Мухосранские хроники (сборник) - Филенко Евгений Иванович
Капитан лежал в той же самой позе, что и в прошлый раз, лицом с непримиримым выражением в потолок, даже рук, похоже, не передвинул.
– Вот, – сказала Зиночка и присела на краешек соседней койки.
Сидеть ей было не слишком-то удобно: койка пустовала, белье с подушкой исчезло, а матрац, скатанный в рулон, лежал в изголовье.
– А куда подевался Кактус? – спросил было Сайкин, и сразу понял, каков будет ответ.
Зиночка тоже уловила его понимание и лишь едва заметно повела плечиком, затянутым в бежевую униформу. Теперь она взирала на Моисея с каким-то познавательным интересом, как ценитель экзотических насекомых наблюдает за вылуплением из кокона некой редкой разновидности тропической бабочки. То есть существо ты, конечно, диковинное и самобытное, но так или эдак торчать тебе на булавке в моей коллекции.
«И плевать», – подумал Сайкин.
Стараясь не придавать внимания вынужденному соседству, он извлек из пластикового пакета, который все это время соблюдал под мышкой, новенькую тельняшку размера «два икса-эль» с запасом.
– А у меня для вас подарок, – сказал он с неестественным добросердечием, обращаясь к Капитану.
Расправив тельняшку на руках, зачем-то потряс ею перед носом старика.
– Он за вами следит, – сказала Зина спокойно. – Глазами. Это странно. Что вы затеяли?
– Ничего особенного, – отвечал Моисей. – Я слышал, у этого человека была любимая вещь, которой вы его вынужденно лишили. Теперь я намерен минимизировать ущерб. Так вы мне поможете?
– Н-ну… наверное, – промямлила девушка, покидая свой пост.
Уверенными, давно и многократно отработанными движениями она придала слабому телу старика сидячую позу, подержала руки, пока Сайкин не слишком-то умело натягивал на них тельняшку, вдруг оказавшуюся чересчур просторной. Все свершилось очень скоро. Старик еще сидел, пока Моисей расправлял складки его нового наряда.
– Материал жестковат, – бормотал он извиняющимся тоном. – Но колоться вроде бы не должен…
– Тельняшки не колются, краснофлотец, – вдруг сказал Капитан надтреснутым голосом.
И сразу лег, протянувши руки вдоль тела и сомкнувши дряблые веки. Впервые за все это время выражение его губ смягчилось, из ожесточенного сделавшись умиротворенным.
– Это какое-то чудо? – спросила Зиночка шепотом.
Вечером того же дня Моисей Сайкин вновь собирался на тусовку, на сей раз не в медицинское сообщество, а скорее в богемное. В конце концов, даже в Мухосранске существовала своя богема, хотя, спору нет, не столь изысканная и эпатажная, как в крупных городах. Моисей был туда вхож. Так уж случилось, что его бывшая жена была поэтессой. Сам он в стихах не разбирался, но знающие люди говорили, что среди километров супружеской писанины нет-нет и попадались подлинные жемчуга. Которым в мухосранских эмпиреях, увы, затруднительно было подобрать подобающую огранку. Для расставания, впрочем, сыскались иные причины, более прозаического свойства. Тем не менее и после развода свое место в этой странноватой компании, носившей неформальное, с претензией на скрытые смыслы название «Эпический Консилиум», Моисей сохранил и раз в месяц появлялся, чтобы получить причитающуюся дозу творческого безумия. Как уже говорилось, он был чужд сколько-нибудь глубоких культурных исканий, но слыл квалифицированным потребителем и даже эстетом, что ни в коей мере не соответствовало действительности. В этом окружении Сайкин и под страхом смертной казни не сознался бы, что перед сном читает Дэна Брауна, считает Сафронова художником, а для приведения себя в рабочее состояние слушает Ace of Base.
В седьмом часу вечера он вышел из подъезда, пересек дворик, и уже при выходе на Староархиерейку на его локте повисла дева Женевьева.
– Что, не ждали? – осведомилась она с веселым интересом.
– Тебе как – чтобы честно или чтобы приятно? – парировал он.
– Картина Репина, – хихикнула девица.
– Какая картина? – потерялся Моисей, ошеломленный ее напором. – Какого Репина?
– Художник такой, – охотно пояснила Женевьева. – Илья Ефимович. У него есть картина «Не ждали».
– Вот как, – усмехнулся Моисей. – А ты у нас, стало быть, блудная дочь.
– Между прочим, – сообщила Женевьева с потешной серьезностью, – там нарисован блудный сын. Хотя вначале предполагалась блудная дочь.
– Откуда ты знаешь?
– Прочитала. Вы ведь не думаете, что я неграмотна?
Моисей предпринял слабую попытку стряхнуть девицу с руки, но та держалась крепко.
– Для начала я хотела бы поблагодарить за чай, пиццу и приют, – объявила она.
– Не за что, – сказал Моисей. – Ты, я вижу, помирилась с родителями?
– Это они со мной помирились. А еще я хочу вернуть то, что забрала. – Женевьева сунула ему тугой пластиковый пакет, внутри которого сухо шуршала фуфайка из умбрика.
– Очень мило с твоей стороны, – сказал Моисей. Об испытанном по поводу того, что не придется изворачиваться и вымучивать причины списания профуканного стратегического сырья, облегчении он предпочел не распространяться.
– Деньги я тоже верну, – быстро сказала Женевьева. – Потом, сейчас у меня с этим напряг. – Она вдруг оживилась. – А если хотите, то могу натурой!
– Твой энтузиазм обескураживает, – сказал Моисей. – Но, если ты помнишь, мы уже заводили разговор на сходную тему…
Вместо ответа Женевьева, не отпуская его руки, покопалась в сумочке и вытянула оттуда паспорт.
– Вот, успокойтесь, – сказала она. – Девятнадцать лет!
– Это вовсе не значит…
– Это вообще ничего не значит.
На светофорном переходе (светофор, как водится, не работал, но это никому и никогда не создавало сложностей) Сайкину все же удалось вырваться.
– Послушай, дева Женевьева, – сказал он строго. – У меня важная встреча, и я не собираюсь появляться там…
При свете фонарей и в отблесках рекламных огней он впервые за весь вечер удосужился разглядеть свою нежданную спутницу. В кремовой курточке поверх светло-серого платья строгого покроя Женевьева выглядела старше своих лет. Умело подкрашенные глаза и губы с аккуратно нанесенной яркой помадой уже не казались лишними деталями на бледном личике. Прежнюю дешевку в ушах сменили серебряные кольца. Неопрятные космы исчезли, уступив место волнистой винтажной укладке. «Почему бы нет?» – мелькнула в голове блажная мысль.
– Если у вас свидание, так и скажите, – промолвила она с понимающей укоризной.
Моисей быстро прокрутил в голове возможные сценарии реакции «Консилиума», а также прикинул моральные издержки и выгоды. Просматривался бесспорно положительный баланс. В частности, его появление в обществе юной, очень юной спутницы позволило бы снять многие вопросы, которые со временем возникали все чаще, хотя и формулировались в юмористическом ключе.
– Предупреждаю, – сказал он. – Будет скучно.
– Когда я начну задремывать, – обещала Женевьева, – то сразу вам намекну, и мы сбежим. То, что мужчина смывается из компании с девушкой, ни у кого не вызывает осуждения.
– А ведь это прекрасная мысль! – вынужден был признать Моисей.
«Консилиум» не имел постоянной дислокации, прихотливо блуждая между квартирами и арт-кафе. В прошлый раз собрание происходило в боулинг-клубе «Шары-Залей» на одной из рабочих окраин: предполагалось, что это добавит остроты ощущений и сблизит с народом. Ничего подобного однако не случилось. Немногие сторонние посетители боулинга при первых же завываниях самодеятельного барда Трифона Нарезного сыпанули прочь, подозревая – и не без оснований! – что заведение каким-то сверхъестественным образом оккупировали сбежавшие из-под врачебного надзора пациенты психиатрической лечебницы строгого режима имени Розенхана. Хозяева же клуба вначале прокляли день и час, когда впустили в свою жизнь это сборище городских сумасшедших, но, вынужденно проведя среди них весь тот знаменательный вечер, отчасти прониклись богемным духом и настроением, ощутили свою сопричастность высоким материям и разрешили приходить еще, но не чаще раза в квартал, желательно после перечисления налогов в бюджет, когда душа просит музыки и цветов.
