Джон Бойн - Абсолютист
Он поворачивается к своим дружкам, и они тоже начинают ржать над его убогими остротами, но мне хватает этой секунды — мой кулак врезается Маршаллу в челюсть, сбивая его с ног, и он летит, описывая такую же дугу, как только что его каска. Он ударяется головой о деревянную подпорку окопной стены и падает, но тут же вскакивает и бросается в драку. Зрители разражаются приветственными криками и уханьем. Они радостно кричат при виде каждого меткого удара и хохочут, когда кто-то из нас промахивается или оскальзывается в грязи. Это не что иное как бесплатная потеха — мы с Маршаллом деремся в тесноте окопа, как два злобных шимпанзе. Я едва соображаю, что происходит, словно вся боль, которая много месяцев копилась у меня внутри, вдруг вырывается наружу. Я прихожу в себя, и оказывается, что я победил: я сижу верхом на противнике и раз за разом бью его кулаком в лицо, вдавливая все глубже в грязь.
Это он — в классной комнате, отскакивает сразу после того, как я его поцеловал.
И это он — выходит из-за прилавка и, обхватив меня за плечи, говорит, что будет гораздо лучше для всех, если немцы меня убьют.
И это он — обнимает меня у ручья в Олдершоте, а потом торопливо одевается и убегает с презрением и отвращением на лице.
И это тоже он — в укромном месте за окопами, говорит мне, что все это ошибка и что в тяжелые времена люди ищут утешения где могут.
Я бью каждого из них, и все удары падают на Маршалла, и у меня черно в глазах. Меня оттаскивают, ставят на ноги, и кто-то кричит:
— Хватит, хватит, ты что, с ума сошел, ты же его убьешь!
* * *— Вы позорище, Сэдлер, надеюсь, вы это понимаете, — говорит сержант Клейтон. Он поднимается из-за письменного стола и подходит ко мне вплотную. Это неприятно, тем более что у него воняет изо рта. Я замечаю, что левый глаз у него дергается и что он побрил только левую сторону лица.
— Да, сэр, понимаю.
— Позорище, — повторяет он. — А еще из Олдершота. Из моего выпуска. Сколько вас осталось, кстати?
— Трое, сэр.
— Двое, Сэдлер, — настойчиво говорит он. — Бэнкрофта мы не считаем. Он трус паршивый. Вас осталось всего двое, а вы так себя ведете? Как, по-вашему, новобранцы должны воевать, если вы их избиваете?
Он побагровел и с каждым словом злится все больше.
— Да, сэр, я поступил необдуманно, — говорю я.
— Необдуманно? Необдуманно? — ревет он. — Вы уж не острить ли тут пытаетесь, Сэдлер? Я вам гарантирую, если вы хоть попробуете, я вас…
— Никак нет, сэр, я не пытаюсь острить, — перебиваю я. — Я сам не знаю, что со мной случилось. У меня на время в голове помутилось, вот и все. Видно, мы с Маршаллом наступили друг другу на больную мозоль.
— В голове помутилось? — Он подается вперед и смотрит мне в лицо. — Вы сказали «в голове помутилось»?
— Да, сэр.
— Вы случайно не пытаетесь выбраться отсюда, ссылаясь на невменяемость? Этого я тоже не потерплю.
— Откуда, сэр? Из вашего кабинета?
— Из Франции, болван!
— А. Нет, сэр. Вовсе нет. Это быстро прошло. Мне нечего сказать в свое оправдание. Я споткнулся об него, и мы слегка повздорили. Большая ошибка с моей стороны.
— Вы вывели его из строя на ближайшие двадцать четыре часа! — Он, кажется, начинает успокаиваться.
— Да, сэр, я знаю, что причинил ему боль.
— Это чертовское преуменьшение. — Сержант отступает от меня, запускает руку за пояс брюк и безо всякого стеснения чешет яйца, а потом садится за стол, вздыхает и проводит по лицу той же самой рукой. — Я тоже чертовски устал. А из-за вас меня разбудили. — Он говорит уже мягче. — Но все же, Сэдлер, если честно, я и не предполагал, что вы на такое способны. А этого дурака надо было разок осадить, тут я согласен. Я бы и сам это сделал, так нагло он со мной держится. Но мне ведь нельзя, верно? Я должен служить достойным примером. Этот Маршалл — невежа и хам, от него одна головная боль с тех самых пор, как его сюда прислали.
Я стою навытяжку, слегка удивленный таким поворотом событий. Уж на что сержант совершенно непредсказуем, но я даже и не предполагал, что окажусь героем в его глазах. Скорее всего, через минуту он снова обрушится на меня.
— Но вот что, Сэдлер. Я не могу оставлять такие вещи безнаказанными, вы же понимаете. Это уже самая крайность.
— Да, сэр, — говорю я.
— Так что же мне с вами делать?
Я смотрю на него, гадая, то ли это риторический вопрос, то ли нет. Можно сказать: «Отошлите меня обратно в Англию», но это лишь снова разозлит его.
— Следующие несколько часов вы проведете в заключении, — говорит наконец он и веско кивает. — И еще вы извинитесь перед Маршаллом в присутствии всего личного состава, когда он завтра вернется в строй. Пожмете друг другу руки, скажете, что на войне как на войне и так далее. Личный состав должен видеть, что солдат не может просто так взять и поколотить своего товарища.
Он смотрит на дверь и криком вызывает капрала Хардинга, который тут же является. Должно быть, стоял за дверью и подслушивал.
— Отведите рядового Сэдлера на гауптвахту.
— Да, сэр, — отвечает Хардинг, но в голосе слышится неуверенность. — Куда именно, сэр?
— На га-упт-вах-ту, — повторяет сержант, растягивая слоги, словно обращается к ребенку или умственно отсталому. — Вы что, не понимаете человеческого языка?
— Но у нас только одна камера, а там Бэнкрофт, — отвечает Хардинг. — А он должен быть в одиночном заключении.
— Ну и пусть побудут в одиночном заключении вдвоем! — рявкает сержант, игнорируя очевидное противоречие в своих словах. — Пусть обговорят свои обиды и облегчат душу. А теперь убирайтесь отсюда оба, мне надо работать.
* * *— Ты вообще-то должен драться с немцами, а не со своими.
— Очень смешно. — Я сажусь на койку. Здесь холодно. Земляные стены сырые и крошатся; через щель под потолком и через зарешеченное отверстие на двери просачивается скудный свет.
— Должен сказать, что я удивлен, — задумчиво говорит Уилл. Кажется, моя история его забавляет, несмотря на его собственное положение. — Я бы никогда не подумал, что ты драчун. Ты и в школе дрался?
— Временами. Как все. А ты?
— Иногда.
— И все же теперь ты отказываешься драться.
Тут он улыбается — очень медленно — и так пристально смотрит мне в глаза, что я вынужден отвести взгляд.
— И за это тебя сюда посадили? Может, вы это нарочно придумали — сделать вид, что тебя бросили сюда, чтобы ты мог меня отговорить?
— Я же объяснил, за что я здесь оказался. — Такое обвинение меня злит. — Я здесь, потому что этот болван Маршалл сам напросился.
— По-моему, я его не знаю, — хмурится Уилл.
