Юрий Вяземский - Если столкнешься с собой... (сборник)
– Обед еще не готов! – Ольга забрала с лавки Дашкино белье.
– Нет, я просто захотела зачитать тебе несколько выдержек, – задумчиво улыбнулась Лиля, встала и направилась к хибаре, но вдруг остановилась и обернулась: – Оленька, а может быть, тебе надо помочь?
– Я уже все сделала. Через час будем обедать.
– Ну ладно, крикнешь мне тогда. Пойду приведу себя в порядок, а то я прямо с постели… А после обеда заберу у тебя Дашутку, чтобы ты могла спокойно отдохнуть, – добавила Лиля.
Она удалилась, а Ольга налила в таз чистой воды и стала полоскать пеленки с подгузниками. Она успела выполоскать две пеленки и один подгузник, когда из хибары зазвучали и поплыли по моржухинскому саду звуки ранней, добаховской музыки.
III
В обед пришло письмо от Гоши.
Муж Ольги Моржухиной, Георгий, уже третий месяц был в командировке.
Он считал себя писателем – «сочинителем», как уточнял он сам, – но писал редко и лишь по вдохновению, по выходным и во время отпуска, не опубликовав ни одного своего произведения и ни разу даже попытки к этому не предприняв, а деньги зарабатывал, разъезжая по стране директором выставок. Он так часто ездил в командировки с выставками, что некоторые Ольгины знакомые – и в их числе довольно близкие – были уверены, что Ольга давно разведена с мужем, а от подруг это неблаговидное обстоятельство тщательно скрывает.
К эпистолярному жанру Георгий был равнодушен, поэтому, находясь в командировке, Ольге писал редко и довольно странным образом. Месяц назад, например, когда выставка странствовала по Камчатке, Георгий прислал Ольге письмо, вместо традиционных слов приветствия, вопросов о самочувствии и текущих делах, содержавшее подробный рассказ о встрече с четырьмя медведями на берегу Тихого океана, на тесной тропе, ведущей от Долины гейзеров к речке Шумной. В рассказе этом на десяти страницах в форме, безусловно, художественной описывались не столько медведи и их поведение, сколько ощущения автора, медведями вызванные, приводились пространные рассуждения о диалектической взаимосвязи закономерного и случайного, о психологической природе смелости и трусости и их органическом единении в натуре человеческой, о «спонтанейности» и «логической невыводимости» людского мышления.
Ольга, до этого больше месяца не получавшая от мужа никаких известий, с волнением, разумеется, ознакомилась с рассказом о встреченных медведях, перечитывала его по нескольку раз на дню, но не нашла в нем ответа ни на один из тревоживших ее вопросов, а именно: как живет Георгий за одиннадцать тысяч километров от своей семьи? когда он намерен вернуться домой? вспоминает ли и думает ли о жене и дочерях? и если вспоминает и думает, то что вспоминает и как думает? Да и вообще – здоров ли? Лишь одно-единственное выяснила для себя Ольга: то, что Георгий отпустил усы и бороду; была в рассказе о встрече с медведями такая фраза: «Пот, выступивший у него на губе и подбородке, склеил усы и бороду». Но это единственное отнюдь не обрадовало Ольгу, а, напротив, огорчило ее; она была твердо убеждена в том, что усы и тем более борода решительно не идут Георгию и портят его наружность.
Покормив сперва своих нахлебниц, убрав за ними со стола, отправив Катьку спать, а Дашку снарядив гулять с Лилей, Ольга устроилась на лавке под кустом сирени и взяла в руки пухлый конверт, на котором вместо обратного адреса было нацарапано: «Курилы. Проездом». Письмо было, как обычно, длинным, а почерк у Гоши, как обычно, неразборчивым, поэтому Ольга читала долго, время от времени застревая взглядом на непонятном слове; при этом лицо ее принимало сердитое, даже брезгливое выражение.
Ольга не заметила, как пришла Ленка, тем более что та появилась неслышно, молча устроилась на табуретке напротив и тут же начала вязать; вязание она принесла с собой в целлофановом пакете.
– Ах, это ты? – вздохнула Ольга, кончив читать.
– Я с тобой не разговариваю, – предупредила Ленка, не поднимая головы от вязания.
Ольга медленно сложила письмо, сунула его обратно в конверт, встала и ушла на террасу. Оттуда она вернулась с пластмассовой формочкой, которую поставила у Ленкиных ног, а сама села на лавку.
Минут пять они молча сидели друг против друга.
– А я письмо от Гоши получила, – нарушила молчание Ольга.
– Я с тобой не разговариваю, Моржухина, – повторила Ленка.
– А я тебе говорю, что получила письмо от мужа, от моего дорогого Гошеньки, – продолжала Ольга глухим, безразличным тоном, глядя в одну точку. – Очень хорошее, очень длинное письмо… Насколько я поняла из него, они сейчас со своей выставкой перебрались в город Курильск. У них там самый разгар лета. Работы мало. Поэтому целый день проводят на пляже, на берегу теплого моря… Ну, и Гошенька мой влюбился.
– Чего? – Ленка перестала вязать и подняла голову.
– Леночка, сказка моя, ничего-то ты не понимаешь в жизни, – продолжала Ольга прежним монотонным голосом, после каждого предложения делая небольшую паузу. – А Гошенька мне все объяснил в своем письме. Понимаешь, у них там, на Курилах, как бы другая планета. Все там совершенно не так, как у нас. И небо там какое-то другое, голубизны необычайной. И освещение там словно ненатуральное. И краски не те. Намного ярче и сочнее наших с тобой красок… Ну что тут будешь делать. Разве можно жить на другой планете и не влюбиться?
– Брось, Моржухина! Не мог он тебе такое написать.
– Леночка, миленькая, он мне чуть ли не из каждой командировки такое пишет. Не открытым текстом, разумеется, а в форме прозаических зарисовок. От третьего лица. Он ведь у меня писатель, ты же знаешь.
– Вот я тебе и говорю, что все это… – с облегчением начала Ленка.
– Да что тут говорить, Леночка, – неторопливо, но настойчиво перебила ее Ольга. – Какая разница, как он мне об этом напишет: «Он смотрел на нее и чувствовал, что влюбился» или «Я смотрел на нее, Оленька, и чувствовал, что влюбился».
– Неужели так прямо и написал?! – возмутилась Ленка.
– Нет, не так прямо. Могу тебе зачитать выдержки. – Ольга достала из кармана конверт. – Вот, пожалуйста: «Он подумал, что оказался как бы между двух миров. Один мир, в котором никогда не было Ее („Ее“ и „Она“ везде с большой буквы), знакомый ему, им любимый, болезненно ранящий каждой своей вспоминаемой деталью, но теперь бесконечно далекий не только в пространстве, но и во времени. Второй мир – тот, в котором, как ему теперь казалось, всегда была Она, – мир почти фантастический, нереальный, который ни на секунду не дает ему покоя, закручивает его водоворотом эпизодов, неуловимыми движениями души, мелодиями, которые звучат, как ни старается он заглушить их в себе, которые ненавидит так же страстно и яростно, как страстно и яростно не может существовать без них. А самое страшное, понял он, что ни в одном из этих миров он уже не живет, блуждает в безмирье настоящего влюбленной тенью, все понимает, все чувствует, всех жалеет, но ничего с собой не может поделать. Ни один из этих миров ему теперь не принадлежит вполне, и надо ему теперь искать нечто третье, какую-то новую планету, новое какое-то измерение, новое состояние духа и местоположение вещей…» Ну как?
– По-моему, великолепно! – воскликнула Ленка. – Если бы мой муж писал мне такие письма!.. Но, честно говоря, я мало чего поняла.
– А что тут понимать? Ясно сказано, что мой Гошенька там, на Курилах, «блуждает влюбленной тенью в безмирье настоящего» и со страшной силой ищет «новое измерение» и новое «местоположение вещей»… «Вещи», как нетрудно догадаться, это – мы с девочками. И вот теперь он жаждет найти нам новое местоположение в своей жизни, чтобы не тревожили «вспоминаемыми деталями» его курильское «состояние духа»…
– Моржухина, ты ненормальная. Это же образ! И ни в кого он там не влюбился, а просто это – образ, понимаешь?
– Леночка, милая, – Ольга убрала письмо в конверт, а конверт сунула в карман, – мне эти образы уже вот где сидят. – Она не повысила голоса, не сделала сопроводительного жеста, даже головой не шевельнула, а лишь уперлась в Ленку неживым взглядом. – Там, на Курилах, – бог с ним. Но ведь он их, эти «образы», потом домой привозит. Рассказывает мне о них часами, а иногда даже лично представляет. Дескать, знакомься, это прототип моей будущей повести.
– Ну и наглец! – снова возмутилась Ленка. – Но ты мне никогда об этом не рассказывала!
– А зачем рассказывать? – Ольга закрыла глаза, потом открыла их; ни один мускул на ее лице не шевельнулся. – Он сам об этом всем рассказывает. Что любит только свою жену, но что поскольку он натура творческая, то просто необходимо ему иногда влюбляться в других женщин… Ну да бог с ним, пусть себе влюбляется. Мне просто обидно.
– Конечно, обидно! Я прекрасно тебя понимаю! Я бы на твоем месте не знаю, что сделала! – Ленка швырнула вязание в пакет и вскочила с табуретки.
