Олег Красин - Дети Метро
Внезапно среди этих лежавших без признаков жизни людей на пустой платформе, раздались звуки мобильных телефонов. Один, второй, третий. Звучали разные мелодии, разные рингтоны: ритмичные, веселые, шуточные, длинные, короткие. Эти звонки не прекращались ни на минуту, словно родные и знакомые пытались восстановить утраченную связь и оживить этих людей, вытянуть их назад из бездны смерти. Но владельцы телефонов не могли уже никому ответить.
Лихорадочно достав свой телефон, Максим набрал номер Кати. Раздались длинные гудки — никто не брал трубку. Но его слух уже уловил долетавший со стороны лежащих тел, голос Катиного телефона, поющий в общем хоре бесхозных мобильников. Он знал, какую мелодию она поставила на его звонок. Это была песня Ветлицкой «Половинки».
Его рука медленно опустилась, и он не находил в себе силы нажать кнопку отбоя, как будто, как и те, другие, не желавшие терять связь с близкими людьми, не хотел терять с ней связь, если отключит телефон. Телефон Кати продолжал играть — она не отвечала.
Тогда он поднялся и, не отключая телефон, пошел к эскалатору, на выход из метро.
Глава 3
Вернувшись домой разбитый и опустошенный, Максим, не снимая одежды, упал на кровать. Сил не было. Перед глазами стоял мрачный тоннель, вереница молчаливых людей, взорванный вагон. Его преследовал запах горелого пластика, проводки, словно он был токсикоманом и специально надышался ядовитыми испарениями, чтобы отключиться.
Все же он поднялся, снял рубашку с засохшей кровью, отравился в ванную и принял душ. Он никуда не пошел, никому не звонил. По телевизору целый день показывали сюжет о взрыве в метро — ту станцию, на которой он был, рассказы очевидцев. Говорили, что вагон взорвала одна из смертниц, а вторую задержали на другой станции. Она не успела.
Завьялов не стал смотреть телевизор. Он выключил его и снова упал на кровать, бездумно глядя в потолок. Он лежал и не мог ни о чем думать — в голове было пусто, на сердце тоскливо. Зимний день, который должен был уже закончиться — всё никак не кончался, а, напротив, вопреки природе казался утомительно длинным и бесконечным.
Как всегда бывает в таких случаях, Максим стал вспоминать приметы дня. Что-то должно было указать на такой страшный исход, что-то могло навести на мысль, как следовало правильно поступить, чтобы избежать всего этого ужаса.
Да, он не успел подержаться за нос бронзовой собаки, пожелать себе удачи. Это было важным. Это, пожалуй, могло повлиять на обстоятельства их встречи в метро. Дотронься он, и вполне возможно возле Кати не оказалось бы этого парня. Он, Максим, бы вывел её на «Театральной» из вагона, чтобы объясниться. И она бы спаслась.
А еще раньше? Всё началось с их ссоры, пустяковой в сущности, инициатором которой был он.
Максим вспомнил, как в течение того дня они не смогли с Катей созвониться, даже смски не помогли, словно судьба специально разводила их в разные стороны. Если бы он тогда на всё плюнул, приехал к ней домой, помирился, то она бы вчера была у него и ночевала здесь, а утром поехала на метро отсюда, из его квартиры. Спасло бы её это? Он не знал — от его дома дальше идти до метро. Это могло бы задержать Катю на несколько роковых минут, и она бы села в другой вагон, в другой поезд. Такая возможность существовала.
Круговорот беспокойных мыслей не давал ему покоя. Виноват он или нет, смог бы её спасти или нет? Можно было бесконечно размышлять на эту тему, но однозначного ответа эти мысли ему не давали. Да и что теперь поделаешь? Назад ничего не вернуть.
Потом он задумал напиться — в холодильнике стояло полбутылки водки. В тяжелых случаях, чтобы снять напряжение, всегда советуют выпить, он читал об этом. Но затем подумал, что выпивка сделает его слезливым, растерянным, жалким, а жалким ему быть не хотелось, ведь жалость делает человека слабым.
«Сейчас надо быть сильным! Нельзя бухать!» — решил Максим, стараясь быть жестким к себе, собрав всю волю в кулак. Он понимал, что случившееся с ним и Катей, там, в тоннеле метро, потребует огромного напряжения, потому что происшедшее, оказалось таким испытанием, которое ему еще не приходилось переживать в своей, в общем-то, спокойной недлинной жизни.
Подумав так и решив про себя, что должен выдержать, несмотря ни на что, несмотря на то потрясение, которое испытал, Завьялов остался лежать на кровати. Оставалось только сжать зубы и терпеть. В это время его отвлек зазвонивший телефон, это звонил Стас.
— Макс, ты смотрел новости? Вот жесть, скажи! Эти террористы уже задолбали! — Максим молчал, а Стас продолжал говорить, — там показывали вагон. Я офигел, как увидел…
— Я был там, — глухо сказал Максим, — был там, в этом поезде.
— Что? Чего ж ты молчишь? Ты как сам, цел?
— Я цел, но погибших много.
— Да, говорили больше сорока человек.
— Катя была там, — перебил его Максим.
— Где там? С тобой в поезде?
— Да. В том вагоне.
— Погоди, я не въехал, ты тоже был в этом вагоне?
— Мы были в разных. Она погибла!
Стас помолчал, потом сказал тихо:
— Пусть земля ей будет пухом! Ты там держись. Хочешь, я приеду с Машкой?
— Нет, не надо!
— А вообще знаешь, тебе лучше уехать отсюда, на две недели, на месяц. Поезжай к родичам в Заволжск.
— Я подумаю.
Максим отключил телефон.
Он вспомнил о матери Кати — Нине Георгиевне. Она, наверное, уже обо всем узнала. По-хорошему, надо бы ей помочь — сходить в морг на опознание, помочь с похоронами, поминками. Но как только он начинал думать о том, что увидит мертвую Катю, лежащую на столе в морге, в темном мешке, с серым лицом, как у того парня, умершего у него на руках, то терял самообладание. А ведь могло быть и так, что от её лица ничего не осталось и опознавать придется только по приметам на теле. Эти мысли приводили его в отчаяние и то усилие над собой, которое ему надо было сделать, чтобы подняться с кровати, одеться, поехать в квартиру к Нине Георгиевна, казалось совершенно невозможным.
Наверное, стоило прислушаться к совету Стаса и уехать — здесь ему было делать нечего. По крайней мере, сейчас.
Насколько он знал, самолет в Заволжск вылетал из Домодедово каждый день по утрам, и билет можно было купить в аэропорту — не заморачиваться этим. Он полежал ещё некоторое время с закрытыми глазами. Ему хотелось вспомнить Катю, такую, какой она была всё то время, пока они встречались: когда она гуляла с ним на улице, была с сыном, читала в метро, лежала в постели с ним. Ему хотелось, как режиссеру выбрать лучшие кадры, запоминающиеся на всю жизнь. Так хотелось всё это вспомнить и сохранить в памяти, что, казалось, мозг взорвется от отчаяния, любви и нежности к ней. Но Максим ничего не смог припомнить особенного.
Потом он заставил себя поднялся с кровати, взял сумку и принялся собирать вещи. Все эти действия Завьялов выполнял совершенно механически — беспорядочно бросал одежду, бритву, зубную щетку, а потом упал на кровать и так мгновенно провалился в сон, будто его тело спасало своего хозяина, на время, ампутировав сознание.
Рано утром, по сигналу будильника, он поднялся с головной болью, совершенно не выспавшийся, и отправился в Домодедово.
Из иллюминатора самолета, в который Максим сел, было видно, как техники на аэродроме ежились от пронизывающего ветра — зима никак не хотела отступать и сдавать свои позиции марту. Когда взлетели, ему показалось, что под крылом самолета простирается безжизненное белое пространство. Чувство холода, одиночества опять вернулось к нему, как тогда, когда он летел в Заволжск вместе со Сказкиным и когда он еще не был знаком с Катей, а только смотрел на неё издали.
Сам перелет ему не запомнился, он не помнил соседей в салоне, стюардесс, словно у него был провал в памяти, тяжелый случай амнезии, вызванной травмой головного мозга. Потом Завьялов ехал по родному заснеженному городу, и ему казалось, что он едет по пустыне — кроме родных у него никого здесь не было. Оставалось несколько приятелей по академии, но кто знал, обрадуются ли они его приезду.
Старое такси, на котором он ехал из аэропорта, стучало и тряслось на мелких ухабах, словно Максим ехал в деревянных санях без рессор и амортизаторов. Казалось, что того и гляди оно развалится от этих толчков, но после взрыва в метро, Завьялова ничто уже не пугало. Он мрачно смотрел на знакомые улицы, дома и дороги, находясь в минорном настроении.
Мать и отец были рады его приезду, они решили, что он просто взял отпуск и захотел их навестить. Никаких перемен в его лице или поведении родные не заметили, а мрачное настроение отнесли на счёт усталости от работы и длинной зимы.
Первые дни Максим валялся на диване, ничего не делал. На улице было холодно — в начале марта откуда-то из заволжских степей в город потянуло стужей, и температура опустилась почти до тридцати градусов мороза. Он вдруг заметил, что чем больше проходило времени с момента смерти Кати, и чем дальше отдалялась это страшное событие, заставившее его уехать из Москвы, тем быстрее притуплялась боль потери, как будто память заволакивало дымкой.
