Иосиф Гольман - Счастье бывает разным
— Ох ты! — только и сказал Чистов, увидев, как сверкает Волга в его лучах.
Выехав на Селижаровское шоссе, повернули не направо, а налево: решили заехать в Нилову пустынь, раз уж ненароком оказались неподалеку.
Дорога была узкой, но вполне приличной. В нечасто разбросанных деревнях кипела жизнь, впрочем — привозная: почти все номерные знаки указывали принадлежность машин к Москве или Московской области. Местное население — как и в большинстве российских деревень, особенно близ крупных городов, — практически повывелось. О нем напоминали разве что бабушки, продающие у дороги землянику и чернику, чертовски, кстати, вкусные, — никогда не разрешавший есть в своей машине, Чистов плюнул на табу и купил по стакану себе и Катюше. Хотя, с другой стороны, философски размышлял Владимир Сергеевич, откуда взялось нынешнее городское население? Все оттуда же, из деревни. Стало быть, это не экспансия города, а наоборот — возвращение к истокам.
Места становились красивее и красивее, потому что теперь на зеленых полях и вдоль дремучих лесов все чаще голубым ожерельем вилась большая вода — то реки, то озера. И наконец, самое большое из них — Селигер, главная жемчужина этих мест. Оно показывалось то справа, то слева. Чистов с Катей даже переехали его по мосту.
И вот — поворот к Ниловой пустыни.
Путешественники настроились на встречу с седой стариной, однако прежде столкнулись с самой новейшей историей: вдоль берега Селигера были воздвигнуты временные, но от того не менее грандиозные сооружения для участников проправительственных молодежных движений. Чистов был всегда далек от политики, однако даже он вдруг подумал, что этот лагерь — прекрасное место сбора и селекции наиболее беспринципных молодых людей. Прямо как демон Максвелла в физике. А кто еще пойдет от души поддерживать «вертикальную» власть, подмявшую под себя все, включая возможность выбора? Только желающие примкнуть и тоже что-то урвать.
«Где-то мы такое уже видели…» — печально подумал Чистов. В последние десятилетия советской власти похожие граждане так же яростно стремились в КПСС, за карьерой и статусом. Советская власть — в частности, благодаря им — в скором времени гикнулась, что, впрочем, никоим образом не помешало подобным активистам мгновенно перестроиться и стать ярыми демократами. Ну а сейчас им сам бог велел — вместе с правящей партией — встать под знамена патриотизма, суверенной демократии (забавный какой термин!) и инноваций.
Впрочем, таким людям все равно, под какими знаменами стоять. Главное — чтобы было сытно и безопасно.
Все это прямым образом никак не касалось Чистова, однако он подумал, что лучше бы подобные слеты устраивать подальше от святых мест.
Что думала Воскобойникова — было не ясно. Она всю дорогу молчала, и у Владимира Сергеевича даже закралось сомнение в том, что сегодняшняя ночь действительно была.
А вот и Нилова пустынь.
С трудом припарковали машину — желающих посетить святую обитель было очень много.
Ни Катя, ни Чистов здесь ни разу не были, только слышали об этих местах от знакомых. Оба они были не слишком религиозны, но принадлежность к корням ощущали всегда. Даже Катин покойный отец, советский карьерный дипломат высшего ранга, и тот не утерял эту хрупкую связь, тайно крестил маленькую дочку, несмотря на сопутствующие реальные риски.
Они прошли по оживленной дорожке к берегу Селигера.
Навстречу то и дело попадались молодые люди с бейджами участников слета. Кто-то из них пришел в один из многочисленных магазинчиков, за пивасиком в основном. Кто-то собрался посетить монастырь: ныне религия карьере не помеха, а где-то даже подспорье.
Впрочем, гораздо больше было людей — и молодых, и старых, — не имеющих никакого отношения к вышеупомянутому съезду. Многие были нарядно одеты, с преобладанием белых или светлых тонов. Да и настроение у этих людей было тоже каким-то полупраздничным, хоть и не громким.
Петлявшая дорожка подошла к берегу и превратилась в широкий мост: в свое время Нил облюбовал местом своего отшельнического подвига совершенно необитаемый остров.
По обеим сторонам моста бок о бок стояли торговцы сувенирами. За ними далеко-далеко раскинулось озеро. По нему проносились катера, неспешно хлюпали прогулочные лодки, а у начала моста даже имелся причал для серьезных теплоходов — отсюда можно было доплыть до Осташкова.
А вот если, не замечая всего этого, посмотреть прямо, да еще немного приподнять взор, то можно было увидеть прекрасную и величественную картину: главный храм монастыря как будто парил в воздухе во всем своем каменном бело-желтом великолепии.
По мосту, перешедшему в насыпную дамбу, Катя и Владимир направились к входным воротам, точнее — к большой каменной арке. В ее тени на минуту июльское тепло сменилось осенней прохладой. Прежде чем пройти сквозь арку, остановились у каменной плиты перед входом. Текст на ней был сколь печален, столь и привычен для многострадальной России.
Оказывается, на территории монастыря содержалось более шести тысяч польских военнопленных, захваченных в 1939 году в Западной Белоруссии. Все они, согласно тем же записям, позже были расстреляны в Калинине, нынешней Твери.
Памятный знак поставили поляки в честь своих погибших собратьев.
— Зря, — сказал Чистов.
— Что — зря? — не поняла его Катя.
— Надо было нашим самим памятную плиту ставить, — объяснил он. — Без помощи поляков. Наши их убили, нашим и извиняться.
— Ну, положим, поляки не сильно извиняются за убитых русских, — не согласилась Катя. — Мне отец много рассказывал, что они в двадцатых вытворяли. В том числе — с красными пленными.
— Это ничего не меняет, — мотнул головой Чистов. — Мы должны извиняться за свои зверства. Они — за свои. Здесь не баш на баш. Здесь — вопрос национальной совести и чести.
— В политике все баш на баш, — усмехнулась Воскобойникова. — Как и в бизнесе. Да и в прочих областях человеческой деятельности.
— Ты как всегда права, — улыбнулся Чистов, — но я остаюсь при своем мнении.
Нет, ее бывший супруг определенно изменился.
Раньше она как-то не сильно задумывалась о его мнении. А здесь мало того, что оно появилось, так еще и с него не сдвинуть.
Они вошли внутрь монастырской стены и подошли ко входу главного храма. Здесь было столько народу, что войти в церковь оказалось довольно затруднительно — шла какая-то торжественная служба.
Но Чистов все же зашел.
Помолился как умел — за детей, за себя с Катей и за Россию. У него — в его самодельной молитве — всегда была такая последовательность. По крайней мере, с тех пор, как ушли из жизни его родители — раньше они тоже присутствовали в списке.
