Леонид Габышев - Одлян, или Воздух свободы
— Не хочет, шакал. Ничего, я с ним сейчас поговорю. Кину леща, согласится, может, — сказал Глаз и, поговорив с Чингизом, спросил — Одеколон со свежестью в чемодане не сверху лежат?
— Нет, внизу.
— Отлично, — сказал Глаз и метнулся к дверям.
Побарабанив, стал ждать дубака. Но тот не подходил.
Тогда Глаз стал так барабанить, что стук несся по всему коридору. Дубак прибежал.
— Чаво расступались, делать нечего? — сказал он, открыв кормушку.
— Слушай, старшой, — ласково начал Глаз, сунув голову в кормушку, — тут к нам новичка посадили, который у вас вещи просил. Он на воле большим начальником был, и начальника управления внутренних дел Нытикова хорошо знает. Помоги ему насчет вещей. Сделай, чтоб их сюда принесли. А то он переживает, бедный, говорит, а чем я буду зубы чистить. И мыло там. Пусть его корпусный сводит на склад.
Дежурный, выслушав, сказал:
— Что ты несешь. Никаких вещей! Надо сразу было брать.
— Ну позови корпусного. Может, потом, когда его выпустят, он тебя к себе работать возьмет, на полставки. У тебя же много свободного времени.
— Корпусному некогда. Хватит язык чесать. Ну и болтун.
Надзиратель закрыл кормушку, а Глаз крикнул:
— Зови корпусного! Не то барабанить буду.
Глаз закурил и стал быстро ходить по камере. Ему так хотелось тяпнуть флакон одеколона, что у него стала обильно выделяться слюна. Сплевывать на пол нельзя, а крышку параши открывать не хотелось, и он глотал.
Походив немного, остановился возле Чингиза.
— Ты, брат, извини, мы пошутковали. У нас бражки в камере нет. Это мы так, для смеху. Посидишь вот и тоже чудить начнешь. Тут скукотища. — Глаз вздохнул, а зеки только теперь засмеялись над розыгрышем. Посмеялись и Глаз с Чингизом.
Когда все успокоились. Глаз сказал:
— Буду стучать. Пусть зовет корпусного. Чем черт не шутит, может, разрешит принести вещи. Одеколон, одеколончик, — пропел Глаз и забарабанил в кормушку.
Подошел надзиратель.
— Старшой, зови корпусного. Буду стучать до тех пор, пока не позовешь.
— Достучишься до карцера, — парировал надзиратель.
Глаз, барабаня, добился своего: пришел корпусный. Открыв кормушку, громко спросил:
— Кто в карцер хочет?
Глаз подошел к кормушке и объяснил корпусному.
— Я тебе сделаю пять суток, чтоб в дверь не барабанил. Что за него глотку дерешь?
— Земляк.
Корпусный улыбнулся.
— Необходимые вещи у него есть. Будешь стучать, уведу в карцер.
Корпусный даже не поговорил с новичком, хлопнул кормушкой и ушел.
— Вот пидар. Вот змей чекистский, в натуре.
— Ладно, Глаз, не стучи. Точно в карцер отведет, — сказал Толя.
Глаз вздохнул.
— Не пить мне одеколона и не запивать свежестью. Но ни хера. Зима, лето — год долой, одну пасху и домой. А там я напьюсь. Спирту. До блевотины. Ох! Как хочется напиться и порыгать.
— Напиться и порыгать, — подхватил Толя, — и нам не мешало б. Э-э-эх, — вздохнул он и потянулся.
Дело Чингиза было крупным. В управлении брали взятки за легковые машины и другой дефицит. Арестовали многих. В тюрьме сидел и начальник управления.
Однажды Чингиз спросил Глаза:
— Можно ли сделать, чтоб срок меньше дали?
— Можно, — сказал Глаз, — но трудно. Во-первых, нужны деньги.
— Деньги есть. У меня брат в Тюмени. У него машина своя. И семь тысяч моих на хранении. Сестра тоже в Тюмени. У нее мои четыре тыщи на книжке и шесть тысяч дома. И у меня пять тысяч на книжке.
— Про книжку забудь. С твоей книжки уже никто не получит. Если преступление докажут, их тебе не видать. Сестра не замешана?
— Нет.
— У нее не заберут.
— Но кому давать взятку?
— Прежде всего — следователю. От него многое зависит. Как он повернет, так и будет. Если всю вину снять невозможно, он уменьшит. Тебе и дадут меньше. А если со следователем не выйдет, надо с судьей. В суде все зависит от судьи. И еще от прокурора. Но от судьи больше. Он срок дает. А прокурор только просит. Но если подмазать прокурора, он меньше запросит. Но судья — главный.
— А как с ними договориться? Сейчас надо начинать со следователя?
— Напиши брату письмо. Пусть идет к следователю и с ним с глазу на глаз говорит. Пусть обещает ему. Но вперед деньги не дает.
— Можно и дать.
— А как письмо брату перешлешь? Через следователя — ни в коем случае.
— Я перешлю, — решительно сказал Чингиз, — Люда, что на нашем этаже еду разносит, у нас буфетчицей работала. Она сделает.
2
Жизнь в камере текла однообразно. Глаз от скуки подыхал.
На столе, на боковине, он решил вырезать свою кличку. «Если вырежу «Глаз», то падунские, кто попадет в эту камеру, не узнают, что Глаз — это я. Если вырежу старую кличку Ян, те, кто сейчас меня знает, тоже не будут знать, что здесь сидел я», — подумал Глаз и, отточив свою ложку о шконку, принялся вырезать огромными буквами через всю боковую стенку стола объединенную кличку «ЯН — ГЛАЗ». Оставалось отколупнуть от фанеры точку, как открылась кормушка и надзиратель рявкнул:
— Что ты царапаешь?
Глаз вскочил и, повернувшись к дубаку, закрыл собой стол.
— Я не царапаю. Я мокриц бью. Одолели, падлы. Старшой, когда на тюрьме мокриц не будет? Житья от них нет. Позавчера одна в кружку попала. Сегодня в баланде одна плавала. Скажи, мне баланду на одного дают?
Старшой промолчал.
— На одного, знамо дело, — ответил за него Глаз. — А хрена ли эти твари лезут жрать мою баланду? Я до начальника жаловаться буду. Нельзя обижать малолеток. Или я всех мокриц на тюрьме перебью и мне зеки спасибо скажут, или мокрицы доконают меня. Ну что, старшой, скажи; есть справедливость на свете? Кто для тебя важнее — я или мокрица?
— Про мокриц заливаешь, а на столе что нацарапал?
— Ничего. Это я, старшой, целый полк мокриц на столе распял. И составил из них свою кличку. Видишь — «Ян — Глаз». Они когда засохнут — отвалятся.
— Сейчас напишу рапорт за порчу имущества — и пойдешь в карцер к мокрицам. Там их больше.
Время в карцере шло медленно. Мокриц — больше. Но он их не бил. Противно.
— Вы, падлы, тоже в карцере сидите. Всю жизнь притом. Ну и живите, — сказал он вслух мокрицам.
На пятые сутки к Глазу заглянул воспитатель.
— Юрий Васильевич, — атаковал его Глаз, — что меня к взрослякам садят? У них скукотища. Делать абсолютно нечего. Да и поговорить не с кем. Вот я и попал в карцер.
На другой день Глаза привели к малолеткам. Камера большая, но в ней сидели всего пять пацанов. Глаз у порога не остановился, а пошел к свободной шконке, бросил матрац и только тогда поздоровался:
