Филиппа Грегори - Первая роза Тюдоров, или Белая принцесса
— Но я действительно ничего не знаю! — беспомощно пролепетала я. — Моя мать никогда и ни во что меня не посвящала. И если я говорю, что ничего не знаю, значит, я действительно ничего не знаю. Она старалась не обременять меня лишними знаниями, чтобы я никогда и ничего не смогла бы сказать вам. Она не хотела, чтобы меня подвергали такому допросу, какому вы только что меня подвергли. Она пыталась защитить меня, спасти от подобного унижения! Повторяю: мне совершенно ничего не известно.
* * *Когда Генрих вместе со своей свитой зашел за мной, чтобы повести меня в обеденный зал, на его лице играла какая-то натужная, неубедительная улыбка — он старательно изображал полную уверенность в себе, но чувствовалось, что под этой бравадой скрываются гложущие его душу опасения. Генрих явно боялся, что может потерять все.
— Мы с тобой поговорим позже, — тут же негромким голосом, но довольно жестко прервал он мои попытки что-то ему объяснить. — Вечером, когда я приду к тебе.
— Но, милорд… — пролепетала я.
— Не сейчас, — отрезал он. — За обедом все должны видеть, что мы с тобой одно целое.
— Мою мать нельзя удерживать против ее воли, — все же не умолкала я, потрясенная тем, что не только мой кузен Тедди по-прежнему остается в Тауэре, так теперь еще и мою мать силой отправили в Бермондсейское аббатство. — Это невыносимо, чтобы членов моей семьи держали под замком! В чем бы ты и твоя мать их ни подозревали, я не стану терпеть подобного к ним отношения!
— Мы обо всем поговорим вечером, — повторил Генрих. — Я приду к тебе и все объясню.
Моя кузина Мэгги, бросив на меня испуганный взгляд, тут же подхватила мой шлейф, расправила его, и мы с Генрихом рука об руку двинулись в обеденный зал; за нами последовали придворные, и я, естественно, принялась улыбаться направо и налево, думая о том, какой обед подадут сегодня моей матери, какая тоска будет царить в ее душе, тогда как весь королевский двор, где она когда-то царила, будет как ни в чем не бывало пировать и веселиться.
* * *Вечером Генрих пришел ко мне сразу после обычного посещения часовни; он уже успел снять с себя дневную одежду и переодеться, так что лорды, сопровождавшие его, тут же удалились, поспешив оставить нас наедине. Моя кузина Мэгги чуть задержалась, но лишь для того, чтобы узнать, не нужно ли нам чего, а потом тоже ушла, мельком бросив на меня такой испуганный взгляд, словно боялась, что наутро и я тоже исчезну.
— Я не имею намерения навечно запирать твою мать в монастыре, — с ходу начал Генрих, как только мы остались одни. — И суду ее подвергать не стану. Если, конечно, можно будет этого избежать.
— Но в чем она виновата? — спросила я, хотя, разумеется, уже не могла притворяться, будто моя мать совершенно невинна.
— Ты действительно хочешь это узнать? — вдруг разъярился Генрих. — Или просто пытаешься выяснить, много ли мне известно?
Я негромко вскрикнула, словно испугавшись этой внезапной вспышки гнева, вскочила и отвернулась от него.
— Сядь, пожалуйста, — сказал он и, подойдя ко мне, взял меня за руку, подвел к стоявшему у камина креслу — там мы с ним обычно сидели, удобно устроившись у огня, — и буквально силой усадил. Когда он ласково погладил меня по раскрасневшейся щеке, мне на мгновение захотелось броситься ему на шею, расплакаться и объяснить, что я действительно ничего не знаю, но, как и он, боюсь всего на свете. Что я разрываюсь между любовью к матери и исчезнувшим братьям и любовью к моему маленькому сыну. Что нельзя требовать от меня, чтобы я выбрала, кому быть следующим королем Англии — моему брату или моему сыну. Что судьба моего брата — это для меня самой неразгаданная загадка, хотя я все на свете отдала бы, чтобы вновь увидеть брата или хотя бы узнать, что он жив и здоров и ему ничто не грозит. Да, за это я бы отдала все на свете — но не английский трон и не корону, принадлежащую Генриху.
— Всего я, разумеется, не знаю, — начал мой муж, тяжело опустившись в кресло, подперев кулаком подбородок и глядя в огонь. — Хуже всего именно то, что всего-то я и не знаю. Но я знаю, что она все время состояла в переписке с твоей теткой Маргарет, и та во Фландрии сейчас собирает армию, намереваясь двинуться на нас. Кроме того, твоя мать постоянно поддерживала связь со многими старыми йоркистами — как с теми, кто служил у нее в доме, так и с теми, кто хорошо помнит твоего отца и дядю; она призывала их быть готовыми к тому, что собранная Маргарет армия вот-вот высадится на нашем побережье. Она вела переписку и с теми, кто пребывал в ссылке, и с теми, кто скрывался на родине. Она вечно перешептывалась со своей невесткой Элизабет — матерью Джона де ла Поля. Она даже несколько раз посетила свою свекровь и твою бабку, герцогиню Сесилию. Всю жизнь она была с ней на ножах, но теперь они, похоже, стали союзницами в борьбе с более сильным врагом — со мной. Я знаю, что она писала даже Франсису Ловеллу. Я сам видел эти письма. Именно она помогла ему поднять мятеж — у меня в руках все доказательства этого. Я знаю даже, сколько денег она ему послала, чтобы он мог полностью экипировать свою армию. Эти документы я видел собственными глазами. Я держал их письма в руках. И у меня нет ни малейших сомнений в ее причастности к тому восстанию.
Генрих устало вздохнул и поднес к губам бокал с вином. Я в ужасе смотрела на него. Перечисленных им улик было более чем достаточно, чтобы моя мать всю оставшуюся жизнь провела в заключении. А если бы она была мужчиной, ее попросту обезглавили бы за предательство.
— И это еще не самое худшее, — мрачно продолжал Генрих. — Возможно, есть и кое-что похуже, но в точности ее планы мне не известны. Мало ли какие заговоры она еще готовила. Я даже всех ее союзников толком не знаю. Я и предполагать не осмеливаюсь, каковы были ее тайные намерения.
— Скажи, чего ты боишься? — в ужасе прошептала я. — Каких тайных действий моей матери? Отчего у тебя делается такой вид, когда ты говоришь о ней?
Он и впрямь выглядел так, словно был опустошен, истерзан, измучен, выжат до последней капли.
— Я и сам не знаю, чего мне больше бояться, — признался он. — Я знаю только, что твоя тетка, вдовствующая герцогиня Бургундская, собирает против меня огромную армию.
— Она действительно ее собирает?
Генрих кивнул.
— А твоя мать готовила восстание здесь, в Англии, — с горечью прибавил он. — Сегодня мы обсуждали это на совете. Пока что я уверен, что мои лорды на моей стороне, что они мне подчиняются. Во всяком случае… все они присягали на верность мне, своему королю. Но кому я могу доверять, если твоя мать и твоя тетка собирают против меня армию, а во главе этой армии… — Он не договорил.
