Ирвин Шоу - Вечер в Византии
— Угу.
— Со мной?
— Видишь ли… — Он говорил медленно, будто тщательно обдумывал ее вопрос. — Раз уж решил ехать в такое место с женщиной, то ты ничуть не хуже любой другой.
— Прелестно. Ничего более приятного я не слышала за весь день.
Оба рассмеялись.
— Скажи «Мейраг» по буквам, — попросил он.
— Д-ж-е-сс К-р-ей-г.
Они опять рассмеялись. Она взглянула на грифельную доску.
— Команда Монако выиграла. Замечательно, правда?
— Главное событие в моей жизни за неделю, — сказал он.
— Мы слишком много выпили. Ты не находишь?
— Нахожу. — Крейг сделал знак хозяину, стоявшему за стойкой. — Deux cognacs, s'il vous plaft.[31]
— Кроме всего прочего, — сказала она, — здесь говорят по-французски.
— Кроме всех прочих совершенств.
— Сегодня ты выглядишь двадцатилетним.
— В следующем году голосовать пойду.
— За кого?
— За Мохаммеда Али.
— Пью за это.
Они выпили за Мохаммеда Али.
— А ты за кого будешь голосовать?
— За Кассиуса Клея.
— Пью за это.
Они выпили за Кассиуса Клея. Она хихикнула.
— А мы стали глупенькие, да?
— Пью за это. — Он повернулся к стойке. — Encore deux cognacs, s'il vous plaft.
— Прекрасно звучит, — сказала она. — На нескольких романских языках.
Он пристально посмотрел на нее. Лицо ее сделалось серьезным. Она протянула через стол руку и сжала его кисть, как бы подбадривая. Он готов был сказать: «Останемся здесь на неделю, на месяц. А потом целый год будем странствовать по солнечным дорогам Франции». Но он ничего не сказал. Только чуть сильнее сжал ее руку.
— Правильно я произнесла по буквам «Мейраг»?
— Как нельзя лучше, — ответил он.
Когда они стали подниматься на холм, он попросил: — Иди впереди меня.
— Зачем? — Хочу полюбоваться твоими прелестными ножками.
— Любуйся, — сказала она и пошла впереди.
Кровать была огромная. Через открытые окна проникал лунный свет и доносился запах сосен. Он лежал в серебристой мгле и слушал, как Констанс возится в ванной. Она никогда не раздевалась у него на глазах. «Как хорошо, — думал он, — что Гейл, не в пример другим женщинам, не царапает мужчину во время любви». А некоторые, бывало, царапались. Он рассердился на себя: о чем он думает! Коварная память, разрушающая радости плоти. Он старался внушить себе, что причин для чувства вины нет. Сегодняшняя встреча — это одно, а вчерашняя — другое. Каждая ночь единственна в своем роде. Он никогда не клялся Констанс в верности, а она — ему.
Она скользнула бледной тенью по комнате и легла рядом с ним в постель. Он так любил ее тело, щедрое и знакомое.
— Ну вот, я снова дома, — прошептал он, отгоняя от себя воспоминания.
Но потом, когда они спокойно лежали рядом, она сказала: — Ты ведь не хотел, чтобы я приехала к тебе в Канн.
Он помедлил с ответом — Нет.
— И не только из-за дочери
— Не только.
— Стало быть, какой-то след все же остался.
— У тебя там кто-то есть
— Да.
Она немного помолчала — Это что-то серьезное или случайное?
— Я думаю — случайное. Хотя не знаю. Но произошло это случайно. То есть не из-за нее я ехал в Канн. Несколько дней назад я даже не знал о ее существовании. — Теперь, когда Констанс сама затронула эту тему, он почувствовал облегчение от того, что может выговориться. Он слишком ценил ее, чтобы лгать ей.
— Не знаю, как это произошло, — сказал он. — Произошло, и все.
— С тех пор как ты уехал из Парижа, я тоже не каждую ночь была дома одна, — сказала Констанс.
— Не буду уточнять, что ты имеешь в виду.
— Я имею в виду то, что я имею в виду.
— О'кей.
— Мы ничем с тобой не связаны, — сказала она. — Лишь тем, что чувствуем друг к другу в тот или иной момент.
— Все верно.
— Ты не против, если я закурю?
— Я всегда против, когда кто-нибудь курит.
— Обещаю тебе сегодня не заболеть раком. — Она встала с кровати, надела халат и подошла к столику. Он видел, как вспыхнула спичка. Она вернулась и села на край кровати. Время от времени, когда она затягивалась, огонек сигареты освещал ее лицо. — У меня тоже новость, — сказала она. — Хотела отложить до другого раза, да вот такое уж болтливое настроение.
Он рассмеялся.
— Чего ты смеешься?
— Так. Смешно. Что у тебя за новость?
— Я покидаю Париж.
Как ни странно, ему показалось, что это удар по нему.
— Почему?
— Мы открываем филиал в Сан-Франциско. Много молодежи стало ездить к нам с Востока и от нас туда. Обмен стипендиями и так далее. Несколько месяцев вели переговоры о создании филиала в Калифорнии. И вот наконец вопрос решен. Выбор пал на меня. Буду теперь нашим неофициальным окном в Пробуждающийся Восток.
— Без тебя Париж будет не тот.
— Без Парижа и я буду не та.
— Как ты к этому относишься?
— К переезду в Сан-Франциско? С интересом. Красивый город. Говорят, в нем бурлит культурная жизнь. — В ее тоне звучала ирония. — И для моих детей, вероятно, будет неплохо. Подучат свой английский. Должна же мать иногда заботиться и о том, чтобы ее дети лучше знали английский.
— Пожалуй, — сказал он. — Когда собираешься переезжать?
— Этим летом. Через месяц-другой.
— Ну, вот и еще один дом потерян, — сказал он. — Исключу теперь Париж из своих маршрутов.
— Вот что значит верный друг. А Сан-Франциско включишь? Говорят, там есть неплохие рестораны.
— Да, я слышал. Что ж, буду заезжать. Время от времени.
— Время от времени. Женщина не может требовать, чтоб все было, как она хочет, правда?
Он ответил не сразу.
— Многое в жизни меняется.
Они долго молчали. Наконец Констанс сказала:
— Не стану притворяться, будто я в диком восторге от того, о чем ты мне сейчас рассказал. Но я не ребенок, и ты — тоже. Ты ведь не ждал, что я устрою тебе сцену или, например, выброшусь из окна, верно?
— Конечно, нет.
— Как я уже сказала, я не в диком восторге. Но я в восторге от многого другого в наших отношениях. Сделаешь мне одолжение?
— Конечно.
Скажи: «Я люблю тебя».
— Я люблю тебя, — сказал он. Она загасила сигарету, сбросила халат на пол и легла рядом с ним.
— Поговорили, и довольно. Болтливое настроение прошло. — Она положила голову ему на грудь.
— Я люблю тебя, — прошептал он, касаясь губами ее спутанных волос.
Они спали долго, а когда проснулись, светило солнце и пели птицы. Констанс позвонила в Марсель: деньги из Сент-Луиса еще не поступили, а офицер, ведавший борьбой с наркотиками, будет только завтра. Они решили остаться в Мейраге еще на один день, и Крейг не стал сообщать в Канн, где он находится. Пусть этот день безраздельно принадлежит им.
