Клер Дедерер - Йогиня. Моя жизнь в 23 позах йоги
Изабель осталась еще на день. Мы пили и бродили по горам. Я удивлялась, откуда у нее столько энергии.
Утром следующего дня она укатила на своей крошечной машине. Был солнечный прохладный день, самое начало зимы. Перед ее отъездом она сфотографировала нас с Брюсом на крыльце дома, мы стояли обнявшись на солнцепеке. На этой фотографии мы кажемся очень старыми и очень счастливыми. Потом мы прошагали четверть мили до дороги, чтобы забрать газету из почтового ящика. Без пальто, в одних футболках. Мы превратились в местных жителей — перестали чувствовать холод.
— Она такая классная, — сказал Брюс, когда мы вернулись домой.
Он начал готовить свои фирменные гренки с яйцом, от которых вонь потом стояла по всему дому. Брюс относился к той категории худых людей, кому в течение дня постоянно требуются все новые и новые дозы калорий. Я сделала себе хлопья с молоком.
— Она говорит, нам нельзя здесь оставаться, — заметила я. — Мол, Боулдер — как морской курорт, только с тибетскими флажками.
Он рассмеялся:
— Так и есть. Но разве смысл всего этого предприятия не в том, что нам плевать, кто что думает?
— Да. Но она в чем-то права. И я так по ней скучаю.
— Мне кажется, — сказал он, — если мы останемся здесь навсегда, то будем очень скучать по нашим друзьям. И родным. Тут прекрасно, не спорю. Но тоже не идеал.
— Не идеал. И я соскучилась по родным. По другим родным.
— Хорошо, что теперь ты эти два понятия разделяешь, — с улыбкой проговорил он.
— Но что, если мы вернемся домой и опять станем несчастными? Может, все проще, чем мы думаем. И мы счастливы здесь просто потому, что тут солнце.
— Тут уж не угадаешь. Вот вернемся и впадем в полную депрессию.
— Вот-вот!
— Но мне кажется, всё будет в порядке. Мы теперь знаем, как нам нравится наша семья. На этот раз всё получится.
— Возможно. Но там дождь идет. Все время.
Я задумалась о том, что всю жизнь прожила на северо-западе США, выросла на фоне тамошних пейзажей. А Брюс даже написал книгу о вулкане Рейнир[56]. Я часто думала о море. Смогу ли прожить без него? Спускаясь с горы, я видела перед собой пустынные равнины, тянущиеся до самого Канзаса. Даже прожив здесь год, я спускалась с гор и каждый раз ожидала увидеть перед собой море вместо этой пустоты. Каждый день у меня возникал когнитивный диссонанс: где я?
Я решила посоветоваться со Спеллманом. Он дал мне свой телефон, и вот уже несколько месяцев мы собирались встретиться и выпить кофе, да так и не собрались. Спрошу у него, пожалуй, как будто он — учитель Йода. Что если поможет?
Мы встретились в чайной «Душанбе» — кафе, подаренном Боулдеру его городом-побратимом Душанбе в Таджикистане. Кафе располагалось в элегантном просторном здании с выкрашенными в голубой стенами, здесь были изразцы, фрески и огромный фонтан.
Мы сели у фонтана и заказали чай со льдом.
Я уже собиралась спросить его, что же мне делать, но почему-то выпалила:
— Вы буддист?
Спеллман был настолько интеллигентным и утонченным человеком, что вопрос прозвучал грубовато.
— Я медитирую, — ответил он.
Этот ответ меня лишь раззадорил. Наконец я прибегла к проверенному стратегическому приему:
— Зачем?
Он задумался.
— Потому что хочу чувствовать это. — Он помахал рукой в воздухе.
Мне почему-то польстило, что он хочет чувствовать «это» — как я поняла, то, что обычно называется «пребыванием в настоящем моменте». «Это» применительно к настоящему моменту было гораздо более интересным описанием.
Спеллман не стремился причислить себя к определенной ветви буддизма, к буддизму в принципе.
Разговор зашел о «Наропе». Рядом журчал фонтан, светило солнце. Сидеть с ним было очень приятно.
Я спросила, что значит быть хорошим буддистом.
— Мне кажется, «хороший» — неподходящее слово, — заметил он. — Если стремиться быть «хорошим», можно упустить самое главное. Реальность, происходящую вокруг. Нет, «хорошим» буддистом быть не надо.
Он наклонился, глядя на меня поверх очков в роговой оправе, как будто собирался рассказать самый смешной анекдот, например про то, как лошадь заходит в бар.
— Думаю, вам стоит исключить слово «хороший» из своего лексикона.
Я так и не спросила его, стоит ли мне возвращаться домой. Как Йода, он только что ответил на мой вопрос, и ответом было «познай себя». Я себя знала.
Я вернулась домой и рассказала Брюсу о разговоре со Спеллманом, о том, как бессмысленно быть хорошей.
— Угу, — сказал Брюс.
Я думала о том, с какой осторожностью и деликатностью мама рассказала мне об адвокате. О том, что развод значит для нее, для них с папой. Здесь всё воспринималось иначе.
Я скучала по ним — по родителям с их привычкой вечно всё недоговаривать. Скучала даже по раздражению, которое они порой у меня вызывали. Боулдер был как бальзам на душу: здесь твой путь (во всех смыслах этого слова) становился самым важным в твоей жизни, и тебя окружали люди, каждый из которых проходил свой, особенный путь. Тут можно было многому научиться: о йоге, природе реальности и о себе. Но был ли смысл во всех этих знаниях, если живешь в пузыре? Ведь у меня были мать, отец, Ларри, брат и столько двоюродных братьев и сестер, что не пересчитаешь по пальцам.
Некоторые переезжают, начинают новую жизнь и полностью меняются. Им удается реализовать себя. Они могут жить в горах, на солнце и просто испытывать благодарность за реальность, которую выбрали или создали своими силами. Но всё это было не для меня. Попытки понять мою семью, историю моей семьи будут продолжаться всю жизнь, и я знала это. Я могла бы попробовать жить в настоящем, принимать жизнь во всем ее совершенстве и некрасивости здесь, в Боулдере, но мне казалось, что тут я скорее избегаю реальности. Нет, реальность ждала меня дома — там, где остались мои родные. Мои другие родные.
На следующий день мы с Брюсом пошли гулять, и я снова заговорила о том, чтобы вернуться.
— Можно составить список, — предложила я. — «За» и «против».
Мы шли по узкому уступу вдоль южной излучины реки. В горах река становилась шире, бурлила, пенилась среди огромных скал. Мы составили два списка: один — для Боулдера, второй — для дома. У Боулдера оказалось больше «за».
— Но мы по-прежнему зовем Сиэтл домом, это о чем-то говорит, — заметил Брюс.
До переезда в Боулдер мы были всего лишь детьми, не могли и не хотели управлять нашими судьбами. Было неловко в этом признаваться, но теперь мы наконец повзрослели. И были по-взрослому уверены, что пора возвращаться.
Я позвонила матери и отправила письмо отцу, сообщив, что мы решили вернуться в Сиэтл.
— О, дорогая, это же здорово! Люси дома? А Уилли? Можно с ними поговорить?
Я позвала детей.
— Мама, кажется, совсем не удивилась, — заметила я, передавая трубку Люси. — Как будто все это время знала, что мы вернемся. Могла бы хоть для вида порадоваться. Почему они вечно принимают наши действия как должное?
Она уже бесила меня, а ведь мы еще даже не вернулись домой.
— Господи, как же они меня раздражают!
— Необязательно жить у них под носом, между прочим, — заметил Брюс. — Мы решили только, что хотим жить на северо-западе, там, где красивая природа. Я готов смириться с отсутствием солнца, но уверен, существует какая-то связь между хорошим настроением и наличием рядом высоких деревьев.
— Так давай составим список, — предложила я.
— Как перед переездом?
— Да.
— О’кей. Портленд.
— Слишком большой город.
— Олимпия.
— На восемьдесят сантиметров больше осадков в год, чем в Сиэтле. Думаю, не стоит. Может, Юджин?
— Слишком далеко. Беллингем.
— Слишком холодно. Остров Оркас? — Уединенное местечко недалеко от острова Стюарт, облюбованное хиппи.
— Далековато от аэропорта. А как насчет острова Бейнбридж?
— Хм…
Это был бы идеальный выбор. Природа. Пролив, оберегающий нашу маленькую семью от слишком частых набегов родственников. Если уж возвращаться, то такая оборона была нам просто необходима. Необходимо было также превратиться в зануд и научиться говорить «нет». Но иногда все-таки говорить «да».
Мы будем сами по себе, но паром никто не отменял. Паромы будут ходить регулярно с востока на запад, с запада на восток, соединяя нас с остальным миром.
Остаток школьного года мы провели, закатывая вечеринки для друзей — ив сомнениях, конечно. Иногда по пути к дому, в горы, я останавливала машину на обочине и плакала — такая красота была вокруг. Брюс тоже плакал, но только думая о том, как же он теперь будет кататься на лыжах. Больше всех ревела Люси. Боулдер стал для нее домом. Мне было нечего ей сказать: я просто сидела рядом и давала ей выплакаться. Мне не хотелось задавливать ее эмоции или заставлять ее притворяться, что всё хорошо.
