Журнал «Новый мир» - Новый мир. № 12, 2002
Ладно, значит, «Бал монстров» — не худшее зло, а типовое. Не столько даже кино, сколько заклинание. Америка и без того хороша собой, но хочет быть совершенной, мечтает избавиться от недостатков и воспарить. Какое-то квелое заклинание, неуверенное, какая-то растерянная тоска.
Крепкий, жесткий сорокапятилетний Хэнк, как уже было сказано, отвечает за электрический стул. Хэнк — представитель трудовой династии. Его батяня, старина Бак, отдал тюрьме лучшие годы. Его сынок, симпатяга Сонни, служит под началом отца теперь. Сынок — сопля, и Хэнк его презирает, и Сонни об этом догадывается. А старина Бак — этот оголтелый расист в аккуратную папочку собирает газетные материалы о преступниках-ниггерах. Пеняет Хэнку, указывая в окно: «Что тут делают малолетние черные? Чертовы дьяволы, недоростки! Было время, когда они знали свое место, а теперь творится чертово кровосмешение. Твоя мать тоже ненавидела их».
А сам Хэнк внушает впечатлительному Сонни после очередного электрического стула: «Ты можешь не раскаиваться, не размышлять, главное, делай свое дело правильно!» (Кстати, в «Змее» сын героя — калека. Определенно оппозиция «отцы и дети» — ключевая для нашего неспокойного времени!) Короче, все трое — какие-то моральные уроды. Расист, садист и пацифист. Важно, что это не моя оценка, но авторская. То есть на этом, белом, англосаксонском, берегу — упадок нравов, агония, кризис.
Значит, надежда на черных и цветных! Ничего подобного, эти тоже мерзавцы. Муж — безусловный враг общества, доживающий последние денечки в пресловутой тюрьме, на глазах у Сонни и Хэнка. Его симпатичная темнокожая жена Летиция устала без мужчины и разговаривает со смертником отчужденно. Хуже того, она терроризирует их общего десятилетнего мальчика: мальчик непрерывно жрет. Толстый, огромный, сластолюбивый парнишка, прячущий какие-то отвратительные сникерсы в тумбочках, под матрасом, едва ли не в помойном ведре. (Что происходит?! В фильмах последних лет все, кто помоложе, предельно омерзительны. Коротко: потому что публичная речь узурпирована «старшими», так они дискредитируют потенциальных конкурентов.)
Черные тоже не оправдали надежд: бандит, похотливая истеричка, хомячок. Итак, все американские комплексы в двух разноцветных флаконах. Такова исходная ситуация, но дальше персонажи начинают взаимодействовать и разваливают свой прогнивший рай. Вначале Хэнк и Сонни долго, точно так же, как в фильме «Змей», ведут бандита тюремными коридорами, чтобы усадить на электрический стул. Чувствительного юношу рвет прямо по дороге. Чуть позже брутальный Хэнк устраивает ему обструкцию с мордобоем: «Знаешь, что ты сделал? Ты испохабил последний путь этого человека! Тебе бы понравилось, если бы так поступили с тобою?! Ты как баба! Получай, трус, сопля, какашка, говнюк!»
Все это происходило в общественном тюремном туалете, но Хэнк не унимается и дома: «Убирайся вон, к чертовой матери!» Заплаканный Сонни выхватывает табельное оружие и направляет на папку: «Сам убирайся! Ты, вшивый кусок дерьма! Ты ненавидишь меня? Отвечай!» — «Да, я всегда тебя ненавидел». — «Но я всегда любил тебя!» — мычит рыдающий юноша, направляя дуло пистолета себе в живот и спуская курок. (Не так давно я утверждал, что даже в плохих американских картинах диалоги — хороши. Не то чтобы лгал, но лукавил. Конечно, за вышеприведенные художества не отвечаем ни я, ни видеотолмач.)
На похоронах напяливший форму тюремного офицера старина Бак презрительно кривит губу, не оставляя даже мертвому внуку никаких шансов: «Он был слаб». Зато ниггер, с достоинством занявший электрический стул, отказался от последнего слова и прокричал в подсунутый охранником микрофон, точно какой-нибудь Майкл Джексон: «Жмите на кнопку!» Дымился, бился в конвульсиях, пока его черномазый сынишка собирал по всей квартире килограмм шоколадных конфет из схронов и тайников; пока сынишку безжалостно лупила по лицу горячая маманя: «Я тебе говорила, чтобы не ел это дерьмо! Толстая задница! Сто восемьдесят девять фунтов! Неделю есть не будешь!»
Впрочем, очень скоро ребенок попал под машину, а совсем одинокая темнокожая Летиция, случайно познакомившись с Хэнком, без особого труда его соблазнила. На этот факт неадекватно отреагировал старый чудак Бак: «Когда я был в расцвете сил, тоже любил ниггерского сочку. Тот не мужчина, кто не вскрыл черный сейф!» Летиция закономерно оскорбилась, а Хэнк сдал папашу Бака в дом престарелых. Ближе к финалу Летиция понимает, что Хэнк и Сонни — фактические убийцы ее бывшего мужа, бандита. Поначалу это ее напрягает, но старина Хэнк, еще недавно отличавшийся редкой бесчувственностью, теперь сильно изменился. В лучшую сторону: «Я хочу заботиться о тебе!» От такого предложения никакая летиция не откажется: «Хорошо, потому что мне очень нужно, чтобы обо мне заботились». Хэнк: «Думаю, у нас все будет нормально». Я: не устаю удивляться американской самоуверенности, американскому прагматизму.
Собственно, картина эта — ответ сверхдержавы на вызовы двадцать первого века. После того как Америку разбомбили, Америка слегка призадумалась и ревизовала свои духовные ценности. Выяснилось, что на деле все очень и очень запущенно: об этом две трети картины. Однако таков уж американский характер, таковы эти сильные белые парни и сексапильные афроамериканские девчата, что никакие повороты судьбы не скорректируют их поступательное движение в рай. Они быстро позабыли, как мордовали своих несчастных, своих нелюбимых детей, как предавали своих отвратительных, своих преступных мужа и отца. Слились в чувственном экстазе, предъявили друг другу «заботу», ключевую категорию политкорректной идеологии, у них все будет нормально, хорошо, местами отлично. Все же магия — объективно существующая технология, позволяющая изменить реальность в нужном тебе направлении. Не очень-то напрягаясь. На время. Не без последствий.
На самом деле «Убойная служба» — это бессовестный произвол российского телевизионного менеджмента. Эдак люди ОРТ срифмовали заокеанский продукт с уже раскрученной, отечественного производства «Убойной силой», клоном «Ментов». Понадеялись, что таким образом свежий (2001 года) американский сериал будет лучше продаваться. На самом же деле оригинальное название «Убойной службы» — «The Job», просто «Служба», «Работа». Без сомнительных, двусмысленных прилагательных. Без натужного пафоса, без понтов. Почувствуйте, осмыслите разницу! Просто «Работа», «The Job» — в сегодняшней России не катит, не продается. Всем, и начальникам, и подчиненным, хочется карнавала, чудес. Не у одних американов, но и у нынешних россиян магия в изрядном почете. Просто «работы» — чураются, стыдятся.
По моей наводке «The Job» смотрят в Туле. Начиная со второй серии. Нравится далеко не всем, но всем любопытно, чтбо нашел в полуночном криминальном продукте восторженный кинокритик. Стоп, кассета. Снова — ОРТ, время очередной серии. С тех пор как два года назад наш телевизор вторично показал гениальный штатовский сериал «Элли Макбил», не встречал ничего столь же качественного, как «The Job». Разве что новая работа Каурисмяки, но по поводу этой патологической привязанности я уже отчитался, и не раз.
Думаю, сегодня игровой кинофильм — это архаика, анахронизм. Имею в виду способ организации текста, художественную форму, еще точнее — технологическую нишу. Почти все великое кино снято давным-давно. Недавно, позавчера и вчера, сделано еще несколько необязательных шедевров. Как всякая технология, кино стареет, теряя смысл существования.
В более узком смысле, как социальная технология, кино теряет специфического потребителя: единство социума ныне настолько же проблематично, насколько исчерпала себя идея коллективной аудитории и сопутствующих коллективных просмотров. Вечное возвращение героев и архетипических фабульных ходов, характерное для телесериала (впрочем, Акунин доказал: не только для телесериала), сегодня куда органичнее окончательных решений большого кино. «Элли Макбил» или «Тhе Job» — полноценные художественные продукты, которые я предпочту почти любому новоиспеченному фильму или роману.
Едва ли не главный механизм сериала — механизм самоидентификации зрителя, если угодно, механизм самонастройки. Лишь на первый, поверхностный, взгляд массовая культура однородна. Навряд ли качественный масскульт нивелирует, скорее наоборот. Допустим, вопреки ожиданиям собеседников, которых я буквально принуждал смотреть по ночам «The Job», не переношу такой популярный и дорогостоящий американский телепродукт, как «Скорая помощь». С десяток раз я пытался включиться в историю жизни заокеанских докторов и пациентов, но ломался в самом начале, переключая канал на десятой минуте. Почему, разве сериал плох, — недоумевали собеседники. Для меня — плох. Так сложилась жизнь, что ни разу, никогда люди в белых халатах не оказали мне квалифицированной помощи! Напротив, на их сомнительной совести несколько противоправных и даже безнравственных действий, жертвой которых стал мой отнюдь не двужильный организм. Поэтому для меня абсолютно невозможно внутреннее совпадение с героями, которых я заведомо и не без оснований подозреваю в глупости, подлости, корысти и некомпетентности. Зато я видел благодарные слезы у тех зрителей «Скорой помощи», чьи родные и близкие были спасены, вылечены, реанимированы. Механизм очевиден, но нисколько не примитивен!
