Кэтрин Вебб - Наследство
— Прекрасно, Элизабет, еще ты сказала, что не должна была даже близко подходить к этим лудильщикам, как я неоднократно требовала. Так откуда же мне знать, когда ты лжешь мне, а когда говоришь правду? — размеренно произнесла Мередит.
Бет плотно стиснула губы, глаза ее горели.
— Ну, Генри? Ты знаешь, как мог начаться пожар?
— Нет! Хотя… ну… — он кивнул в нашу сторону, — у них же прямо пятки горят, до того они рвутся в лагерь, к этим бродягам. Наверное, так и подожгли, — елейным голоском закончил он, глядя в глаза бабушке, и заранее улыбался, почти ликующе, в ожидании ее реакции.
Мередит с минуту пристально изучала внука, а потом рассмеялась. Этот непривычный, пронзительный звук заставил вздрогнуть всех нас, даже Генри. Два ярких пятнышка — румянец удовольствия — расцвели на ее щеках.
Хотя Кэролайн, очевидно, так никогда и не приехала с визитом к ней в Суррей, невзирая на ее вопиющее отсутствие на похоронах Чарльза, Мередит все же вернулась и осталась жить с ней. Наверное, жизнь была слишком тяжелой без мужа и с двумя детьми. Или потребовался уход за самой Кэролайн, а Мередит ее любила вопреки всему. В конце концов, ей ведь предстояло стать следующей леди Кэлкотт, так что она, возможно, сочла своим долгом вернуться в родовое гнездо. Мне, понятное дело, никогда этого не узнать, потому что после ее возвращения письма прекратились. Я вспоминаю, с какой заботой и тщанием ухаживала она за Кэролайн, когда та совсем уже одряхлела, кормила ее, одевала, читала ей. Неужели она делала все это, но так и не заслужила материнской любви, даже за все труды? Неужели она надеялась услышать некое (так и не прозвучавшее) признание на смертном одре — услышать, что мать всегда ее любила и что она, Мередит, была ей хорошей дочерью? А может быть, она полагала, что Кэролайн недолго осталось и она умрет вскоре после приезда дочери, строила планы насчет дома, подумывала о повторном замужестве и о новых детях, которые вдохнули бы в него жизнь? Но Кэролайн зажилась на этом свете. Она, как королева-мать, все жила и жила, а ее наследница старела в ожидании, когда придет ее черед взойти на престол. Я уверена, без чего-то подобного здесь не обошлось — крушения надежд, какого-то горького разочарования. Что-то ведь должно было изменить Мередит, совлечь с жизненного пути, которым она шла. Было же что-то, что заставило ее рьяно ухаживать за Кэролайн и сделаться такой, что наша мать в свое время отказалась принести своей матери подобную жертву.
Обо всем этом я размышляю, пока одеваюсь в понедельник утром. Натянув теплые вельветовые брюки, сую в карман зубное кольцо. Колокольчик тихонько звенит, мелодично и весело. Я спускаюсь в кабинет, шарю в ящиках стола и, найдя ручку и блокнот, кладу их в сумку. Денек сегодня ясный, с кристально-чистым воздухом, от яркого солнечного света болят глаза. Вот бы ухватить, нащупать ту бодрость, которую я испытывала в тот день, когда небо над головой было таким же синим, а мы шагали в Эйвбери, и для полного счастья с нами был Эдди. Предоставляю Бет — она разговаривает по телефону с Максвеллом — и дальше торговаться из-за сроков возвращения сына. Сестра сидит у окна на кухне в потоке света, который выбеливает ей лицо, смягчая выражение.
Солнце стоит невысоко в небе, по-зимнему. Оно светит мне в глаза сквозь лобовое стекло, лучами-копьями отражается от мокрой дороги, поэтому вести машину приходится сквозь слепящую стену света. Наконец сворачиваю с шоссе к поселку и вижу знакомую фигуру, бредущую вдоль белой заиндевевшей обочины. Одет как всегда легко, руки в карманах — единственная уступка кусачему морозцу. У меня что-то радостно подскакивает внутри. Я подъезжаю, опускаю оконное стекло и окликаю его. Динни прикрывается ладонью, прячет глаза от солнца, так что видны только подбородок и знакомая прямая линия рта, придающая ему такой серьезный вид.
— Куда направляешься? — спрашиваю я. От мороза у меня перехватывает дыхание, а глаза слезятся.
— На автобусную остановку, — отвечает Динни.
— Понятно, я так и подумала. А дальше куда? Я еду в Дивайзес, хочешь, подвезу?
Динни идет к машине, отнимает руку от лица. На таком ярком свету видно, что глаза у него карие, а не черные, теплого каштанового цвета, а в волосах выцветшие прядки.
— Спасибо. Это было бы здорово, — кивает он.
— За покупками? — Я съезжаю с обочины, мотор на морозе работает с натугой.
— Хочу посмотреть кое-что для ребенка. И еды купить. А ты?
— А я еду в библиотеку, там у них должен быть Интернет, как ты думаешь?
— Даже не знаю, никогда не был в здешней библиотеке, если честно. — В голосе Динни едва заметное смущение.
— Стыд какой, — подтруниваю я.
— Мне хватает газетных статей, чтобы читать еще и выдуманные истории, — улыбается он. — Решила проверить электронную почту?
— В общем, да, но еще хочу уточнить кое-что касательно регистрации браков, рождений и смертей. Пытаюсь разобраться в тайнах семейства Кэлкотт.
— Это как?
— Я нашла фотографию своей прабабушки, Кэролайн. Ты помнишь ее?
— Не особо. Хотя, кажется, видел ее когда-то пару раз.
— Она была американкой. И приехала, чтобы выйти замуж за лорда Кэлкотта в конце тысяча девятьсот четвертого года, но я нашла ее фотографию, сделанную в том же году в Америке, и на ней она с ребенком.
Я роюсь в сумке, на ощупь нахожу снимок и передаю Динни.
— Никто, похоже, не знает, что случилось с этим ребенком — о ее первом замужестве не сохранилось никаких записей, — но я нашла еще и письмо, которое подтверждает, что такое могло быть.
— Ну и что, ребенок же мог умереть еще до того, как она сюда приехала. — Динни слегка пожимает плечами.
— Возможно, — соглашаюсь я. — Но просто хочу проверить — а вдруг она упомянута в документах? Если он… если я смогу доказать, что Кэролайн потеряла ребенка, еще одного, потому что, как мы знаем, одна ее маленькая дочь умерла уже здесь, в Бэрроу Стортоне, это поможет объяснить, почему она была такой.
На это Динни ничего не отвечает. Он изучает фото, хмурится чему-то.
— Не исключено, — шепчет он спустя какое-то время.
— Понимаешь, я пытаюсь понять, с чего это у Кэлкоттов — старших Кэлкоттов — такой бзик насчет Динсдейлов. У Кэролайн и Мередит, я имею в виду. Хочу выяснить, почему они так враждебно вели себя по отношению к вашей семье.
Мне вдруг ужасно хочется, чтобы Динни поддержал меня в этом желании.
— Бзик? — тихо переспрашивает он. — Это, по-моему, слишком мягко сказано.
— Я знаю, — извиняющимся тоном говорю я и меняю тему: — Как там Хани?
Некоторое время мы болтаем о его сестре, пока не приезжаем в Дивайзес. Я пытаюсь найти, где поставить машину. Вокруг несметное множество людей и жуткое количество машин.
— Что здесь происходит? — восклицаю я.
— Безумие. Сезон скидок начался, — вздыхает Динни, — попытай счастья на Овечьей улице.
Наконец я ухитряюсь втиснуть автомобиль на свободное место и задеваю соседний при попытке открыть дверь. В небо поднимаются дымки выхлопных газов, а городок гудит как улей — голоса, целеустремленные шаги, цокот каблучков. Мне кажется, что здесь слишком шумно, и я понимаю, что безмолвие Стортон Мэнора так глубоко проникло в меня, а я и не заметила. Удар был нанесен исподтишка, и вот теперь я ощущаю отсутствие тишины, будто лишилась чего-то жизненно важного.
— Хочешь, обратно тоже поедем вместе? — предлагаю я.
— А ты долго здесь пробудешь?
— Точно не знаю. Часа полтора? Или чуть дольше?
— Идет, спасибо. Встретимся здесь же?
— А может, в кафе на Хай-стрит, том, что с синими маркизами? Тому, кто придет раньше, не так холодно будет ждать, — предлагаю я.
Динни кивает, приветственно взмахивает рукой и спешит прочь, пробираясь между стоящими машинами.
Библиотека как раз и расположена на Овечьей улице, так что идти мне недалеко. Вентилятор над входной дверью выплескивает на меня волну горячего воздуха, и я останавливаюсь прямо на пороге, стаскиваю куртку и шарф, наслаждаюсь теплом. Внутри почти пусто, только несколько человек слоняются между полок, да сурового вида женщина за стойкой выдачи — она чем-то занята и на меня не смотрит. Сев за компьютер, я просматриваю записи о смертях за 1903, 1904 и 1905 годы, чтобы расширить сеть поиска, а также все, что касается фамилий Кэлкотт и Фитцпатрик, в Лондоне и Уилтшире. Выбираю из всех результатов сведения о смертях детей в возрасте до двух лет. Страница в моем блокноте, который я положила рядом с собой на стол, так и остается чистой. Через час я записываю: Он не здесь.
Я вглядываюсь в последний список имен до тех пор, пока перед глазами не начинают мигать и расплываться точки. Может быть, ребенок в самом деле умер в Америке. Неизвестно, что там еще произошло, что заставило Кэролайн расстаться с человеком, подписавшим свое письмо инициалом «К.». Возможно, именно из-за этих событий она вообще решила приехать в Англию, и, вне всякого сомнения, из-за них она могла сделаться такой отстраненной, бесчувственной. Так почему же мне недостаточно этих сведений? Что хранится в дальнем уголке моего мозга, что не дает мне покоя, молит не останавливаться, разобраться во всем до конца? Есть что-то еще, что-то другое — то, что я знала, но забыла. Интересно, сколько же всяких сведений крутится у меня в голове, ожидая пока я обращу на них внимание и вытащу на свет. Я вынимаю из кармана зубное кольцо, провожу пальцем по его гладкой, отполированной поверхности. На колокольчике по краю надпись и рисунок — торговая марка. Крохотный свиток, поддерживаемый львом, якорь, готическая буква «Г» и еще что-то, что мне никак не удается различить. Я поворачиваю его к свету, подношу к самым глазам. Пламя? Дерево — тонкое деревце вроде клена? Молот? От этого символа лучами расходится свет. Это головка молота, расположенная вертикально, как будто мы смотрим на нее сбоку в момент удара.
