Эдуард Тополь - Настоящая любовь или Жизнь как роман
— Мы все равно вернем тебя в эту камеру рано или поздно. Так что не вздумай бежать из Одессы, ты можешь нам понадобиться в любую минуту…
Выйдя на свободу, Кичин тут же узнал, что стараниями майора А. не только уничтожена его морская карьера, но и разрушена его семья. А он-то думал, что выходит из тюрьмы победителем!..
Это, пожалуй, добило его больше, чем паралич в океане или арест и девять месяцев одиночной камеры в одесском КГБ.
Он запил.
Деньги на выпивку появлялись у него как бы сами собой — их совали ему сердобольные приятели-моряки. Никто во всем пароходстве не демонстрировал в открытую свою поддержку капитану Кичину, никто не спешил пожать ему руку в портовых ресторанах Одессы, но тайком, украдкой, при случайной встрече на улице каждый знакомый, полузнакомый и даже совершенно незнакомый моряк говорил ему, бегло оглядевшись по сторонам:
— Поздравляю! Держись, капитан. Деньги нужны? Да что я спрашиваю? Конечно, нужны! Держи! — И совали в карманы его флотского кителя полусотенные и сотенные купюры…
Через несколько дней кто-то из моряков рассказал ему о журналисте из «Комсомольской правды» Геннадии Бочарове, который несколько месяцев назад добивался встречи с арестованным капитаном и даже летал на вертолете на уходящие в плавание «Мытищи». «Позвони ему, — посоветовали Кичину. — Чем ты рискуешь? Может, тогда он не смог написать о тебе статью, а теперь, когда ты на свободе, — напишет?»
Кичин позвонил из Одессы в Москву, в «Комсомольскую правду».
Бочаров с присущей ему энергией сказал сразу, почти не слушая:
— Вы на свободе? Поздравляю. Немедленно езжайте в аэропорт и следующим рейсом вылетайте в Москву, в нашу редакцию. Билет я вам сейчас закажу.
— Но полковник Куварзин запретил мне выезжать из Одессы…
— Тем более — срочно в самолет! Вы слышите?!
В тот же день капитан Кичин был в Москве, в редакции газеты «Комсомольская правда». Геннадий Бочаров отвел его к главному редактору Панкину и ответственному секретарю газеты Григорию Оганову. Кичин рассказал им всю свою эпопею. Выслушав его, Григорий Оганов снял телефонную трубку с красного телефона правительственной связи, набрал короткий номер.
— Полковник Волков слушает, — немедленно прозвучало на другом конце провода.
— Товарищ Волков, это Оганов из «Комсомольской правды». Сейчас я пришлю к вам одного человека. Пожалуйста, выслушайте его внимательно. И помогите нам реабилитировать его имя. Если сможете…
— Если смогу — пожалуйста… — сказал голос в трубке. Этот голос принадлежал полковнику Волкову, первому заместителю начальника Уголовного розыска СССР.
Еще через два часа полковник Волков позвонил в Одессу начальнику одесского КГБ Куварзину, попросил немедленно прислать ему следственное дело капитана дальнего плавания Евгения Кичина.
— Кичина? — переспросил полковник Куварзин. — Этот сукин сын сбежал из Одессы! Мы только что оформили требование на его всесоюзный розыск…
— Это требование вам бы лучше отменить, — усмехнулся первый заместитель начальника Всесоюзного уголовного розыска полковник Волков. — Кичин никуда не сбежал, он сидит в моем кабинете.
Но когда полковник Волков получил из Одессы папку с документами по следственному делу капитана Кичина, в этой папке уже не было ни фальшивой фотокопии тулеарской таможенной ведомости, ни протокола последнего допроса Кичина, где он в присутствии районного прокурора и секретаря парткома пароходства обвинил следователей КГБ в подделке документов. Эти две бумаги исчезли из следственного дела капитана Кичина навсегда.
Теперь начинается новая, последняя страница в истории капитана Кичина. По всем законам советской драматургии на этой странице должна восторжествовать справедливость, а зло, порок должны быть наказаны. Тем более что за Кичина вступились одна из центральных советских газет и руководство Всесоюзного уголовного розыска, то есть Министерство внутренних дел СССР. В конце концов, кто им противостоял? Всего-навсего следователь провинциального управления КГБ и его родственник — начальник этого провинциального управления. Нам казалось, что уж теперь-то мы смешаем их с грязью — и А., и Куварзина! Я пишу «нам» потому, что как раз в это время я познакомился с капитаном Кичиным и, как говорят спортсмены, «вступил в игру».
Я уже знал, что буду писать киносценарий, основанный на истории капитана Кичина. Как вы понимаете, в этой истории было все, что нужно для кинематографа: эффектное начало с горящим судном, лихое и беспрецедентное спасение этого судна в штормовом океане, парализованный капитан, который ведет судно во Вьетнам и которого вьетнамские врачи везут сквозь бомбежку американской авиации в джунгли, в подземный госпиталь. И крутой поворот истории — арест, лишение капитанского звания. Конечно, я понимал, что мне не разрешат назвать в кино, кто именно, то есть какая карательная организация арестовала капитана Кичина, и объяснить, что истинная причина этого ареста — месть КГБ за отказ дать взятку.
Я и не собирался делать этого в киносценарии, я знал правила советского кинематографа — ни одна студия не взяла бы этот сценарий. Но в его истории была еще одна проблема, легальная для советского кино и интересная для меня лично: имел ли право капитан Кичин рисковать жизнью членов своей команды и своей собственной ради спасения не людей, а всего-навсего куска железа стоимостью в два или три миллиона долларов? Где кончается оправданный риск и начинается авантюра? Что такое романтика и имеет ли на нее право человек, в руках которого власть?
Эти как бы общечеловеческие проблемы и другие, более мелкие, но не менее актуальные для моряков — проблемы многомесячной разлуки с семьями, одиночества в море и т. д. — собирался поднять я в своем киносценарии и фильме.
Но я знал, что не могу сесть писать этот сценарий, физически и психологически не смогу написать и строки, пока не сделаю все, что в моих силах. Для самого Кичина, для его возвращения на капитанский мостик и его победы в борьбе с Одесским управлением КГБ.
Первым делом я позвонил из Одессы в Москву, в «Комсомольскую правду», Бочарову.
— Старик, — сказал я. — Я по поводу капитана Кичина. Ты собираешься писать о нем в газете?
— Я уже пробовал. Ничего не проходит…
— Ты пробовал год назад, когда он был в тюрьме. А теперь он на свободе. И без предъявления всякого обвинения. То есть его продержали девять месяцев в тюрьме незаконно. Давай вдвоем напишем об этом статью.
— Ты с ума сошел! Кто же это напечатает?!