нравится. Я заметил, что с тех пор, как началось это путешествие — а в особенности с Бозмена — фрагменты эти кажутся все меньше и меньше частью его памяти и все больше и больше — моей. Я не уверен, что все это значит… Думаю… Нет, не знаю.
Думаю, у этого типа пустыни есть какое-то название, но не могу вспомнить его. На дороге никого, кроме нас.
Крис орет, что у него снова понос. Мы едем дальше, пока я не замечаю внизу речку, и мы съезжаем с дороги и останавливаемся. На его лице снова смущение, но я говорю, что нам некуда спешить, вытаскиваю смену белья, рулончик туалетной бумаги и кусок мыла и говорю, чтобы он тщательно вымыл руки, когда закончит.
Сажусь на омархайямовский камень, созерцаю эту пустыню и чувствую себя неплохо.
…А первый месяц лета, что так розов… о!.. вот, возвращается…
День новый сотни роз дарить нам рад?
Но где ж тогда дней прошлых розы спят?
А первый месяц лета, что так розов,
Из жизни заберет Джамшид и Кей-Кубад.
…И так далее, и тому подобное…
Давай слезем с Омара и займемся Шатокуа. Для Омара лучшее решение — рассиживать себе, хлестать вино и чувствовать себя паршиво от того, что время проходит, поэтому Шатокуа подходит мне как ничто другое по сравнению с этим. Особенно сегодняшний — о сметке.
