Игорь Андреев - Четвертый тоннель
Они живут в каком-то маленьком городке, компактно населенном русскими. Говорят, когда играли наши, немецкая полиция даже не пыталась наводить порядок, чтобы не связываться со стихией. Только окружили город — не выпускали сильно поддатых за пределы.
— Немцы нас боятся! С нами считаются. Денег, правда, не дают, как раньше, но и жить не мешают. Уважают, бля.
Они очень не любят немцев. Видимо, замечают преимущественно плохое. Много рассказывали об этом.
— А знаешь, что они со своими родителями делают? — сказал Серега. — Они их сдают в дома престарелых. Моя девушка работает в таком, рассказывала. Это концлагерь и дурдом в одном флаконе. Они там живут остаток жизни в маразме. Тот, кто нормальный, попадая туда, тоже становится маразматиком, потому что кругом одни маразматики. Гниют там заживо. За их содержание платят их дети из их же пенсии. Жрут таблетки вставными зубами. Все кругом в слюнях, соплях и говне. И все чокнутые. Резервация для стариков. Страшное зрелище. Там хорошо платят, но работа грязная и тяжело все это видеть, поэтому немцы там не работают. Только всякие турки, да русские. Моя девушка, вот, работает там…
Я не вполне доверял их взгляду на немцев, потому что раньше мне попадались совсем другие немцы. Умные, чистоплотные, жизнерадостные люди… А на следующий день я встретил немку по имени Аня…
В один из дней я ехал по острову на мотобайке. Заблудился. Заехал наугад в какой-то тихий угол, чтобы спросить направление. Заодно решил рассмотреть, что это за место. Смотрю: симпатичная молодая женщина сидит за барным столиком у берега. Худенькая, с короткой стрижкой, что-то там пишет. Остановился рядом и рассмотрел ее. Она подняла голову и улыбнулась в ответ.
— Вы здесь живете?
— Да.
— А что вы пишите?
— Кое-какие записи на память. Я недавно приехала с медитации.
— С медитации?! Как интересно. Что за медитация?
— Випассана.
— Невероятно. Я тоже только что из монастыря. Правда, моя випассана продолжалась недостаточно долго для полного просветления. Так что я просветленный не до конца. А как вас зовут?
— Аня.
— Аня? Это же русское имя!
— Оно в Германии тоже популярно.
У нее не только русское имя. Еще стройное тело и живые глаза. Симпатичная. Улыбается. Приятный голос. Легкая речь. Потом выяснилось, что она актриса, певица и профессионально танцует танго.
Мы о чем-то еще поболтали, я сказал, что вернусь, и мы попрощались.
После этого я гонял по разным местам острова, механически делая запланированные дела, а в голове крутилась она. Поймав себя на этом, подумал: «А че это я еду не к ней?» Тем не менее, день прошел, как планировалось, и закончился с бутылкой виски на пляже перед моим гестхаусом, в компании двух пьяных англичан.
На следующее утро я вышел из хижины, чтобы искупаться в море, и увидел Аню. Она стояла на расстоянии десяти метров и разговаривала с администратором.
— Ты что здесь делаешь? — спросил я, подойдя. — Я тебе не говорил, где живу.
— Я бродила по пляжу и зашла сюда. Здесь такие красивые хижины, решила спросить, сколько стоит. Аты здесь живешь?
— Я собрался купаться. Аты?
— Я тоже собиралась после прогулки.
Мы минут пятнадцать гуляли босиком по песку в сторону места, где она живет. Зашли в море, плавали рядом и обменивались бессмысленными репликами. Никого вокруг не было, не считая трех ленивых англичан, потягивающих пиво в ресторане неподалеку. Я подплыл поближе. На дне, под ногами, были острые кораллы, но стоять на них было почти не больно.
— Я хочу тебя обнять, иди сюда, — сказал я, когда между нами оставалось полметра.
Когда мы целовались, я погладил ее спину и засунул ладонь под трусики, на попу. Она сказала что-то типа — я не такая, не такая быстрая, надо очень медленно и вообще. Я стал гладить ее попу медленнее. Мы говорили что-то, не имеющее смысла, я только помню ощущение внутри себя: это был секс, причем он начался давно, еще вчера, когда я сюда случайно приехал. Потом мы вместе вышли из воды и пошли в ее домик, чтобы принять душ пресной водой.
Секс с ней получился такой… странный. Мы не делали секс, а играли. Мои мозги были полностью расслаблены, и мне это нравилось. Мне нравилось и то, что я совершенно не чувствовал потребности в том, чтобы строить из себя какой-то образ, быть интересным и привлекательным. Было достаточно оставаться самим собой. Все так естественно, натурально, как будто иначе и не бывает. Она тоже расслабилась сразу. Громко кричала и кусала подушку.
Несколько дней мы провели вместе. Катались по острову на мотобайке. Часто и внезапно начинался короткий сильный дождь, как обычно здесь в сезон дождей, и тогда мы прятались в каком-нибудь ресторане. Часто делали секс. Она говорила, что любит меня, и приглашала в Берлин.
Она тоже оказалась слегка не от мира сего. Много говорили о випассане, буддизме, личностном росте и прочих вещах, интересных нам обоим. Названий тренингов, которые изменили мою жизнь, она не слышала. Хотя они пришли из Штатов, и распространены в Европе. Еще мы много говорили о своих опытах прошлого.
Как-то вечером, вернувшись из ресторана при статуе Большого Будды, она начала рассказывать о своих родителях. Они много лет провели в разборках, причем она была инструментом для их взаимных уколов, чувствовала себя виноватой, причиной их проблем. В итоге, как теперь она понимает, создала в себе болезнь, чтобы устранить причину родительских несчастий, — лейкемию. Короче, классика. Комплексы, невзначай подаренные родителями. Ее темахит — чувство востребованности и ощущение женственности — ей не хватает обоих. Я подумал, что нечто подобное происходит у большинства людей, но немногие смеют себе в этом признаться — спасибо всеобщему ханжеству. А уж рассказать что-то в этом роде другому человеку…
Она сказала, что раньше никогда не видела русских. Только в дурацких фильмах — там русские пьют водку словно воду и постоянно кого-то убивают. Между тем, ее дедушка воевал на Восточном фронте. После войны шесть лет просидел в Сибири. Вернулся очень молчаливый. Боевые действия на передовой по сравнению с лагерным опытом в сталинской России были для него чем-то вроде беззаботной прогулки. Я сказал, что мой дедушка по отцовской линии тоже воевал. Был командиром партизанского отряда в Белоруссии.
— Представляешь, мой и твой дедушка, теоретически, могли убивать друг друга. А мы сейчас сидим здесь, пьем «бакарди» с лаймом и не воюем.
— Мы с тобой тоже могли бы воевать, — сказала она с улыбкой.
— Я воевать не буду, — ответил я. — Ни с кем-то другим, ни с тобой. Может быть, только немножко кусаться.
Она тут же легонько укусила меня за ухо…
Аня — очень тонкая, чувственная женщина, и у нее весьма своеобразное восприятие мира. Я часто наблюдал за ней и не переставал удивляться, как она всему радуется — морю, лягушкам, тайским детям, джазовой музыке, апельсиновому соку и т. д. Но ее гиперактивность время от времени начинала меня утомлять, и в какой-то момент я подумал, что пора бы провести день порознь.
Потом мы несколько раз капитально ссорились. Сначала я думал, все дело в разнице между нашими картинами мира, усиленной различиями в психологии русского и немки. Однако как-то получалось все разруливать. Во-первых, каждый раз максимально входил в ее позицию. То есть вместо «она же просто дура, простых вещей не понимает, что с ней поделаешь» я выбирал думать: «Она такая, какая есть, это интересно, попробую понять, слиться с ней». Во-вторых, так же максимально в деталях объяснял ей свою точку зрения. Не в смысле убедить, а сообщить, что, вот, я вижу происходящее так. Слушала, ее лицо менялось, и она говорила, мол, спасибо, что делаешь первый шаг, я бы не смогла сама выйти из негатива, первой сказать «айм сорри».
— Я бы никогда не подумала, что ты вот так думаешь, — говорила она изумленным тоном, моргая зелеными глазами. — Мне казалось, что все очевидно. Что ты видишь вещи так же, как я. Хорошо, что объяснил.
И снова все становилось хорошо. На время.
Она говорила, что я сначала был таким, как бы сказать, «не уважающим» ее мнение, решающим все за нее. Это ее возмущало. (Позже я стал присматриваться к ее реакциям и быть более гибким). В то же время, говорила, у нее возникло комфортное чувство защищенности. Можно иногда расслабиться и просто быть женщиной, отпустить контроль, доверить все мне.
— Немецкие мужчины совсем не такие, — говорила она.
— Они хорошие друзья и партнеры, но другие. А теперь я встретила такого приятного дикаря из России. В России мужчины все такие дикари, как ты?
— Конечно, — ответил я. — И ты меня еще не знаешь. У тебя еще не было возможности заметить, что я пью водку как воду и не умею пользоваться вилкой. Вообще я ем руками, у нас в России все так делают.
Она захохотала…
Однако уже на пятый день нашего общения я стал чувствовать, что во мне что-то ломается. Первый симптом — секс с этой немкой перестал быть привлекательным. Я заметил в себе нарастающее раздражение. Проанализировав происходящее, понял, в чем проблема. Она меня не слышит. Я не могу проникнуть сквозь тонкую невидимую стеночку, которой она себя оградила. Я довольно хорошо чувствую перемену эмоций партнера, ухудшение состояния, она же — ничего не замечает. Мы не в контакте.
