Александр Проханов - Теплоход "Иосиф Бродский"
— Это смерть не только для России, но и для Америки, — бормотал Киршбоу, наблюдая китайское нашествие.
— При Куприянове будет еще ужаснее, — ненавязчиво замечал Есаул, чувствуя растерянность дипломата, продолжая воздействовать на его представления, осуществляя вербовку. — Мне кажется, вам следует отразить увиденное в личном письме Кондолизе Райе. России нужна сильная власть, почти диктатура, для приостановки китайской экспансии.
— А мне нравится этот трудолюбивый, пусть несколько и многочисленный народ, — счастливо озирался Словозайцев. — Они первыми изобрели фарфор и бумагу и первыми, как мы видим, высадились на Марсе. — Он сделал волнообразное движение шеей, стал на одну ногу, плеснул рукой, издав мяукающий, дребезжащий звук, совсем как лицедей Пекинской оперы.
Они миновали многолюдные кварталы, где высились гигантские супермаркеты, уходили в небо высотные здания, тянулись широкие, полные скоростных лимузинов автострады. Оказались в предместье, сре-подвесных садов, искусственных водопадов, золоченых пагод. Окруженный священной рощей, возвышался храм, — смуглая черепица, уступчатая, похожая на паруса кровля, резные стены с драконами. Двери в храм, покрытые позолотой, усыпанные яшмой и бирюзой, с тяжелыми серебряными кольцами, были приоткрыты. Они благоговейно вошли. В мягком сумраке горели светильники, курились благовонные палочки, плавали разноцветные дымы. Среди этих опьяняющих дымов, в таинственных переливах света высилась гигантская статуя. Ее голову украшало множество кос, перевитых лентами, усыпанных драгоценными камнями. Золотое лицо сияло, словно ночное солнце. Глаза были закрыты, на устах играла загадочная улыбка. Алая накидка переливалась разноцветным шитьем, шею украшали золотые ожерелья с сапфирами и изумрудами. Руки были молитвенно воздеты, и на тонких пальцах сверкали магические перстни. Статуя была одета от плеч до пояса. Нижняя часть тела была обнажена. На округлом, золотом животе темнело углубление пупка, в котором таинственно светился рубин. Статуя стояла на коленях, разведя ноги, упираясь в землю гибкими стопами. Из продольной складки под животом, указывающей на то, что статуя изображала женщину, из растворенного лона непрерывно шло извержение — выпадали плотные сгустки, небольшие круглые клубни. К ним подбегали служители в оранжевых хламидах, клали в люльки, увозили в дальнюю часть храма, где было туманно от благовоний, колыхались лампады, слышались заунывные звуки флейты. Было видно, как клубни начинают взбухать. Лопались оболочки, и из них, как из яиц, появлялись личинки. Принимались расти, шевелились, приподнимая небольшие черно-глянцевитые головки. Служители с бритыми головами наклонялись к личинкам, кормили их с длинных серебряных ложек сладким нектаром, питательным соком растений, белым молочком кокосов.
Личинки увеличивались, разрывали упругую кожу, но вместо бабочек или стрекоз из них появлялись китайцы — молодые, свежие, с черно-стеклянными волосами, смуглыми, чуть желтоватыми лицами, на которых играл румянец. Выбирались из люлек, быстро облачались в одежды и покидали храм. Сотнями, тысячами направлялись в город, где их поджидали работа, тренировка, военные упражнения, манифестации и многое другое, что делало китайцев великим народом, которому принадлежало будущее. В опустелые люльки бритоголовые монахи укладывали новые клубеньки, которые были не чем иным, как яйцами, что выпадали бессчетно из гигантской красно-золотой матки с закрытыми глазами и блаженной улыбкой роженицы. Это был центр великой общины. Животворящее ядро необъятного улья. Священное лоно гигантского муравейника, создающего сонмы солдат и работников. И было неясно, кто оплодотворяет златоликую богиню, кто вбрасывает в ее лоно пылающее семя. Уж конечно, не утомленные бритоголовые слуги, перевозящие яйца, в которых дремали зародыши.
— Боже мой. — Киршбоу закрыл лицо руками. — Зачем я это увидел?
— Вы должны сообщить Кондолизе Райе, что стратегический союз Америки и России — единственная преграда «желтой опасности». «Третий срок» Президента Парфирия — вот что остановит китайцев, если не на пороге Сибири, то уж точно на Урале. Отправляйте письмо диппочтой. Или вернемся, и я свяжу вас с Госдепом по горячей линии.
— Зачем я это увидел? — повторял Киршбоу, деморализованный зрелищем безостановочного размножения. Есаулу и самому было не по себе. Он не ожидал, что в центре России находится инкубатор с гигантской маткой, тайно привезенной по Транссибирской гистрали под видом статуи Будды, в рамках куль-оного обмена, о чем с упоением рассказывал министр культуры Швыдкой в программе «Культурная революция».
Лишь Словозайцев сохранял присутствие духа. С любопытством рассматривал люльки, в которых монахи везли выпадавшие из матки яйца, — наклонился и пощупал пальцем упругую оболочку яйца, оставив легкую вмятину. Пытался обойти златоликую женщину сзади, чтобы обнаружить источник столь бурного оплодотворения. Заглянул под великаншу, надеясь рассмотреть неутомимые органы, извергающие в мир миллионы китайцев. Видимо удовлетворив любопытство, отошел к озаренному алтарю. Извлек из-под кимоно плоскую металлическую коробку, напоминавшую табакерку. Есаул различил на крышке начертанные красным иероглифы.
Лакированным длинным ногтем кутюрье поддел крышку табакерки, она распахнулась. В сумрачный воздух храма из коробки стали вылетать бабочки — небольшие, изящные, серебристо-синие, нежно-голубые, ярко-лазурные. Напоминали бабочек-голубянок, что в изобилии водятся в русских лугах, создавая в солнечный полдень ощущение мелькающего серебра.
Бабочки вылетали из табакерки. Нестройной вереницей, словно нанизанные на незримую нить, летели все в одну сторону — к золотой великанше. Подлетели к ее пупку, затрепетали прозрачным облачком. Переместились ниже. Одна за другой, переливаясь синевой, стали влетать в заповедный разрез внизу живота, погружались в живородящее лоно. Скрылись все до одной.
Плодоношение вдруг прекратилось. Яйца перестали выпадать из животворящей пучины. На некоторое время воцарился покой. Только слабо качались светильники, беззвучно пламенели лампады, свивался в завитки благовонный перламутровый дым. Затем среди раздвинутых могучих ног великанши случилась ослепительная белая вспышка, словно сгорел магний, и оттуда повалил белый дым. Его запах нес в себе горечь подгоревшего лука и переперченных соевых бобов. От него начинали слезиться глаза.
Сквозь проступившие слезы Есаул видел, как золотая промежность стала содрогаться, обваливаться. Из нее выпадали куски, словно плоть великанши была источена невидимыми термитами. Падала золотая труха, сыпались опилки. Разрушение распространилось на могучие ляжки, выпуклый золотой живот. Все рушилось, крошилось, превращалось в труху, опилки. Вся громадная статуя с алой, златотканой накидкой, сапфиры и изумруды, пылающий рубин живота — все растворялось и таяло, превращалось в белую пыль. Обломились и упали изящные персты, рухнули воздетые руки, накренилась и стала отваливаться луно-видная голова с закрытыми веками и блаженной улыбкой. Не долетела до земли, превратилась в прах.
Вместо золотого идола зияла пустота. И обнаружилось, кто в этом улье был приставлен к матке и оплодотворял ее неустанно. За ее спиной находился полк китайских солдат, которые, по приказу командира, один за другим раздевались. С воинственными криками налетали стремглав на богиню. Вонзали в нее страстную, поставленную на службу отечества плоть. Вбрасывали нетерпеливое семя. Обессилив, качаясь, отходили в сторону, уступая место другим, полным страсти, которой они заряжались, питаясь сверхкалорийным рисом.
Полк осеменителей, утратив цель, некоторое время стоял опешив. Передовой отряд, голый, с нацеленными в дело орудиями осеменения, топтался растерянно. Второй отряд, ожидавший своей очереди, все еще разминался и массировал свои отцовские органы. Но это продолжалось недолго. Волна разрушения перекинулась с богини-матери и на солдат-отцов. Все они под воздействием невидимой силы стали валиться навзничь, падали один на другого, как выстроенные в ряд плитки домино. Валились, рушились, превращались в длинные бороздки белого пепла и исчезали.
Разрушение охватило весь храм. Истребляющая энергия опустошала люльки, сжигала яйца, испепеляла личинки, превращала в горчичную пыльцу расторопных служителей. Последний, вылупившийся китаец, со страхом оглядываясь, бежал к выходу. Но его настигла безымянная смерть, и он был превращен в пудру, которая легким облачком клубилась там, где секунду назад находился молодой человек.
Это была стихия разрушения, имевшая непознанную природу. Будто в храм ворвались энергии антимира, была вброшена горсть молекул антивещества, которое вступало во взаимодействие с земными формами, превращая их в ничто.
