Геннадий Прашкевич - Цветы для Чирика
С давно знакомым ему сладким сосущим чувством Чирик прикинул возможности.
Нет, с сожалением понял он. Совсем у меня нет времени валандаться с бабой. Хотелось бы, да времени нет. К тому же, она слишком деловая, сразу не даст. Может, даже драться начнет. Надо попросту кончать бабу и уезжать в порт. Через три часа я должен находиться в воздухе. Эта баба чего-то там не нашла в «дипломате», зато в этом «дипломате» деньги.
Деньги волновали Чирика.
– Сколько там? – спросил он, спрятав в карман авиабилет и документы.
Женщина нервно присела на край дивана, перекинула одну красивую ногу за ногу, и закурила:
– Откуда я знаю?
– Вы что, даже не пересчитали их?
– Какого черта? Я пришла не за этим.
– Понимаю… – кивнул Чирик сочувственно и незаметным коротким движением извлек из кармана нож.
Как только рукоять короткого крупповского ножа оказалась в руке у Чирика, он сразу почувствовал себя по-настоящему спокойным. Весь этот бред, который преследовал его всю последнюю неделю, на поверку действительно оказался всего лишь бредом. Кем бы ни был страшный человек, вытащивший меня из Москвы сюда, подумал Чирик, заказывая такое дело, он сам превращался в Чирика. То есть, в меня. Он сам становился таким же дерьмом, как я. И не хера было строить из себя гордого судью, ругаться, грозить, строжиться и плескать горячим кофеем в глаза. Никакой он там не праведник и не спаситель человечества этот страшный человек, вычисливший меня в Москве, вдруг понял Чирик. Если он привез меня в Новосибирск только ради такого несложного дела, значит, он сам дерьмо. Большое вонючее дерьмо. Значит, он сам ничем не лучше меня.
Чирик не знал, кому предназначались деньги, аккуратно сложенные в «дипломате», но теперь, приняв окончательное решение и окончательно успокоившись, он инстинктивно почувствовал, что по каким-то тайным, не совсем ясным причинам, по причинам, которые он, Чирик, вряд ли когда-либо узнает, деньги в «дипломате» почему-то не опасны, а потому, подойдя, спокойно одной рукой защелкнул замки. Весь мир дерьмо, радовался он.
– Значит, все отменяется? – баба в белом впервые взглянула на Чирика.
Взгляд у нее оказался цепким. Такая запомнит, невольно подумал Чирик. Такая все запомнит. Ишь, таращит глаза, сука. Не люблю, когда на меня таращат глаза.
– Я ухожу.
– А чего ж… Конечно… – волнуясь, но весело сказал Чирик. – Не сидеть же здесь, правда?..
Все так же весело улыбаясь, Чирик дождался, когда баба в светлом деловом брючном костюме встанет и загасит сигарету в пепельнице. Когда она это сделала и повернулась, он дважды, молча, все с той же кривоватой улыбкой на пересохших губах, ударил ее ножом.
Глава XIII
Отставка
Они доехали до Дома Ленина.
Даже не до Дома Ленина, а до часовни Александра Невского.
Возле часовни машину тормознули сотрудники ГАИ, потому что дальше весь Красный проспект был перекрыт отрядами милиции, которая особенно густо группировалась вокруг серого здания мэрии.
Пришлось свернуть на Советскую.
Уже с Советской в душной бензинной волне выбрались на Вокзальную магистраль.
Правда, к площади Ленина их все равно не пропустили.
Там, на площади, под бетонными мутантами, настороженно прислушиваясь к ораторам, как желе, глухо ворочалась, утробно постанывала, неопределенно, но агрессивно ухала грандиозная толпа, над которой, как глас победы, разносился очередной торжествующий мегафонный голос:
– Долой воров-чиновников!.. Долой пустобрехов-болтунов!.. Мы за внимание к каждому отдельному человеку!..
– Ну, разболтались. Это надолго. Ты теперь, значит, так, мужик, – повертев головой, торопливо предложил водила, явно испугавшись, что такие хорошие и легкие деньги могут обидно и быстро уйти из рук. – Ты теперь, значит, давай, как я. На полном, значит, доверии.
И нашел нужный вопрос:
– Где хотел выйти?
– На Орджоникидзе.
– Ну, вот видишь! На Орджоникидзе! Какие же тут проблемы? – обрадовался водила. – Орджоникидзе это рядом. Доплюнуть можно.
И вытянул руку:
– В доме над магазином? Над «Яхонтом»?
– Угадал.
Мельком глянув по направлению руки водилы, вытянутой в сторону дома, Валентин насторожился. Резкая короткая вспышка. Еще одна. И еще. Будто световой морзянкой в глаза кольнули. Кто-то в окне четвертого этажа, ну, может, выше, приоткрыл форточку. Нет, поправил себя Валентин. Не на четвертом. Скорее, на пятом. И не в квартире Куделькина-младшего, а выше.
Этажом выше.
В квартире крутого деда Рогожина.
Но ведь ключи у Куделькина. Он сам говорил. И даже ходил в квартиру Рогожина вчера ночью. Кто может открывать и закрывать форточки в пустой квартире, опекаемой Куделькиным? Неприятно вспомнилось вдруг то, что так мучительно не давалось памяти час назад: сломанная ель за мутантами.
– Если уж мы теперь на полном доверии, тогда, значит, так, – оживился водила. – Ты сейчас смело шагай прямо через проспект домой или куда там тебе надо, так у тебя быстрее получится, даже быстрее, если мы начнем объезжать площадь, а я, скажем, через полчаса, как договаривались, буду стоять на углу улиц Орджоникидзе и Мичурина. Ну, там, знаешь? Возле ипотечного банка. У него витрины во весь этаж. А мои номера ты теперь запомнил, не потеряешься. И цвет у моей «шестерки» заметный. Короче, буду стоять у ипотечного банка, напротив магазина, в котором инвалидам водку дают… – водила весело подмигнул.
– Каким инвалидам? – не понял Валентин.
– Да шучу я, – хохотнул довольно водила. – Речь о ветеранах войны. В этом магазине для ветеранов войны скидка. Особенно для ветеранов битвы на Куликовом поле.
И просительно усмехнулся:
– Может, увеличишь задаток?
– Не увеличу.
– Ну, тогда, значит, через полчаса?
– Как договорились.
Мимо Дома книги, зацепив самый край, пронизав этот достаточно плотный край беспрерывно волнующейся, встревожено, но и агрессивно поревывающей толпы, Валентин пересек Красный проспект.
Багровые лица. Угрюмые лица. Веселые лица. Явно сумасшедшие лица. Ни одного спокойного понимающего лица. Валентину не очень-то хотелось с «дипломатом» в руках пробиваться сквозь толчею, правда, тщательно контролируемую нарядами милиции, но другого пути у него просто не было. Любой обход площади занял бы больше времени, чем то, которым располагал Валентин. В толпе, как в лесу, хмуро думал он, пробиваясь к дому Куделькина-младшего. Никогда не знаешь, куда тебя вытолкнет, вынесет в следующий момент. В толпе, как в лесу, точнее, как в море, подумал он. Надо все время прислушиваться к ходу толпы. К ее дыханию. К ее течению, то медлительному, то стремительному, как в водовороте. И никогда не надо ей противоречить, бороться с нею, особенно, черт возьми, с таким грузом, как снайперская винтовка в специально для того оборудованном «дипломате».
Внешне Валентин оставался спокоен.
Луч, так неожиданно отразившийся от форточки и острой световой морзянкой кольнувший его глаза, как бы мгновенно высветил всю картину, до того весьма смутную, позволил почти мгновенно понять все то, что прежде казалось размытым, неясным, аморфным, случайным, никак не связанным. На самом деле, конечно, если быть справедливым, высветил картину вовсе не луч света, случайно отразившийся от форточного стекла, а скорее, оказавшиеся незапертыми в аэропортовском ресторане замки чужого «дипломата».
Но даже не это было сейчас главным.
Главным сейчас было то, что Валентин вдруг окончательно понял, даже уверился в том, что снайперская винтовка попала в его руки не случайно. В квартире Куделькина-младшего винтовка, несомненно, хранилась для дела. Кто-то собирался из нее стрелять. Если не из квартиры Куделькина, то уж точно из квартиры крутого деда Рогожина.
Что, впрочем, неважно.
Важно то, что кто-то собирался стрелять. Может, даже сам Куделькин.
Если меня действительно решили подставить, хмуро подумал Валентин, то лучшего момента для этого попросту не найти. Именно так, видимо, и надлежит действовать тем, кто решил его подставить.
Где «Хеклер», там и «Кох».
Стрелять из квартиры деда Рогожина или из квартиры Куделькина-младшего, собирались, скорее всего, в одного из выступающих на митинге ораторов. Возможно, даже в какого-то совершенно конкретного, заранее определенного. Выбор есть, хмуро усмехнулся Валентин. Это в толпу можно стрелять откуда угодно, нет проблем, ниоткуда не промахнешься, но чтобы держать под прицелом временную трибуну и конкретную, заранее определенную цель, позицию надо было оборудовать именно в квартире Куделькина.
Не ниже.
Ни в коем случае не ниже.
Наоборот, одним-двумя этажами выше.
Ничего не ведая, ничего не подозревая, гигантская толпа тяжко и грозно ухала, ахала, поревывала, тяжко и грозно ворочалась в тесных рамках прокаленной солнцем площади. Металлический мегафонный голос колебал толпу. Ее поверхность вдруг шла широкими кругами, людоворотами. Как темный чугунный расплав, выплеснутый на раскаленную сковороду. Или как глубокая заводь, растревоженная неожиданными паводковыми водами.
