Ричард Олдингтон - Единственная любовь Казановы
— Надеюсь, вы чувствуете себя лучше, Казанова, и вы извините меня, если я сяду, — любезно произнес инквизитор.
Кровь гневной волной прилила к щекам Казановы, взгляд стал жестким, кулаки сжались.
— Вы смелый человек, мессер, встречаясь один на один с человеком, который так сильно от вас пострадал, — глухим голосом произнес он. — Не настолько я покалечен, чтобы у меня не хватило сил задушить вас голыми руками.
Инквизитор спокойно, не спеша, взял понюшку табаку, смахнул травинки с рукава, легонько промокнул ноздри кружевным платком, спокойно хмыкнул и сказал:
— Поэтому я и пришел к вам как венецианский синьор, а не в одеждах, в каких я исполняю свои обязанности.
— Одежда не имеет для меня значения, — мрачно заметил Казанова.
— Прошу меня извинить, но, хотя я еще не покинул свой пост и не могу этого сделать до срока, на который меня выбрали, я пришел к вам в совсем другой роли.
— Какой же это, прошу вас?
— В роли посла Светлейшей республики.
Казанова издал хриплый смешок — словно пролаял пес — и раздраженно произнес:
— Если это шутка, то шутка неумная. Если же нет, то я вас не понимаю.
Инквизитор снова хмыкнул.
— Во-первых, я уполномочен Советом десяти поздравить вас.
— Советом… поздравить?.. — пробормотал Казанова.
— Безусловно. Синьор Казанова, вы — венецианец. Вы знаете тысячелетнюю историю нашей родины, вы знаете, какой она была и какая она есть. И вы знаете — между нами, конечно, — что наша дорогая родина больше не дает миру людей того калибра, какими она славилась и заставляла себя бояться. У нас еще сохранились такие фамилии, как Дандоло и Морозини, но у людей, носящих их, уже нет былых достоинств…
— Ну и? — спросил Казанова, поскольку инквизитор умолк.
— Так вот, несколько дней тому назад вы пытались бежать…
Лицо Казановы потемнело от гнева, и он не без ехидства спросил:
— И Совет десяти шлет мне поздравление с успехом? А-а! Если бы не предательство и не подслушиванье, вам никогда бы меня не поймать.
— Вполне справедливо. — Инквизитор повел изящной рукой. — Мы читали все ваши послания Вальери, за исключением, пожалуй, первых двух или трех. Но, во-первых, мы многое извлекли из вашей попытки — тюремная система будет перестроена, а во-вторых, никто из нас не верил, что в человеческих силах сделать то, что вы сделали…
— К чему же вы все-таки клоните? — нетерпеливо спросил Казанова. — Какой мне прок от всех этих разговоров, даже если бы я поверил в их искренность?
— Все это, безусловно, искренне, — ответил инквизитор, — просто вы не даете мне времени объяснить.
— Между нами стоит куда больше, чем можно объяснить с помощью нескольких ничего не значащих похвал, — весомо сказал Казанова, садясь в постели. — Вам легко великодушно простить себя за те раны, что вы причинили мне, но это не так легко мне. Вы арестовываете меня, не предъявляя обвинений, четыре часа допрашиваете, опять-таки не предъявляя никаких обвинений, потом полтора года держите в тюрьме, по-прежнему не предъявляя обвинений. А потом, когда я почти преуспел и чуть не вырвался из ваших цепей, вы являетесь ко мне и говорите, что я славный малый. Такой высокой оценки я не заслуживаю. Признаю: я игрок и распутник и, случается, бываю резок на язык. Но я не предатель своей родины и не претендую на славу Морозини и Дандоло!
— Отлично сказано, — произнес инквизитор и в подтверждение своего удовлетворения взял понюшку табаку, а Казанова откинулся на подушки, утомленный собственным красноречием. — А теперь дайте мне возможность высказаться. Мы арестовали вас той властью, какою наделили нас законы Венеции, — арестовали потому, что на вас был совершен донос, который сделала лично весьма уважаемая особа, обвинив вас в прямом участии в заговоре против Венеции — заговоре, который ни больше ни меньше состоит в том, чтобы завладеть нашими ключевыми форпостами на Адриатике с помощью предательства и совращения комендантов этих крепостей, а затем передать их в руки наших врагов — австрийцев.
— Ах, так вот, значит, как отомстила мне донна Джульетта?! — прервал его, насупясь, Казанова. — Что же побудило вас поверить такой глупости?
— Венеция никогда не подтверждает и не отрицает догадок о личности доносчика, — холодно сказал инквизитор. — А что касается последней части вашего замечания, то с нашей стороны было бы безумием не заняться расследованием, тем более что у нас есть доказательства — должен признать, несколько туманные и неудовлетворительные, — что такой заговор существовал. Но вся эта история покрыта тайной. Либо нам дали очень неверные сведения, либо мы имеем дело с на редкость хитрыми и осторожными людьми, на которых работают два, а то и больше агентов, до сих пор остающихся неуловимыми.
— Но я-то какое имею ко всему этому отношение? — с горечью спросил Казанова. — При том, что я ничего не знаю об этом, кроме того, что вы мне сейчас рассказали?
— Как и во всех комиссиях, в нашем Триумвирате есть расхождение во мнениях, — сдержанно сказал инквизитор. — Я с самого начала считал, что вы невиновны, но мои коллеги думали иначе. Затем, поскольку в далмацких и албанских портах ничего не происходило, я счел это говорящим в вашу пользу, а мои коллеги утверждали, что это, возможно, объясняется тем, что мы схватили главного заговорщика, то есть вас.
— Боюсь, я заплатил слишком дорого за высокое мнение их превосходительств о моих способностях к интригам, — сказал Казанова. — Тюрьма на редкость хорошо растворяет человеческое тщеславие.
— Так мне говорили, — сказал инквизитор, по обыкновению ныряя пальцем в табакерку. — Я продолжу: так вот, все было тихо в течение более года… даже полутора лет, так? — поправился он, заметив протестующий жест Казановы. — Но сейчас мы получили некие сведения, которые заинтересуют вас, как они заинтересовали и нас…
— Заинтересуют меня?
— Похоже, что вас принесли в жертву, чтобы прикрыть кое-кого другого, настоящего агента, а мы считали, что выловили агента, когда арестовали вас. Главной движущей силой во всем этом является посланник одной иностранной державы, в отношении которого мы открыто ничего не можем предпринять, не вызвав войны, а мы — нечего и говорить — не в состоянии ее затевать. Похоже, что вы каким-то образом оскорбили или унизили этого посланника и он питает к вам личную неприязнь… Кстати, не было ли с вами в тот день в гондоле Вальери молодой женщины?
— Да, была.
— А куда она делась?
— Марко высадил ее на берег поблизости от Местре, и она, по всей вероятности, покинула территорию Венеции.
— Это и он говорит, — заметил инквизитор, кивая с глубокомысленным видом, — либо вы очень умело приготовили ответы на все вопросы, либо — как это ни удивительно, — пожалуй, говорите правду… Но возвращаюсь к делам более важным: этот агент, ради которого вы были принесены в жертву… м-м… господином, которому вы перебежали дорогу в… Что я хотел сказать?.. Словом, этот агент, насколько нам известно, приезжает для получения инструкций в деревню в швейцарском кантоне Гризон.
— Ну так почему же вы не пошлете туда кого-нибудь из ваших бандитов, чтобы перерезать ему горло? — нетерпеливо спросил Казанова.
— Мы, конечно, делали такие вещи раньше, — спокойно признал инквизитор, — но с меньшим успехом, чем нам хотелось бы или чем можно предполагать. А в данном случае против этого есть и более серьезные возражения. Гризон в союзе с Австрийской империей. А империя проявляет особый интерес к этой… твари. Нет, мы решили, что лучше будет послать вас туда, чтобы вы завлекли агента на нашу территорию, где мы могли бы совершить арест…
— Меня?! — в изумлении прервал его Казанова. — Но что же я могу сделать? И почему посылать именно меня?
Инквизитор улыбнулся.
— Это мне нетрудно вам объяснить, — сказал он. — Мы поняли, что причина нашего провала объясняется, по всей вероятности, тем, что агентом является женщина, — это нам и в голову не приходило.
— Невероятно!
— Ничуть, — не без издевки заметил инквизитор. — Женщин постоянно используют в подобных тайных политических… м-м… маневрах. Французский двор, Англия и Голландия постоянно так поступают. У нас, поскольку мы имеем дело главным образом с папой и турками — с двумя государствами, где у власти стоят мужчины, — меньше опыта такого рода. Словом, такое предположение поступило к нам сейчас от наших наблюдателей. Ну и мне пришло в голову, что лучший способ завлечь женщину и заставить ее пересечь нашу границу без применения силы — это подослать к ней самого изощренного соблазнителя нашего времени…
— Вы мне льстите, — мрачно произнес Казанова.
— Нисколько, нисколько, это чистая правда. То, что так трудно для другого, легко для вас, вам достаточно ослепить ее, заставить стать вашей и привезти туда, куда мы скажем и где сможем спокойно ее арестовать, а вы, конечно, больше никогда ее не увидите.
