Джоди Пиколт - Одинокий волк
Была у меня в начальных классах подружка, у которой была настолько идеальная семья, что хоть на рекламу их снимай. Они никогда не забывали дни рождения близких, и я могу поклясться, что брат с сестрой никогда не дрались, а родители вели себя так, будто только-только влюбились друг в друга. Это было так странно, так искусственно гладко, что я не могла не задаваться вопросом: что же происходит, когда вокруг нет таких зрителей, как я, и некому показывать свой спектакль?
С другой стороны, моя семья состояла из папы, который предпочитал компанию диких животных, мамы, которая иногда ложилась в постель, сославшись на головную боль, хотя все мы знали, что на самом деле она уединяется поплакать. Еще был пятнадцатилетний сын, который оплачивал счета, и я, которая вызвала у себя рвоту на День Сэди Хокинс (когда в школе устраивали праздник и все девочки привели с собой отцов) только для того, чтобы остаться дома и ни у кого не вызывать сочувствия.
Неужели это и есть семья? Неужели семья постоянно совершает ошибки, и приходится давать второй шанс, если те, кого ты любишь, поступили неправильно?
В очередной раз я не смогла принять присягу, потому что моя правая рука крепко прибинтована к туловищу. Но я все равно клянусь говорить только правду.
Ко мне направляется Циркония. Удивительно, насколько не-принужденно она чувствует себя в зале суда, даже несмотря на эти безумные флуоресцентные колготки и желтые каблуки.
Кара, — начинает Циркония, — сколько тебе лет?
Семнадцать лет, — отвечаю я, — и девять месяцев.
Когда у тебя день рождения?
Через три месяца.
Когда твой папа получил травму, — спрашивает она, — где ты жила?
С папой. Я жила с ним последние четыре года.
Как бы ты описала свои отношения с отцом, Кара?
Мы все делали вместе, — говорю я, чувствуя, как горло сжимается вокруг этих слов. — Я много времени проводила с ним в Редмонде, помогала ухаживать за волками. Еще я занималась хозяйством, почти всеми делами, потому что он был очень занят работой. Мы ходили в поход в Белые горы, он научил меня ориентироваться на местности. Иногда мы просто сидели дома. Готовили пасту — он поделился своим фирменным рецептом соуса болоньез — и смотрели видеофильмы. А еще он тот человек, перед которым я хочу похвастаться высокой оценкой на экзамене, которому могу пожаловаться, если меня толкнут в школе, у которого я могу спросить о чем угодно. Практически все, что я знаю, я узнала от него.
Я чувствую вину, произнося эти слова, — даже если это правда и я говорю под присягой, — ведь в зале суда сидит моя мама. Мне кажется, дети всегда ближе к кому-то одному из родителей. Любить можно обоих, но только одного будет не хватать. Я смотрю на то место, где сидела мама, и вижу, что оно пустует. Неужели она все еще в туалете? Может быть, ей плохо? Стоит ли начать волноваться? И тут голос Цирконии возвращает меня в действительность.
Какие отношения у твоего отца с Эдвардом?
Никаких, — отвечаю я. — Эдвард ушел от нас.
Говоря это, я смотрю на брата. Неужели можно злиться на человека за глупый поступок, если он искренне, на сто процентов был уверен, что поступает правильно?
А какие отношения у тебя с Эдвардом? — задает следующий вопрос Циркония.
Всю жизнь люди говорили мне, что я похожа на маму, а Эдвард — вылитый отец. Но теперь я понимаю, что это не совсем правда. У нас с Эдвардом глаза одного цвета. Удивительного, таинственного карего цвета — совершенно не похожие ни на мамины, ни на папины.
Я плохо его помню, — бормочу я.
Какие травмы ты получила во время аварии?
У меня было вывихнуто и сломано плечо — врач сказал, что треснула головка плечевой кости. А еще ушиб ребер и сотрясение мозга.
Каким было лечение?
Мне сделали операцию, — отвечаю я. — В руку вставили металлический прут, плечо поставили на место с помощью резиновой ленты и предмета, напоминающего мелкую проволочную сетку. — Я смотрю на побелевшего судью. — Я серьезно.
Ты принимала какие-нибудь лекарства?
Обезболивающие. В основном морфин.
Как долго ты пролежала в больнице?
Шесть дней. После операции возникли осложнения, их пришлось лечить, — поясняю я.
Циркония хмурится.
Похоже, пострадала ты серьезно.
Хуже всего, что я правша. По крайней мере, была правшой.
Ты слышала показания брата о вашем разговоре до того, как он принял решение отключить отца от аппарата искусственной вентиляции легких. Когда это случилось?
На пятый день моего пребывания в больнице. У меня разболелась рука. И медсестры дали мне лекарство, чтобы я уснула.
И несмотря на это твой брат пытался обсудить с тобой такой серьезный вопрос, как жизнь и смерть вашего отца?
Папины врачи как раз вошли в палату, чтобы сообщить мне прогнозы касательно его здоровья. Честно признаться, я расстроилась. Просто не могла слышать, как они утверждают, что папа никогда не поправится, — в тот момент у меня не было сил возражать. Одна из медсестер заставила всех уйти, потому что я разнервничалась, и она боялась, что разойдутся швы.
Циркония смотрит на Эдварда.
И в этот момент брат решил поговорить с тобою по душам?
Да. Я сказала ему, что не могу этого выносить. Я имела в виду, что не могу слышать, как врачи говорят о моем отце так, словно он уже умер. Но Эдвард, видимо, истолковал мои слова как нежелание принимать решение относительно будущего отца.
Протестую! — вмешивается Джо. — Это всего лишь предположение.
Протест принят, — отвечает судья.
После этого вы с братом беседовали?
Да, — говорю я. — Когда он собирался убить моего отца.
Опиши суду, как это происходило.
Я не хочу этого делать, но через секунду мысленно оказываюсь опять в больнице, снова слышу, как больничный адвокат говорит, что Эдвард сказал им, будто я дала согласие. Я босиком бегу вниз по лестнице в палату отца в реанимационном отделении. Там полно народу — «вечеринка», на которую меня не пригласили. «Он лжет!» — кричу я, и этот крик, вырвавшись из самой глубины моего естества, кажется первобытным, незнакомым.
Момент облегчения, когда адвокат отменяет процедуру. Я начинаю рыдать. Замедленная реакция на шок — такое бывает, когда понимаешь, что находился на волосок от смерти.
Последний раз я чувствовала подобное, когда наш грузовик врезался в дерево, до того как я...
До того как.
Складывалось впечатление, что Эдвард даже не слышит меня, — бормочу я. — Он оттолкнул с дороги медсестру, нагнулся и выдернул штепсель аппарата.
Судья ободряюще смотрит на меня и ждет продолжения.
Кто-то опять воткнул штепсель в розетку. Санитар повис на Эдварде, пока не подоспела охрана и не вывела его из палаты.
Кара, как чувствует себя твой отец после такого несчастливого поворота событий?
Я качаю головой.
К счастью, его состояние не ухудшилось. Без кислорода у него мог бы умереть мозг.
Значит, ты не знала, что твой брат единолично принял это решение?
Нет. Он не спрашивал моего согласия.
А ты бы его дала?
Нет! — решительно восклицаю я. — Я знаю: если дать папе время, он поправится.
Кара, ты слышала, доктор Сент-Клер утверждает, что шансы на выздоровление твоего отца, учитывая тяжесть полученных травм, ничтожны, — не сдается Циркония.
Еще я слышала, что он не может со стопроцентной уверенностью сказать, что этого не случится, — отвечаю я. — Я цепляюсь за этот ничтожный процент, потому что больше некому.
Циркония склоняет голову к плечу.
Тебе известно, чего хотел бы твой отец в подобной ситуации?
Я поворачиваюсь к Эдварду, потому что собираюсь выложить ему все, что он не дал мне сказать до того, как выдернул штепсель.
Папа всегда говорил: у волков, если твоя семья пережила день — все капризы погоды, голод, атаки хищников — и выжила ночью, есть повод радоваться. Я видела, как он не спит по ночам и кормит волчат из бутылочки «Эсбилаком». Видела, как он согревает за пазухой дрожащего новорожденного волчонка. Я ездила с ним в бурю к ветеринару, чтобы спасти волчонка, который не мог самостоятельно дышать. Даже несмотря на то, что в дикой природе любой из этих волчат просто умер бы — это принцип естественного отбора, — отец не мог оставаться безучастным. Он постоянно говорил мне: единственный подарок, которым нельзя разбрасываться, — это жизнь.
Тогда почему он оплатил аборт своей подружки?
От звука голоса Эдварда я вздрагиваю. Он стоит красный, задыхаясь собственными словами.
Сейчас ты занимаешься счетами. А тогда ими занимался я. Вот так я об этом и узнал.
Джо тянет Эдварда за рукав.
Заткнись! — сквозь зубы шипит он.
Видишь, это был не просто единственный раз с посторонней женщиной, хотя он клялся мне в этом. Это длилось месяцами, и этот ребенок был от него...
