Пилип Липень - Параметрическая локализация Абсолюта
– Это город. Там Гроб Господень. Оттуда Господь вознёсся на небо.
Михаил лукаво покачал головой, как бы говоря: верю, да не верю.
– Далеко ли?
– Далеко. За двумя океанами да за тремя материками.
– А почто пешком?
– Обет я дал. Всю землю обошёл, правду искал. Нигде правды нет – только грех, неверие и тьма. И было мне озарение. И вот, иду теперь в Иерусалим, и останусь там до самой смерти. Буду Господа умолять о прощении.
– До смерти! Ха-ха! Что ж за озарение такое было тебе?
– Что близок Апокалипсис. Что дано человекам последнее испытание великое. А соблазны, брат Михаил, столь сильны, что никто не спасётся. Вот и иду. Молить буду Господа о снисхождении, а Богородицу – о заступничестве.
– Ужели ты вознамерился Господа переубеждать?
– Не переубеждать, но плакать и каяться. Нет для милосердия Господа пределов. Верую. Таков обет мой – раскаяние, смирение и надежда.
Михаил сладко вздохнул, но вздох его, очевидно, относился не к беседе, а к насыщению. Он похлопал себя по животу и перевёл тему.
– Что видел ты, отец, в далёких краях?
– Страх смертельный там творится, на юге мира нашего. Так люди от света отдалились, что и облик свой утратили, и душу; не отличишь уже, кто человеком родился, а кто – нежить поганая. Не к ночи рассказы такие будут.
– Ладно. Однако как ты говоришь, что всю землю обошёл, когда у нас не был? Пошли к нам в гости. У меня отцы да братья всем людям рады.
– Далеко ли?
– Недалеко. Два часа ходу.
– А и пойдём поутру. И я людям рад, стосковался. А сейчас спать давай.
Отец Вениамин встал на колени, взял из сумы белый свёрток, развернул ткань: Христос Пантократор в золотой рамочке. Минут десять он молился с большим сосредоточением, а потом спрятал икону, лёг и укрылся шинелью. Он уже почти заснул, когда зашуршало, и Михаил, опустившись рядом, приподнял подол шинели и подвинулся к нему.
– Ты что?
– Погладь меня.
– Нет. Отойди, – отец Вениамин отобрал подол и закутался плотнее. – Это грех. Не губи свою душу.
– Что значит грех?
– Что душе вредит. Что против воли Господа. Гони мысли блудливые и спи.
3. Горестно
Родное селение Михаила стояло посреди овсяного поля, на берегу медленной, по-осеннему зелёной реки. Квадратные разноцветные домики, свежая краска, большие окна, ухоженные кусты гортензии, до сих пор цветущей. Навстречу путникам выбежали весёлые молодые лабрадоры, лаяли, виляли хвостами и прыгали вокруг. Михаил повёл отца Вениамина к жёлтому дому с большой террасой, на которой сидели за столом двое мужчин средних лет, блондин и брюнет.
– Папочки, доброе утро, я привёл гостя!
Они поднялись и, протягивая руки, радушно приветствовали отца Вениамина.
– Михаил.
– Михаил.
– Вениамин.
Они усадили отца Вениамина за стол, налили крепкого чёрного чаю, подвинули поближе печенье, бублики и пряники, нарезали овсяного пирога с яблоками. Михаил-блондин, с курчавой бородкой, был высок и строен, а Михаил-брюнет, мощный и широкоплечий, имел большой круглый живот. Оба носили синие джинсы и лёгкие цветные куртки поверх клетчатых рубашек. Отец Вениамин, нахваливая пирог, рассказал, что направляется пешим ходом в Иерусалим, и Михаилы уважительно одобрили.
– А мы уже много лет не выбирались никуда.
– Существуем тихо, деток воспитываем.
– Ох и молодцы вы! – покачал головой отец Вениамин. – Богоугодной жизнью живёте. Мало кто в наше время деток растит – больно хлопотно да опасно.
– Верно. Зато сколько радости и удовлетворения! Лучше детей в этой жизни и нет ничего. Нет лучшей отрады – видеть, как они на глазах мужают, ума набираются.
– А что хлопотно да опасно – так мы это по-своему решили, первые годы несмышлёные держим их в чугунных цистернах, чтоб не разрастались безмерно и по безмыслию вреда не чинили.
– Учим их добротой и ласкою, а когда подрастут немного, говорить и понимать станут, тогда уж на свет выпускаем.
– Мудро придумано! Просто и мудро, – восхитился отец Вениамин. – Вот на таких благодетельных людях свет и держится, терпеливых да трудолюбивых. А что же матушки, жёны ваши, спят ещё?
– Нету у нас ни жён, ни матушек, – усмехнулся Михаил-блондин.
– На что они нам? – Михаил-брюнет погладил себя по животу.
– Мы сами раз в год рожаем, по очереди, один год Миша, другой год я.
– Всё бы хорошо, но самое опасное – последние месяцы, – взгляд Михаила-брюнета исполнился тревоги и грусти. – Когда младенчик в чреве телом своим уже управлять способен, а ты на него повлиять никак не можешь. Такие несчастья у нас случались…
– Нет, – прервал их отец Вениамин твёрдо. – Не должно так жить. Господь создал для продолжения рода мужчину и женщину. А вы кто? То, что у вас здесь – называется содомия и есть страшный грех.
– Отчего грех? – тряхнул чубом Михаил-блондин. – Разве мы кому худо делаем?
– Мы и друг друга любим, и детей наших, и землю родную, – брюнет широким жестом обвёл селение, и работающие топорами и пилами парни у соседнего дома подняли руки и помахали ему.
– Однополие честнее, – добавил блондин, – Всё справедливо и равноправно. Все труды и тяготы – сообща.
– Не наше дело судить о справедливости! – отвечал отец Вениамин сурово. – Не в силах наш ум понять пути Господни. Господь создал нас, подарил нам мир, и человек праведный по Его заветам поступать должен, а не по своему слабому разумению.
Они молча смотрели на него. Блондин поглаживал руку Михаила-сына, утешая и успокаивая. Отец Вениамин встал.
– Горестно. Горестно, когда люди, доброту в сердце имеющие, заблуждаются в сетях бесовских и живут неправедно. Понимаю теперь, отчего ваш сын ночью возлечь со мной желал. Молитесь, и да пошлёт вам Господь Бог раскаяние. И я молиться за вас буду. Прощайте.
Они не ответили. Он спустился по ступеням и пошёл прочь. Михаил-сын догнал его, подал суму и стоял, глядя вслед. Собаки с минуту бежали рядом, провожая, а потом опустили хвосты и отстали. Замедлив шаг, отец Вениамин отряхнул прах земли содомитов со стоп своих.
4. Семя зла
Отец Вениамин омыл в реке лицо, набрал в бутыль воды и двинулся по тропинке вдоль течения. Вниз по матушке по Волге... Но петь не хотелось – горестно, когда кругом ошибки людские. Видишь, знаешь, да как исправишь? Свою веру, жизнью выстраданную, в чужую голову не вложишь. Перешагивал узловатые корни сосен, видел клоки шерсти на стволах. Волки, лоси, косули. Видел чешую в трещинах старой коры. Чья чешуя? Слышал женский смех и музыку вдалеке, видел промельки белого тела. Жизнь повсюду. Среди дерев, на мхах, мужчина обнимал женщину, что-то шептал, она хохотала, отталкивала. Что ж, коли муж с женою – нет в том греха. Мужчина полез на женщину, и отец Вениамин отвернулся, чтобы не распаляться. Он шёл, и музыка становилась громче, берег выше, промежутки между стволами – светлее. Короткий лес. Что откроется мне за ним?
Открылся океан, огромный и неожиданный, с дрожанием солнечных лучиков в голубой волне, с парусником на горизонте. Отец Вениамин стоял на травянистом обрыве, умиляясь красотою вида. Слева струилась между камней и мирно впадала в океан река, направо протянулся широкий песчаный пляж с многочисленными купальщиками. Одни резвились и вели хороводы в пене волн, другие строили замки из песка, третьи, пританцовывая, внимали музыке. Струнный квартет играл сарабанду из Телемана. Все были наги, и отец Вениамин вздохнул. Где нагота и веселье, там и порок, ибо нет невинности со времён грехопадения. Он присел на обрыв, толкнулся руками и поехал на заду вниз, увлекая за собой струи белого песка. Как бы это мне понезаметней. Но его уже увидали и спешили к нему:
– Здравствуй, отец! – басил мощный детина с рыжей шерстью на торсе и толстенным… отец Вениамин нахмурился и отвёл глаза.
– Здравствуй! Куда путь держишь? – мелодично пела черноокая дева с тяжёлыми грудями.
– Я иду в Иерусалим, ко Гробу Господнему.
– Долог путь твой! Чай утомился? Раздели с нами пищу, да поведай о странствиях.
Что ж. Они привели его к столу, накрытому у самой воды, поднесли вина в серебряном кубке, подали корзину с валованами и тарталетками, подали горшок с грибным кокотом. Квартет начал в его честь торжественного Куперена, хороводы остановились и почтительно окружили стол. Многие мужчины имели рыбьи хвосты и называли себя тритонами, некоторые женщины – перистые птичьи ноги, они были сирены. Разглядев эти непотребства, отец Вениамин встал и обратился к ним:
– Пристало ли человекам, по образу и подобию Господа сотворённым, тело своё искажать да коверкать? Устыдитесь! Нет в мире ничего совершеннее Бога, и к Нему должно себя устремлять всякой твари, особенно же человеку. Кто же думает про себя, что в силах он Божий замысел превзойти – тот в прелести пребывает и служит бесам.
