Захар Прилепин - Обитель
Дальнейшее Артём помнил только урывками.
Появилось лицо чемпиона, кто-то крикнул с места: «Давай!», Артём, пряча голову и пропуская удар за ударом, снова бросился вперёд с твёрдым намерением выгрызть этому подонку глотку, он точно заметил, что у него получился один удар — снизу, в подбородок, — так что чемпион ступил шаг назад и тряхнул головой, словно пытаясь поставить глаза на место, — и, похоже, поставил.
Потому что дальше Артём видел только потолки и свет кругами.
Удара он не заметил.
Сначала свет был под веками, и круги были красные.
Потом он открыл глаза и круги остались — только превратились в жёлтые.
Сцена под ним плыла.
* * *Чекисты орали, как большие, мордастые и пьяные чайки, — и голоса у них были довольные.
Артём различил голос Эйхманиса, тоже довольный и возбуждённый.
— Да у них и вес разный! Он тяжелей! Этот легче! Но стоял же! — говорил Эйхманис.
— Стоял-стоял, — ответили в тон Эйхманису. — А потом лежал.
Все захохотали.
Раздалось чоканье.
Борис Лукьянович помог Артёму подняться.
— Ничего, — повторял он. — Ничего-ничего. Очень даже ничего.
Галины в зале уже не было, заметил Артём. Чекистов вообще стало меньше, как будто бы двое или трое вышли. Может, покурить…
— Борис, Артём, спускайтесь сюда, поешьте. Позовите борцов, циркача… — позвал Эйхманис.
— Спасибо, мы… — извиняющимся тоном начал Борис Лукьянович, но Эйхманис просто, словно бы удивлённый, откинул назад голову: «…Что?» — и Борис Лукьянович, даром что близорукий, тут же побежал в гримёрку.
Артёма чуть подташнивало.
— Я только рубашку надену, — сказал он Эйхманису.
— Давай, давай, — ответил тот, улыбаясь.
Когда Артём вернулся, все, кроме одесского чемпиона, уже стояли возле стола. Никто ничего не трогал.
— Наливайте себе, — предложил Эйхманис борцам. — А где этот? Скорострельный? — спросил у Бориса Лукьяновича.
— Умывается, сейчас подойдёт, — соврал тот: Артём видел, что чемпион сидит в гримёрке, на своём же месте, закрыв глаза.
Борцов уговаривать не пришлось, циркач так вообще налил себе стакан всклень, хотя, когда он успел выступить, Артём и не помнил.
— За будущую спартакиаду! — сказал самый крупный чекист, протягивая стакан Эйхманису. — Смотр показал, что… — фразу он не закончил и выпил одним глотком без малого полный стакан.
Эйхманис, в отличие от своего гостя, чокнулся с каждым из лагерных спортсменов и каждому что-то сказал:
— А красиво было… Как вы это делаете?.. Борис, спасибо, всё неплохо… Артём, я понимаю, с кем вы имели дело! За вашу дерзость! Чекисты знают цену дерзости. Она порой стоит очень дорого! Тем более вы чуть не сбили его с ног.
Артём ещё не пришёл в себя толком и никак не мог сообразить, что ему думать о себе и своём поражении: это был полный позор или всё-таки нет?
— Ну, угощайтесь здесь, — сказал Эйхманис на прощание, и чекисты пошли прочь. Только самый крупный, пройдя пять шагов, вернулся и забрал со стола непочатую бутылку.
— Да у меня там… склады, — засмеялся Эйхманис. Глаза его при этом были неподвижны.
— Упьются ещё, — ответил тот. — Слишком жирно ты их.
Артём заметил взгляд Бориса Лукьяновича — он смотрел на говорившего с ненавистью. В руке у него был стакан водки, даже не пригубленный.
— Вот я перечисляю, — продолжил Эйхманис, дождавшись чекиста с бутылкой и уходя вместе с ним. — Борьба. Бокс. Гимнастические упражнения на брусьях и турнике, там тоже есть мастера. Футбол. А в финале — пирамида из всех участников…
Борис Лукьянович с облегчением поставил стакан на стол.
— Не будешь, Лукьяныч? — спросил его один из борцов.
На столе помимо огурцов и колбасы обнаружилась плошка красной икры и плошка чёрной, в банке из-под какао виднелось топлёное масло — вообще не тронутое.
Зато Артём уже знал, что, если топлёное масло намазать на хлебушек да посолить — оно будет вкусней сливочного.
Соль тоже была.
Он урвал себе краюху хлеба и намазал её маслом слоем чуть не в палец, сверху чёрной икрой, а по ней — красной, засыпал всё зеленью и украсил огурцом. Огурец был покусанный чекистами, но это показалось неважным.
— Ещё по одной? — предложил циркач.
Выпили, только Борис Лукьянович снова пропустил — он и не ел ничего, скатал себе хлебный шарик и держал в пальцах.
— Лукьяныч, ты чего? — спросил его один из борцов, уже охмелевший.
— Да я сытый, — ответил тот мягко, но Артём видел, что он брезгует.
Артём вспомнил, что, когда Борис Лукьянович его поднял и он уселся на сцене, вслед за жёлтыми кругами появилось лицо чекиста, который черпал красную икру из плошки рукой — и облизывал потом пальцы.
«Ну и что…» — сказал себе Артём, откусывая хлеб, мажась и собирая свободной рукой икринки, попадавшие на рубаху.
— Я пойду… отнесу в гримёрку ему… — сказал Борис Лукьянович, набирая колбасы, — хлеба уже не было.
«А я ведь пьяный», — с удовольствием подумал Артём; он не запомнил вкуса ни первого стакана водки, ни второго, но тут вдруг пришла обратная волна, и сразу стало весело и душевно, и в груди образовался ватный, щекотливый, ласковый клубок — захотелось кого-нибудь обнять, и чтоб случилась хорошая песня.
Водка кончилась после третьего разлива, икру из плошек едва ли не вылизали, зелень подъели до последнего лепестка.
Вышли на улицу — солнце покачивалось и дрожало.
Где-то возле кремлёвских ворот раздавались голоса чекистов — они громко матерились, и кто-то кого-то успокаивал.
В келье Артём нарочно вёл себя шумно, надеясь разбудить Осипа, — но безрезультатно.
— Как бы хорошо водочки сейчас ещё рюмку, — сказал Артём вслух. — Или пару пи-и-ива… А, Осип?
Осип даже не шевелился.
Это славное настроение как пришло, так и оставило Артёма в один миг.
Он вдруг ощутил себя избитым, обиженным, взбешённым и жалким одновременно.
— Ненавижу проигрывать! — сказал Артём вслух, пьяный, и пахнущий, и презирающий себя. — Ненавижу! Заплатить Ксиве, чтоб зарезал его? Закончился мой кант! Только начался и сразу закончился! Пусть его Ксива зарежет…
Артёма резко начало тошнить, и он поскорей завалился набок, чтоб уберечь всё то, что доел за чекистами.
Не было сил раздеться. Хотелось плакать.
Артём поискал рукой в мешке возле кровати и достал присланную матерью подушку. Засунул её под сердце, зубами прикусил покрывало, дышал носом, чувствовал влагу под веками.
Всё вокруг было сырое, клубился чёрный туман, в тумане Артём едва различал самого себя, сидящего на кочке посреди огромной воды.
