Бахыт Кенжеев - Младший брат
Ждите».
На этом ублюдочный «документ» и заканчивался. Полно, не розыгрыш ли? Не вбежит ли в квартиру Иван, надрываясь от хохота? Нет, если и шутка, то прескверная. Марк снова бросился к комоду, разыскать полученное давеча Иваном письмо «из Сибири». Вскрытый конверт лежал в самом низу и содержал в себе отнюдь не политое слезами послание старушки-матери, не мудрые наставления отца, не просьбы жениться и не голубиное воркование. Содержал он самую прозаическую, на дрянной серой бумаге повестку, призывающую гражданина Истомина И. Ф. явиться сегодня к 9.30 утра на улицу Дзержинского, в приемную КГБ. Подписана была повестка полковником Горбуновым.
Не врал.
Зимой, когда до самого горизонта лежали плотные снега, изредка оживляемые серыми и черными пятнами деревень да еле заметными спичечными коробками дальнего подмосковного городка, вечерами испускавшего зеленоватое слабое зарево,—зимой у Ивана было довольно тихо. В летние же месяцы гул кольцевой дороги мешался с криками детей у подъезда, с радиомузыкой из открытых окошек, с лаем выводимых на прогулку пуделей и терьеров. Сквозь эти-то звуки и уловил Марк еле различимый скрип металла. Кто-то осторожно пытался повернуть ключ в замке, закрытом изнутри на собачку. Сквозь дверной глазок он увидал на лестнице озадаченного хозяина квартиры. Потрудившись еще над замком, Иван дважды нажал кнопку звонка.
— Ты давно здесь?—быстро спросил он.—А я в магазин выбегал.— Он взмахнул авоськой с двумя бутылками молока.—Обычно-то молоко у нас в пакетах, знаешь такие, за шестнадцать копеек, а тут вдруг завезли в бутылках. Поразительно!
Он повесил в шкаф свою плотную, не по сезону, синюю куртку.
— И на вокзал с утра ездил,—тараторил Иван.—Решил повременить с отъездом. Вчера вечером валяюсь тут с Лариской, включаю, понимаешь ли, ящик, и диктор, хамская рожа, сообщает: на юге, мол, дожди. Циклон из Турции, черт бы его взял. Говоришь, давно пришел?
Марк молча пропустил его в комнату.
— А-а,—протянул Истомин,—успел-таки прочесть мой документ? Ну и как? Понимаешь, решил и я попытать силы на литературном поприще. Машинка имеется, отчего же не развлечься! Отчего не пофантазировать? К тому же бесценные образцы. Классические! Исповедь Ипполита, точно? И Ставрогина. Умел писать старик. Слушай, я случаем не переборщил с убедительностью? Есть риск, что примут за чистую монету? Травили же Достоевского. Орали, что девочку он изнасиловал сам, а никакой не Ставрогин. Ты у меня первый читатель!
Околесицу свою Иван выливал весьма торопливо, проглатывая окончания слов и слегка размахивая авоськой.
— Тянет к перу. К самовыражению. Вокруг меня и поэты толкутся, и актрисы, и художники... Что за жара! Ладно, пусти-ка меня на кухню. Молоко в холодильник... Пусти, чего ты стал, как столб? Говорю же тебе, мне надо на кухню, на кухню, ты что, оглох? Или обиделся? Хорошо, согласен, неудачная шутка. Но имей чувство юмора, Марк, не злись, друзья мы, в конце концов, или нет? И потом, твои личные чувства я постарался пощадить. Что мне стоило присочинить, например, что мой звонок в Ленинград Наталье прослушивали, она ведь мне потом тоже звонила, и таким-то образом и вышли на тебя и на твою...
Короткий удар кулаком, в который Марк вложил всю свою силу, пришелся щуплому Ивану чуть ниже пояса. Бедный Истомин жалобно вскрикнул, согнулся пополам, выронил авоську, а затем и вовсе, согнувшись в три погибели, рухнул на пол. Одна из бутылок открылась, и молоко медленно потекло на пол.
— Идиот... за что?
— Говно, — сказал Марк. — Говно ты и шут гороховый. Убить тебя мало.
— Погоди,—застонал Иван,—погоди, Марк... Я должен тебе все рассказать и... ох! объяснить...
— Черт с тобой!—Марк помог ему подняться.—Только поздно уже объясняться. Поздно. Что ты мне можешь сказать?
— Прежде всего, что бить товарища и вообще подло, а если он не может тебе ответить, то и подавно. Струйского бы небось не ударил, побоялся. Ну что, повестку нашел, да? И поверил. Ты что думал, я от Горбунова? Дурак! Я с ними завязал, мне бежать надо, меня взять могут в любую минуту!—проорал он и заковылял к креслу, по дороге подняв полупустую молочную бутылку.—Ты что, ничего не понял?
— Нет.
— Ну и вали к чертовой матери! Я, по-твоему, клоун! Тебе известно, кретин, что я чудом уцелел? Что я бы должен сейчас в морге лежать, без рук, без ног? Руки распустил, мститель! Вроде Якова—тот тоже ничего не узнал толком, а тут же за телегу—Иван стукач, нас, мол, посадили, а его не тронули. Вместо того чтобы порадоваться за друга. Им, видите ли, заявление какое-то липовое показывали. Фальшивку полицейскую!
— Фальшивку?
— Ну почти фальшивку, какая разница! Один мог спастись. Я и спасся, себе на голову. Потому что заслужил этого больше, чем те недоумки. В письме все сказано, что я распинаюсь.
— И кто же ты получаешься после этого?—спросил Марк почти с любопытством.—Может, тебе еще пару раз вмазать? За профессора, за Андрея?
— Профессор твой легким испугом отделался!—огрызнулся Иван.— А я именно из-за него и попал в переплет.
Опасливо миновав Марка, он вышел в прихожую и вернулся со своей курткой.
— На, торопливый юноша, изучи этот предмет. Только осторожней. Один раз не сработала, другой сработает. Нас тогда разнесет—не соберешь.
Озадаченный Марк обнаружил, что к изнанке куртки подшита давешняя сбруя из обрезков кожи, а к ней—приделаны проволочные крючки, в свою очередь, державшие штук двадцать спичечных коробков, оклеенных рыжей оберточной бумагой. Коробки соединялись медным проводом, уходившим в карман. В самом же кармане Марк нашел батарейку «Крона» и небольшой выключатель. Из раскрытой коробочки на его ладонь высыпалось немного желто-серого порошка, попахивающего миндальным мылом.
— Ничего не понимаю,—пробормотал он.—Это что... взрывчатка?
— Динамит, — сказал Иван отрывисто. — Силикагель, пропитанный нитроглицерином. Не бойся,—хихикнул он, когда Марк осторожно положил куртку на спинку кресла. — Без детонатора не жахнет.
— Постой... Ты что, покончить с собой хотел?
— Меть выше. Человек десять бы на тот свет отправил, не меньше. Ну и себя самого, разумеется, за компанию. Я в Мавзолей сегодня опять ходил, — добавил он, помолчав. — С тобой когда — это была пристрелка. А в этот раз...
Марк по-прежнему недоумевал.
— Снова клоунствуешь?
— Заткнись!—взвизгнул Истомин.—-Ну-ка, примерь курточку! Примерь, нажми кнопку! А-а! Я очередь вперед пропускал... дети...
— Пожалел волк кобылу.
—И тошнило... а рассчитано было железно... уравнения на компьютере просчитывал... и саркофаг, и гэбэшников, которые очередь направляют...
Лицо у рассказчика побледнело, заострилось, говорил он жарко и бессвязно. Пронять друга, впрочем, ему не удалось...
— Детишек пожалел!—брезгливо перебил Марк.—На компьютере рассчитывал! Ну, добро бы пожертвовал ты, как говорится, жизнью за правое дело, хотя лично я никакого правого дела не вижу в том, чтобы взрывать никому не нужную мумию,—новую бы из воска вылепили в два счета. А ты вдобавок жив-здоров. Сказки мне рассказываешь, а сам молочко себе принес, в холодильник поставить хотел...
— Сволочь!—заорал Иван пуще прежнего.—И удара твоего никогда не прощу, так и знай! Ты мокрица, ты насекомое, ты никогда меня по-настоящему не понимал, ты...
— Отчего же не понимал, Иван? Сильных ощущений захотелось, по достоевщинке пройтись? Наука—слишком сухо, диссидентство—мелко да и опасно. Стучать—скучно и слишком грязно. А устройство свое ты когда отключил—в очереди? Или вчера? Или так и замыслил, чтобы не сработало?
Иван, мгновенно и густо покраснев, снова схватил свою куртку.
— И этого не прощу! На, попробуй! Надень! Провода—фальшивые, выключатель—ненастоящий, Истомин—шут гороховый! Да? Только дай мне из квартиры выйти, на лестнице обождать. Слабо? Он на самом деле поднялся с кресла.
— Слабо,—внимательно посмотрел на него Марк.—Так отчего же оно отказало?
— Понятия не имею,—почти прорыдал Иван.—Ну поверишь ли— я и взрывчатку, и запальную систему вчера испытывал в рощице. Эхо гуляло минут десять, стекла в домах дрожали. Система простейшая. Раскаляется проводок, детонирует одна коробочка, а от нее все остальные. Я вчера и батарейку новую купил. В ГУМе. Старая слабовата показалась. Нераспечатанная была, в пластиковом пакете, с гарантией. Дай-ка я ее отсоединю.
Среди технического хлама, кучей наваленного в стенном шкафу, он не без труда раскопал украденный некогда с работы армейский, крашенный защитной краской вольтметр. Присоединил клеммы к батарейке. Стрелка прибора рванулась, дрогнула и заколебалась у отметки полтора вольта.
— Погоди... что за дьявол... на ней же написано... черным по белому... девять вольт... срок годности... гарантия...
Марк посмотрел на злосчастную батарейку, на шкалу вольтметра, где тонюсенькая стрелка медленно, но неудержимо ползла в сторону нуля... И вдруг расхохотался неудержимым, нескончаемым, оглушительным истерическим смехом. Сбитый же с толку Истомин поначалу порывался что-то лепетать, но вскоре просветлел, робко ухмыльнулся и, наконец, присоединился к приятелю. Трое старушек, гревших на солнце свои кости у подъезда, оторвались от вязания и закинули головы кверху, гадая, с какого этажа доносятся эти жуткие квакающие звуки, перемежающиеся всхлипами и пристанываниями, и не надо ли, случаем, вызвать «скорую помощь» из психушки.
