Щепа и судьба (СИ) - Софронов Вячеслав
Пока же дни нашего совместного бытия тянулись без особых осложнений. Правда, о своих литературных деяниях мне пришлось на время забыть и вплотную заняться хозяйством. Но срок для сдачи рукописи в журнал еще не вышел, и надеялся успеть закончить правку вовремя. Пока же разум мой был занят немыслимым экспериментом: кто кого одолеет в амурных делах и первым запросит пощады. Поначалу мы говорили о всяких житейских мелочах и как бы при этом изучали друг друга, узнавая о привычках, пристрастиях другого. Никакой работой по дому она себя не обременяла да и мне неловко было предложить ей вымыть пол или пойти окучивать картошку. Сам справлюсь. Она же гость, и ей позволено вести себя, как она того пожелает. Так прошло два-три дня.
И все бы ничего, если бы она вдруг без малейшего на то повода не начала заводить вначале осторожные, а потом и довольно откровенные разговоры о нашем дальнейшем совместном проживании!!! Поначалу думал, шутит, меня проверяет. Попробовал уточнить, как она себе представляет жизнь двух людей, не имеющих твердого заработка и, самое-то главное, живущих как брат и сестра. Что угодно, но подобный расклад был не по мне. Готов на многое, но исполнять роль евнуха, увы, увольте. Не мое!
Это первое. И еще одна немаловажная деталь. Как можно жить под одной крышей с женщиной, простите, девушкой, совершенно не признающей и не видящей своего участия в домашних делах, отвергающей какую-либо работу, кроме пустых мечтаний и блуждания по окрестностям с этюдником на плече. К слову сказать, свой этюдник она в моем присутствии так ни разу и не открыла. Как первый раз поставила его рядом с моей печатной машинкой, которая тоже за эти несколько дней ни разочка не вскинула свои клавиши, так он там и стоял. Потом уже, когда намекнул ей, что не мешало бы и поработать мне над текстом, а ей что-нибудь там запечатлеть с натуры, начала брать его с собой. А дни шли, и меня уже начало тяготить ее присутствие и пустое времяпровождение.
Она же не замечала моего напряжения или не хотела замечать и преспокойненько продолжала разглагольствовать о творческом союзе двух людей, не отягощенных иными заботами, кроме творчества и еще раз творчества.
«Замолчи, дура! — хотелось мне крикнуть. — Чего ты понимаешь в творчестве, не написав ни одной маломальской картины. Тебе ли об этом вещать?!»
Но вместо этого покорно качал головой, делая вид будто бы со всем согласен, продолжая готовить что-то там на обед или просто считать число цветочков на выцветших хозяйских обоях. В речах своих она нет-нет да и касалась бессмысленности (на её взгляд!) плотской любви, благодаря чему рано ли, поздно ли на свет появляются дети, присутствие которых начисто перечеркнет все творческие порывы. И здесь не смел возразить, продолжая с вожделением поглядывать на ее смуглые лодыжки, призывно выглядывающие из-под ее затертых до дыр от долгой носки штанин. Она искушала меня самым бессовестным образом, и до сих пор не понимаю, почему в один из таких моментов не попробовал даже поцеловать ее, чтоб прекратить бесконечный поток никчемных фантазий. Возможно, к лучшему. Иначе трудно даже представить, чем бы все закончилось, и дописал бы я до конца свою первую в жизни повесть точное таким же печальным окончанием. За это благодарен лично себе и тем силам, что помогли мне сдерживать свой пыл по сотне раз на дню.
Образ грусти и тоски, или… Иди ты в идиллию…
Потом уже, размышляя по прошествии какого-то срока о перипетиях того лета и нимфе-художнице, промелькнувшей легкой тенью беззаботной бабочки, порхающей с цветка на цветок, пришел к довольно неожиданным выводам. Скорее всего ее поведение можно объяснить не какими-то изъянами в психике или неправильной ориентацией (как сейчас принято говорить), а все дело в несовместимости выбранной профессии художницы и отпущенными ей природой силами. Она взвалила на себя непомерное бремя творчества, и оно согнуло ее, лишив права распоряжаться собой. Она была отчасти права, говоря, что плотская любовь несовместима с процессом творчества. И неправа одновременно. Творчество и любовь питаются от одного корня, а он должен быть достаточно плодотворен и давать жизненные соки этим двум началам одновременно, что удается совместить далеко не каждому.
Одни выбирают любовь, другие — творчество. Есть и такие, кто способен взрастить в себе и то и другое, но то титаны, счет которым за все время существования человечества ведется даже не десятками, а единицами. Но и они не могли в полной мере похвастаться, будто бы им удавалось одинаково удачно совместить две страсти. Не углубляясь в дальнейшие рассуждения на этот счет, скажу лишь, не стоит переоценивать свои силы, которые иссекают гораздо быстрее, чем мы того ожидаем. И примеров тому множество.
Знакомые мне мужики, избравшие непростое ремесло заработка с помощью кисти, мастихина и прочего набора инструментариев художников, всегда, насколько мне известно, были озабочены непростым вопросом: как выжить? Единственный более-менее твердый заработок в застойные времена приносила оформиловка, то есть оформление стендов, различных уголков с фотографиями или портретами передовиков производства, где творчество как таковое и рядом не стояло. Но разговоры собратьев по кисти вертелись в основном вокруг все того же творчества кто и когда успел выскочить на этюды, написать портретик на заказ и тому подобное. Но что скрывать, редкие их встречи заканчивались обычно грандиозными пьянками, в которых сквозила голодная безысходность существования и сетования на зависимости от воли и расположения заказчика.
В те годы присутствие среди живописцев и скульпторов особ женского пола было большой редкостью, что вполне объяснимо — не по плечу им такая участь. А вот в перестроечные времена и позже нет-нет да и приходилось встречать на выставках невыразительного вида дамочек, прогуливавшихся лениво возле собственных блекло-тусклых работ. Но в глазах их, в движениях не заметно было задора и уверенности в себе, отличающего истинного творца от ремесленника. И стоило с ними разговориться, как выяснялось, все они дамы замужние, обремененные семейными заботами, а кисть в руки берут исключительно для «самовыражения». Выходит, иного способа самовыразиться они не отыскали и вот — ох-ах — со скуки чего-то там намалевали. Да нет, совсем не собираюсь призвать их вернуться к плите и детской коляске. Ваше право хоть на метле летать, но, побойтесь Бога, кто же тогда будет рожать и обеды варить?
Не знаю и знать не желаю, кто вбил в неопытную головку той залетной кришнаитке сумасшедшую идею жить «творчеством», как она выражалась. Скорее всего потусовалась чуть со столичной богемой и готова, решила жить как они, вообразив себя нимфой бестелесной и донельзя гениальной. А я вам так скажу, знал немало людей разного возраста, пробовавших прижиться при злой тетке, именуемой Искусством. Тетка та не только зла, но и капризна. Сегодня ей подавай одно, а завтра уже совершенно другое, чего раньше и в помине не было. Она к тому же скупа и сквалыжна до безобразия. Выжить на ее скудных хлебах способен далеко не каждый. Мало стать мастером, нужно иметь и иные способности, а для того засунуть свое «я» куда подальше вместе с талантом, коль такой сыщется и…
А вот теперь главное: найти себе покровителя, вбив в его голову, будто бы вы и есть тот самый гений, которого последние сто лет ждет разочарованное человечество. Удастся вам такой кульбит — хорошо. А нет, не отчаивайтесь и примените весь свой нерастраченный талант на восхваление выбранного вами мецената, денно и нощно славьте, воспевайте гимны своему благодетелю!.. Выбрав момент, якобы от избытка обуревающих чувств невзначай уроните перед ним скупую слезу и внимательно следите за его реакцией. Не вышло? Ищите другого более сентиментального и податливого. Как говорит частенько один мой знакомый живописец, возвращаясь под утро с очередного застолья, — мир прекрасен и удивителен и рано, поздно ли, ваши желания исполнятся. Но запомните, художник обладает степенью свободы попугая, сидящего в клетке: пока доставляешь удовольствие публике — на, жри, а замолчал, посчитал себя гением, ищи другого хозяина.
