Журнал «Новый мир» - Новый мир. № 9, 2002

Я кукушонок в утреннем гнезде,
Кругом галдят, как в иностранной школе,
Я поднял клюв к тоскующей звезде,
Я голоден. Я полон сил и воли.
Где мой отец, где мудрость не из книг?
Где матери-защитницы объятья?
А сестры где? Где щебетанье их?
Где шумные доверчивые братья?
Тоскует молча белая звезда,
Чуть видная сквозь облачные дымы,
В мученьях бьется красная звезда,
Страдания ее неисследимы.
Я — кукушонок. Скверную игру
Вы, ближние, играете со мною.
Я на любом дворе не ко двору,
Я жду — пусть встанет солнце ледяное.

Душа моя изготовилась совершенно
Отправиться в бесконечное море странствий,
Она построила себе нечто
Из улыбок школьных подруг,
Из пустых бутылок, выпитых вместе с друзьями,
Из водяных гиацинтов[1],
Затянувших зеленою сетью
Тропические пруды.
Вот я лечу по Луизиане:
Слева и справа,
Как бревна,
Торчат из воды крокодилы,
На корягах лежат
Грациозные черепахи…
Нечувствительно въеду я
В бескрайнее море странствий —
Вот тогда и понадобится ЭТО,
С любовью построенное из взглядов детей,
Из свежераспиленных досок,
Из запчастей для дрянного автомобиля,
Переплетенное и соединенное вместе
Водяным гиацинтом,
Который есть самый жадный до жизни
Сорняк.
Уже выведены специальные рыбы —
Они питаются водяным гиацинтом,
Их потом продают на базарах.
Надеюсь, они не встретятся мне
В неизведанном море странствий,
Иначе на чем будет держаться
Мое утлое плавательное средство,
Построенное из справедливых упреков жены,
Из несправедливой ругани продавщиц в магазинах,
Из гениальной живописи
На стенах моей квартиры,
Скрепленное, укрепленное водяным гиацинтом,
У которого такие
Невзрачненькие цветы.

Разыскивается собака, неизвестно где зарыта,
Стареющей графини серебряное корыто,
Ныне, присно, а теперь и всегда
Будет разыскиваться закатившаяся звезда.
Разыскивается тигр, ставший тигром бумажным,
Гимн с текстом бодрым и авантажным,
С музыкой — чтоб успокаивала и вела!
Разыскивается новая метла.
Разыскивается мантия, что не вся молью побита,
Разыскивается душа у бандита,
Разыскивается рак, свистнувший на горе,
Организаторы взрывов домов в сентябре.
Разыскивается то, что плохо лежало,
Разыскивается правосудия неподкупного жало,
Рай, что был от нас на расстоянии руки,
И блаженной памяти
Полные сладких надежд деньки.
Разыскивается теорема, что заменит нам аксиому,
Разыскивается истина, что сбежала ночью из дому,
В чем была, упрямица, в том и ушла.
Пропадет, плохи ее дела.
Да что ее разыскивать, вон она ковыляет,
Каждый поговорит с ней, кто пожелает,
В рваном платье, в дырявом платке,
А осенний ветр хлещет жгутом по реке.

Почему бы не поговорить с птичкой,
С этим присевшим на куст бурьяна
Маленьким кардиналом
Ярко-красной расцветки, —
Значит, самец!
Эй, парень!
Каково тебе там, среди дикой природы?
Впрочем, дикой ее
Можно назвать только условно,
Ты живешь
На задах американских коттеджей,
В эвкалиптах,
Где царствует аризонский ветер,
Во дворах,
Где хозяйничают собаки.
С диким лаем
Бросаются они на заборы,
Если рядом проходит
Малахольный редкий прохожий.
Я всегда боюсь, что собака
Вырвется и укусит.
Если, птичка, такое случится,
Я подам на хозяина в суд
И выиграю процесс:
Я ведь в Америке, а не в России,
Здесь правосудие очень серьезно.
Да, да, именно так!
Уймитесь вы, скептики, мнимые патриоты.
Впрочем, я хотел поговорить с птичкой,
Маленьким кардиналом,
Но уже не получится — улетел.

Ты хоть и не ешь белены,
Но пьянствуешь с отцом панночки,
Сотником тем иль хорунжим,
И тебе снятся
Здоровые мужские сны
С бабами, с автомобилями,
С огнестрельным оружием.
И ты учишься
Водить вертолет,
И уже давно
Научился слалому,
А когда Хома Брут
Попадет в переплет,
Скажешь: ну
Не повезло малому.
Вот эскимос
В свой садится каяк,
Едет туда, где тюленей немало,
А я, диссидентам
И декадентам свояк,
Читаю роман «Голубое сало».
Целый день мучаюсь,
Как шерстобит,
Имея в своих мечтах Индию,
Но судьба совершает кульбит —
Я попадаю
В страну Мурлындию.
А там украшена
Граффитями стена
И стоят
Три модерные грации,
Там, на окраинах
Моего сна,
Все кошки мяучат
Об эмиграции,
И всходит общая
Над всеми луна,
И все во сне
Набираются силушки,
Но все-таки краешки
Моего сна не хотят
Превращаться в крылышки.

В Зазеркалье вторгается Время, и вот
Там, где воды беспечные стыли,
Равнодушный, надменный, безжалостный флот
Рассылает разбойные кили.
В Зазеркалье вторгается Время, и вот,
Насмотревшись на прелести эти,
Я пускаю на волю свой крохотный плот —
Где-то есть мое место на свете!
Вспоминаю последние школьные дни,
Тех подруг незабвенные чары,
Робость рук… А вдали полыхают огни,
Равнодушно бушуют пожары.
Напряженный звучит в Зазеркалии свист,
Равнодушье валы свои катит,
На пергаменте неутомимый хронист
За измену и глупость in folio, в лист,
Равнодушьем бессовестным платит.

Белые олеандры
Качаются, ах, качаются,
Ветер из пустыни
Не дает им просто цвести.
Прежние дни счастливые
Кончаются, ах, кончаются,
Солнца тяжелый шар
Стало трудно нести.
Белые олеандры
Перед стеною кирпичною,
Ветер из пустыни —
Это хор голосов:
«Встань, очнись и иди,
Брось заботы привычные,
Встань, очнись и иди —
Ангел сдвинет засов.
А на ушедшую жизнь
Оглянись без печали и гнева».
Мы погостили,
И нам пора по домам,
Белые олеандры
Под розовым небом Бер-Шевы,
Рядом с колодцем,
Из которого пил Авраам.