Анна Матвеева - Девять девяностых
— Неплохо, — одобрила, и бутылку разлили на всех.
Смотреть, как ведут себя малопьющие дамы после ста граммов — редкое удовольствие. Красотка в минуту налилась алой краской — как будто бледная ягода «виктории» созрела на глазах у пораженного садовода. Она дернула себя за ворот блузки, оторвала пуговицу и заухала таким тяжелым смехом, что люди стали оборачиваться в поисках возможной совы. Было ясно, что Красотка считает свой смех очень привлекательным — во всяком случае, Ада не решилась бы ее разубеждать. Впечатление несколько портила креветочная шелуха, застрявшая у Красотки между зубов.
Вонючка вела себя кардинально противоположным образом. Хороший коп ходит с плохим копом, интраверт любит экстраверта, а Вонючка дружит с Красоткой. Выпив, Вонючка поначалу ушла глубоко в себя и сидела за столом с несколько оскорбленным видом. Она не поддерживала беседу, не ела своих улиток — даже не пыталась выковырять их из домиков специальной вилочкой. Оказалось, что она настраивается — и сейчас будут стихи:
Неслись года, как клочья белой пены…
Ты жил во мне, меняя облик свой,
И, уносимый встречною волной,
Я шел опять в твои замкнуться стены.
Читала Вонючка нараспев, хорошо интонировала и подвывала в нужных местах. Ада невольно заслушалась, вспомнив лекции по русской литературе, которые вел у них большой знаток поэзии. Читал по памяти, и Вонючка ему не уступала:
Но никогда сквозь жизни перемены
Такой пронзенной не любил тоской
Я каждый камень вещей мостовой
И каждый дом на набережных Сены.
Здесь она забыла продолжение и еще раз повторила последнюю строку — как в припеве: «И каждый дом на набережных Сены…»
После чего резко наклонила голову, как будто поклонившись — и ее двойной подбородок расцвел на платье широким воротником.
Надя, насколько успела понять Ада, больше всего в жизни не любила экзальтированного поведения — да еще и на людях, стыд какой! — и теперь вежливо улыбалась Вонючке белыми губами. Хороший коп Красотка попыталась аплодировать подруге и сшибла локтем тарелку с потрохами. Дельфин невозмутимо поймала тарелку в воздухе, а следом — и Адин взгляд, всё в секунду:
— У меня хорошая реакция!
От тарелки с потрохами пахло вкуснее, чем от Вонючки.
Ада доедала салат, пытаясь в то же самое время решить: можно ли ей взять еще один кусочек хлеба из общей корзинки, или это будет неприлично?
Надя тем временем не сдавалась — развлекала всех общей беседой:
— Говорят, что у Шартье в прежние времена завтракали грузчики с Центрального рынка.
Ада закашлялась, хлеб угодил, как мама говорит, «не в то горло». Маленькая Ада спрашивала: а сколько у человека горл? Или надо говорить — «горлов»?
Эта маленькая Ада снова выпрыгнула из жеоды железняка — хозяйкой бурой горы. Она услышала слова «Центральный рынок» и увидела не то, что каждый. И вспомнила не Золя и не Жака Ширака.
Ее опять унесло из Парижа — не удержаться! Двадцать шестой трамвай со страшным скрежетом повернул на Московскую и даже как будто слегка завалился набок, высаживая Аду. Олень подхватывает ее под руку — скорее, концерт вот-вот начнется, а им еще нужно купить колготки и тушь для ресниц.
Весь рынок — на ногах. Люди стоят и держат перед собой вещи, как будто прикрываясь. Ада и Олень идут через живой коридор, и откуда-то несутся заклинания цыганок:
— «Мальвины», «Мальвины», берем «Мальвины», девочки!
Джинсы «Мальвины» им точно не нужны. К цыганам у Олени врожденное отвращение — Ада подозревает, что она их попросту боится. Однажды на Амундсена цыганка схватила Олень за волосы — и дернула, так что та даже взвизгнула, бедная. Олень в отличие от Ады никогда не мечтала о том, чтобы волосы у нее росли пореже.
А цыганка стала еще плевать себе на руку, прямо в кулак, где были зажаты волоски:
— Сделаю тебэ по-всякому, лучше заплати!
Олень призналась, что выкупила у нее свои волосинки, как заложников.
Много чего можно вспомнить про этот Центральный рынок.
Как-то раз Ада ждала, пока продавец найдет сдачу, и вдруг почувствовала у себя в кармане куртки чужую руку, прихватившую кошелек. У Ады сильные руки — спасибо этюдам Черни и сонатинам Кулау. Прижала воришке запястье и как закричит:
— Костя! Костя! Иди скорей сюда, меня грабят!
Откуда она взяла этого Костю, потом только вспомнила. Это у нее была такая давняя мечта — чтобы старший брат. Суровый взгляд, а плечи такие, что на каждое можно по кирпичу положить — и не упадут. Он бы научил Аду собирать окаянный кубик Рубика (а то она может только одну сторону), брал бы с собой на рыбалку. Мальчишки во дворе жаловались бы взрослым:
— А чего она своим братом стращает!
К сожалению, этой мечте никогда не сбыться. Нет у нее Кости. Но иногда — в редких случаях — даже мечта помогает.
Воришка затрепетал — прямо как рыбка, которую поймал бы Костя:
— Не надо, не зови его! Я тебе, вот, десять рублей дам.
Ада взяла деньги, разжала свой наручник — воришка полетел прочь, как будто им из лука выстрелили. Такие вот этюды черни.
Начинающий, наверное, был, — думала она теперь в «Шартье», почему-то — с симпатией.
А пьяные гостьи тем временем завели с Надей и Дельфин неприятную беседу. Дельфин участвовала в разговоре пассивно — соглашалась со всем сказанным, кивала и мыслями находилась едва ли не так же далеко отсюда, как и Ада. Несчастная Надя отдувалась за всех.
— Вот ты, Надька, живешь в Париже, — говорила Красотка, — и думаешь, что мы тебе завидуем.
Вонючка отрицательно покачала головой, предугадывая следующую мысль.
— А мы не завидуем! — продолжала Красотка. — Да, здесь красиво, и вкусно, и магазины… Но ведь ты полностью вырвана из питательной среды родного языка! Дочь уже почти не хочет говорить на русском, верно, деточка?
— Не хочет, — подтвердила Дельфин.
— Но ведь это очень плохо для нее, — сказала Вонючка.
— Я ей передам, — развеселилась Дельфин.
Надя вздрагивала, пытаясь ответить, но ей каждый раз преграждал дорогу сухой и острый палец Вонючки, ходивший из стороны в сторону, как «дворник» по стеклу машины.
— Мы не хотели тебе говорить, — заявила Красотка, — но ты уже звучишь с акцентом. Тебе нужно как можно больше учить стихов, правда, Зинаида Павловна?
— Правда, — подтвердила Вонючка. — Вот я вам сейчас еще прочту.
Она декламировала Волошина, потом Цветаеву, потом еще какие-то стихи о Париже, каких Ада, к удивлению своему, не знала. Она считала, что знает все.
