Мишель Шнайдер - Последний сеанс Мэрилин. Записки личного психоаналитика
Вначале Гринсон был неспособен думать и мыслить; затем постепенно он ощутил, что его охватывает некая тонкая, почти прозрачная депрессия. Он начал рассказ о своей жизни под названием «Мой отец доктор»:
«Я знал только Мэрилин Монро. На наших сеансах она произнесла свое настоящее имя — Норма Джин — в первый раз только на нашей последней беседе перед моим отъездом в Европу. Своей настоящей фамилии, Мортенсен, она не упомянула ни разу. Она никогда не говорила, почему выбрала в качестве псевдонима девичью фамилию своей матери — Монро. Я никогда не соотносил это с тем, что я тоже появляюсь на сцене — лечу пациентов, читаю лекции, пишу статьи, подписываясь не своими именем и фамилией.
Ромео — это было невозможно. «Психоаналитик Ромео». Хоть мой отец и был без ума от Шекспира, но назвать меня Ромео, а мою сестру Джульеттой — это было чересчур. Не знаю, думала ли об этом Мэрилин, когда на последней записи, которую продиктовала для меня, она объявила: «У меня есть план. Заработать кучу денег и посвятить год изучению Шекспира под руководством Страсберга. Я заплачу ему, чтобы он работал только на меня. Потом я предложу Лоренсу Оливье золотые горы, чтобы он стал моим режиссером. По Шекспиру у меня будет работать самый лучший сценарист на свете, и вдобавок бесплатно. Монро их всех обставит. Всех. Я начну с Джульетты. Отличный костюм, хороший оператор, замечательный грим. Моя игра создаст Джульетту, юную деву четырнадцати лет, чья зарождающаяся женственность фантастически сексуальна».
Что касается фамилии Гриншпун, то это слишком отдавало еврейским Бруклином. Я не отрекся от фамилии моего отца. Но когда я изменил ее, это было связано с тем, что я оставил медицину. Мой отец остался врачом-терапевтом. От него я сохранил только заботу и интерес, с которыми он относился к пациентам. Но почему я все это пишу?»
Как и Мэрилин, и Ингер Стивенс, актриса Дженис Рул посещала занятия Ли Страсберга в актерской студии. Она также была пациенткой Гринсона. Через неделю после смерти Монро он казался ей сломленным, «распятым прессой». Сказанное им на одном из сеансов ее потрясло: «Я никогда в жизни не смогу найти ответ. Но я не в счет. Что меня тревожит, так это то, как это отражается на вас, моей пациентке».
Последние годы жизни Ральфа Гринсона, отмеченные частыми пребываниями в больнице, были болезненными. Дженис вновь увидела своего психоаналитика в самом конце его жизни. Впоследствии она рассказала об этом. Раньше Гринсон позволил ей освободить ее эмоции. На сеансах она часто прерывала свою речь сквернословием, и Гринсон сказал ей однажды: «Мне трудно связать ваше лицо с тем, что выходит у вас изо рта». Гринсон постарел и словно уменьшился после многочисленных сердечных приступов и имплантации третьего кардиостимулятора; ему становилось все труднее говорить. Сердясь на невозможность выражать свои мысли, он сказал Дженис: «Вы научили меня тому, что fuck — очень хорошее слово. Когда ко мне вернулся дар речи, это было первое, что я сказал».
Гринсон четыре года боролся с физическим и интеллектуальным старением. Одна пациентка, пришедшая на консультацию, была потрясена его истощенным видом и дрожащим голосом: «Вы не похожи на психоаналитика». Он снял рубашку и сказал, показывая шрам, оставшийся после имплантации стимулятора сердечной деятельности: «Все мы смертны!»
Судьба играет словами и образами. Как безумная монтажница, мстящая режиссеру, наугад склеивает кадры фильма, заставляя совпадать противоречащие планы и совмещая сцены с противоположным смыслом. Она прокручивает задом наперед на монтажном столе тридцать месяцев, в течение которых Роми и Мэрилин, увязнув во взаимном безумии, уничтожали друг друга. В конце фильма планы поменялись местами. Мы видим Мэрилин, от которой остался только голос. От ее последних часов жизни остались лишь кассеты, надиктованные для ее психоаналитика, и записи прослушивания телефона, сделанные по приказу братьев Кеннеди (или их противников) Фредом Отешем из ЦРУ или по требованию ФБР — неким Бернардом Шпинделем (но возможно, и наоборот). Тридцать шесть лет Мэрилин снимали на пленку, а теперь воруют ее слова. Гринсон, напротив, предстает теперь на переделанной в монтажной пленке тем человеком, которому не хватило слов для своего оправдания. Старик, цепляющийся за образы по мере того, как его звукоряд стирается временем.
Мэрсфилд Гарденс
1962–1982 годы
Впрочем, достаточно быстро Гринсон отреагировал на свою депрессию, сблизившись с фрейдистским институтом и вновь занявшись психоаналитической теорией. Он оставил себе только нескольких пациентов и полностью погрузился в преподавание и написание теоретических трудов. Вначале он затронул тему, которая мучила его уже три года: «Терапевтический альянс между пациентом и терапевтом». Он рассматривает темы терапевтической неудачи, показаний или противопоказаний к лечению в тяжелых случаях пациентов, недоступных для анализа или проявляющих внезапные признаки патологических изменений. Терапевтический альянс он отстаивает как лучшее средство для выхода из тупиков переноса.
По настоянию своего редактора вскоре после смерти Мэрилин он решил закончить «Технику и практику психоанализа», которой предстоит остаться его единственной книгой. В предисловии он благодарит своего отца и упоминает его настоящее имя. Как он писал незадолго до встречи с Мэрилин, «передача знания может быть попыткой преодоления депрессивной позиции». Книги — это дети горя, и психоаналитик, который никогда не пролил ни единой слезы по умершей Мэрилин, рассказывал о своем трауре и горе при любом удобном случае, оплакал свою пациентку на пятистах убористых страницах рекомендаций начинающим или преуспевающим психоаналитикам. Мы всегда вначале оплакиваем самих себя. Точно так же, безжалостно разоблачая недостатки и проступки окружающих, каждый в первую очередь борется с самим собой. В своем талмуде Гринсон подробно рассуждает о «выходных, когда пациент чувствует себя покинутым», о «реальных отношениях между пациентом и аналитиком» и заканчивает главой «Какие аналитические рамки требуются при психоанализе». В этом учебнике мы находим список всего того, что не надо делать с пациентом. И он содержит почти все, что Гринсон делал с Мэрилин в течение тридцати месяцев терапии.
Некоторое время он будет иллюстрировать свои лекции в Университете Калифорнии многочисленными примерами из психоанализа актрисы, всегда отстаивая правильность своего клинического вмешательства.
Через два года после смерти своей пациентки он прочел лекцию в УКЛА: «Наркотические препараты и психотерапевтическая ситуация»: «Врачи и психиатры должны чувствовать эмоциональную вовлеченность в судьбу своих пациентов, чтобы установить связь на основе терапевтического доверия». Оправдываясь в интервью «Медикал Трибьюн» 24 октября 1973 года, он утверждает, что попытался применить для этой пациентки способ лечения, наиболее подходящий к обстоятельствам, так как все остальные не дали результата. Он оправдывает то, что принимал ее у себя дома, в семье, что вел переговоры со студиями, что активно участвовал в принятии ей различных решений: «Я делал все это с конкретной целью. Мой особый метод лечения был единственно возможным для этой конкретной женщины, как я считал тогда. Но я потерпел неудачу. Она умерла». Он никогда не произносил слово «самоубийство».
В середине семидесятых годов Гринсон почти полностью прекратил практику анализа и перестал преподавать. Он написал много статей, которые были собраны в 1993 году в сборник под названием «Любить, ненавидеть и жить хорошо». Сохраняя свой интерес к кино, он часто посылал Лео Ростену неосуществимые и безумные проекты сценариев. Он считал потерянных друзей и умерших коллег. Возвращаясь с похорон, он сказал жене: «Мы должны научиться жить лучше. Это значит наслаждаться жизнью в кругу семьи, сохранять любознательность и активность, работать и еще раз работать».
Свое отношение к смерти он выражает в коротком тексте: «Я психоаналитик по профессии, но также еврей, вот почему я не могу полагаться на какие-либо обещания загробной жизни».
В следующем году, когда у Гринсона начались нарушения речи, он начал в Университете Сан-Диего лекцию «Сексуальная революция» словами: «За пределами сексуального удовлетворения…»
Восемнадцатого августа 1978 года он пишет последнюю неоконченную статью «Особые проблемы психотерапии богатых и знаменитых людей». Не называя Мэрилин, он рассказывает о случае красивой и знаменитой актрисы тридцати пяти лет, которая пришла к нему на консультацию, потому что не любила себя. «Богатые и знаменитые люди думают, что длительная психотерапия — это приманка. Они хотят, чтобы терапевт стал их другом, они желают даже, чтобы их жена и дети стали членами семьи терапевта. Эти пациенты — обольстители. Им нужно все время терапевта, двадцать четыре часа в сутки, они ненасытны. Они также способны внезапно бросить вас, сделав с вами то, что сделали с ними самими их родители или ухаживавшие за ними лица. Вы у них на службе и можете быть уволены в любой момент».
