Кэндес Бушнелл - Четыре Блондинки
Она берет мою руку и целует ее; я открываю окно, потому что в машине слишком накурено.
В баре «Отель дю Кап» все то же самое, что прошлым вечером, и позапрошлым вечером, и позапозапрошлым вечером. Все пьют шампанское и малиновые коктейли. Те же двадцатипятилетние женщины, все высокие, привлекательные, в вечерних платьях; половину жизни они проводят в ванной, а в другую половину стараются подцепить какую-нибудь знаменитость. Здесь же плохо одетые перспективные режиссеры из Великобритании. Великолепно одетые администраторы из Германии. Кейт Мосс. Элизабет Херли, которую я ненавижу больше чем кого бы то ни было, потому что она уже «в зубах навязла». Ну и Комсток Диббл, медиа– и кинопродюсер, пяти футов росту. Несмотря на то что ему по меньшей мере сорок пять, он все еще не может избавиться от угрей. Он на балконе протирает лицо салфеткой и кричит официантам, чтобы они сдвинули два стола вместе и переставили от других стулья. Мы с Дайаной уверенно проходим через вестибюль, как всегда это делаем. Мы не кто-нибудь-там, мы навсегда останемся не кем-нибудь-там, и это особенно отчетливо чувствуется в местах, подобных этому.
– Комсток! Caro*! Душка! – кричит Дайана на случай, если кто-то еще не заметил ее появления. Она уже чересчур пьяна и ковыляет в своих черных пляжных сандалиях, вцепившись в плечо какого-то незнакомца, который похлопывает ее по руке и закатывает глаза.
– Привет, Дайана, – говорит Комсток, – ты сегодня в газетах.
– Я всегда в газетах. Если меня нет в газетах, это не мой день.
– Ты тоже в газетах, – говорит Комсток, потея непонятно от чего, ведь воздух удалось охладить почти до двадцати градусов, – но ты, я знаю, этого терпеть не можешь. – Он доверительно тянется ко мне, словно здесь, кроме нас, никого нет. – В этом разница между тобой и Дайаной.
– Да ну? – говорю я, прикуривая, наверное, уже пятидесятую сигарету за день.
За столом оказываются и другие люди, но никого ни с кем не знакомят.
– Говорят, ты здесь без мужа.
– Ему надо работать.
– Тебе бы не помешало найти кого-нибудь. Пока ты здесь. Во Франции. Все так поступают.
– Эй, Комсток, говорят, ты ищешь любовницу! – кричит Дайана. – Говорят, ты перепробовал всех французских актрис моложе двадцати пяти.
– Я провожу кастинг. Что я могу сказать? – отвечает Комсток.
Я кладу на колени салфетку и спрашиваю себя, какого черта я здесь делаю.
Но где же еще мне быть?
– Таннер отбивает у меня девочек, – жалуется Комсток.
Я поднимаю глаза и вижу, что это действительно Таннер Харт, мой Таннер, который на самом деле старше, но благодаря чудесам пластической хирургии почти не отличается от того Таннера, что был включен пять лет назад журналом «Пипл» в число пятидесяти самых красивых людей мира. Он садится, поднимает руки вверх и просит:
– Только не кусайся, детка.
Видно, он говорит это потому, что я смотрю на него, словно бы отупев от алкоголя.
– Попробуй-ка «Беллини»*, – говорит он, пододвигая ко мне бокал.
– Когда фестиваль закончится, Таннер у нас будет на коне. Мы продаем «Одураченных» по всему миру, – сообщает Комсток. – Я подумываю о номинациях. Лучший актер. Лучший фильм.
– Эй, Комсток, – говорит Дайана, – как это ты никогда не пробовал меня?
– Это потому, что ты – фанатка Христа, а я примерный польский мальчик, – отвечает Комсток.
– Я могу наставить тебя на путь истинный, – не унимается Дайана.
– Детка, ты звезда, мы все это знаем, – говорит Комсток, – ведь правда, Таннер?
Но Таннер не слушает его. Он пристально смотрит на меня, и я вспоминаю, почему после того, как мы с ним порвали, я вскарабкалась по пожарной лестнице и вломилась в его квартиру, чтобы только переспать с ним.
Не сводя с меня глаз, Таннер говорит:
– Кстати, никто, случайно, не собирается в Сен-Тропез? После фестиваля?
Сегодня полнолуние, и я оправдываю себя этим, когда притворяюсь, что мне нужно в туалет. На самом же деле я бегу по длинной мраморной лестнице вниз, к ухоженной гравийной дорожке, которая ведет к бассейну. Аманда в то лето, когда умерла, решила податься в киношный бизнес и прилетела сюда с характерным актером средних лет, который отослал ее домой после того, как она провела ночь с молодым перспективным сценаристом. Это так похоже на Аманду – лихо все испортить.
Я сворачиваю налево, в маленький закрытый садик с фонтаном в центре. В фонтане плавают черепахи. Я сажусь на скамейку.
Ну и конечно, через минуту появляется Таннер. Он мнет пальцами сигарету с марихуаной.
– Посмотреть на тебя – тебе это не помешает.
– Я так плохо выгляжу?
– Просто… ты выглядишь так, будто у тебя нет в жизни никакой радости.
– У меня и нет.
– Как же ты живешь, детка? – спрашивает он.
Он сидит на скамейке, расставив ноги, изящно сжимая сигарету большим и указательным пальцами, глубоко затягивается.
– Я же говорил, что не стоит тебе выходить замуж за этого индюка. Разве не правда? Я же говорил, что он сделает тебя несчастной. Тебе надо было сбежать со мной, когда была возможность.
– Да уж, – соглашаюсь я вполне несчастным тоном, думая о том, что всякий раз после того, как мы с Таннером занимались любовью, мы лежали в изнеможении, подкошенные страстью. Он сжимает мою руку и признается:
– Я все еще хочу тебя, детка. Очень хочу.
Я спрашиваю:
– Это комплимент?
Он отвечает:
– Это правда.
Тогда я говорю:
– Мне надо идти.
И я бегу назад на дорожку, оглядываясь, не бежит ли он за мной, а он не бежит, и я не знаю, хорошо это или плохо. Я пересекаю вестибюль, выскакиваю через парадную дверь, а там перед отелем стоит Дайана и ждет машину.
Через какое-то время мы в самом непотребном виде, пьяные, снова сидим в «мерседесе» – едем назад к яхте. В машине полно людей, в основном мужчин, которых я никогда не видела прежде и никогда не захочу увидеть снова.
Мужик с сальными темными волосами, в черной майке, нависает надо мной и тянет: «Куда пришел, оттуда не уйду я». Возможно, он вычитал это в романе у Брета Истона Эллиса, и, хотя всерьез сомневаюсь, умеет ли он вообще читать, я говорю:
– Понятия не имею, зачем я здесь. Наверное, потому, что Дайана меня пригласила.
– Я СУПЕРЗВЕЗДА, вашу мать! – кричит Дайана.
А потом – даже не знаю, как это описать, – мир отодвигается куда-то и в то же время становится пугающе тесным. Я кричу во все горло:
– Остановите машину!
Все поворачиваются и смотрят на меня как на безумную и, похоже, думают, что так оно и есть. Машина притормаживает посреди Канн, и я ползу по трем мужикам и отчаянно хватаюсь за ручку дверцы, которая в конце концов поддается. Никто не успевает понять, что происходит, а я уже вываливаюсь из машины на тротуар многолюдной улицы. Я оглядываюсь на машину и сбрасываю туфли на шпильках. Сжимая их в руках, я бегу сквозь толпу к отелю «Мажестик», где полно фоторепортеров и горят софиты. Я сворачиваю в переулок, проношусь мимо бара с геями, среди которых есть мужчина в балетной пачке, и чуть не сбиваю с ног маленькую девочку с красными розами, которая берет меня за руку и говорит: