Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 3 2012)
В решении жюри «казаковки» в 2003 году присутствовала высшая справедливость. Премией (пусть только за рассказ) отметили мастерство этой красивой и мужественной женщины, упорно работающей, преодолевая тяжелую болезнь. 31 июля 2004 года Ирина Полянская умерла.
Шорт-лист — 2005 запомнился тем, что (случай небывалый) включил два рассказа одного писателя: Ильдара Абузярова. Не знаю, был ли то казус или какой-то странный замысел. Впрочем, победы Абузяров не дождался, видимо, все решили: хватит уже того, что молодого и дерзкого авангардиста с его текстами, подкрашенными модной метафизикой Востока и слегка устаревшим магическим реализмом с приправой абсурда, отметили столь необычным образом. Третий год подряд в шорт-лист входил Сергей Солоух, на сей раз с рассказом «Окисление» («Новый мир», № 9). Вообще-то в «Новом мире» было напечатано три рассказа под общим заголовком «Химия». Сообщалось также, что все они из цикла «Естественные науки» (в 2008 году цикл выйдет отдельной книгой).
Пересказывать их, кажется, нет смысла, они сцеплены из простейших составляющих: работа, болезнь ребенка, мучительные отношения с женой, мысли о самоубийстве, выздоровление ребенка, примирение с женой. Прелесть рассказов — в ритме короткой рваной фразы, в свежей метафоре, которой обозначаются переливы человеческих отношений: окисление, кристаллизация и растворение. Это как раз тот случай, когда рассказ работает лишь в сцеплении с другими, и очень жаль, что на премию не может быть выдвинут именно цикл. Тем не менее шансы Сергея Солоуха были, на мой взгляд, достаточно велики. Жюри, однако, наградило рассказ Иличевского «Воробей». И, оглядываясь назад, видишь, насколько точным было это решение: за последующие шесть лет имя Иличевского стремительно утверждалось в литературе, подтвержденное новыми текстами и новыми премиями.
Я прочла рассказ уже после награждения и именно с той поры начала следить за Александром Иличевским, с каждой новой вещью убеждаясь в мощи и самобытности его таланта, удачно сочетающегося с широтой кругозора и объемом интеллекта. «Воробей» — лаконичный текст, композиционно очень интересно выстроенный. Воробей вьется по спирали этого повествования, создавая многозначную метафору. В начала рассказа птица залетает в окно крестьянской избы, где умирают от голода женщина и ее маленький сын, Иван. Скудная похлебка из воробья мальчика не спасет, он умрет той же ночью, в предсмертных видениях ощущая себя воробьем, которого нещадно болтает на ветке… «Но вдруг ударил сильный порыв в спину, лапки разжались — и ледяная пустота накинулась и рассосала».
Рассказ, однако, не о голоде 1933 года и даже не об Акулине, чудом выжившей. Став взрослым и успев изрядно подзабыть детство вместе со страшными рассказами няни о голоде и смерти ее семьи, герой внезапно получает весточку из прошлого. Проводя ревизию склада на севере Москвы, забитого мониторами, рассказчик обращает досадливое внимание на ватагу воробьев, повадившихся проникать под складскую крышу. Выясняется, что эти птицы — наследство тридцатых годов, когда эта складская зона служила хранилищем стратегических зерновых запасов Москвы. Покопавшись в земляной пыли на заднике ангара, герой находит четыре зернышка, и воображение его рисует вереницы подвод, которые тянулись к железнодорожным станциям из Поволжья, Ставрополья, Кубани и Украины, и среди них — подвода, которая подчистую забрала зерно из дома Акулины, обрекая всю семью на гибель. Можно бы на этом и закончить. Но автор находит для концовки замечательную деталь: одно из зерен ему удается прорастить, оно дает колос. «А в этом году у меня на грядке наливаются уже двадцать два колоска. А еще через год я надеюсь угостить Ивана лепешкой; небольшой, не больше просфоры» — так заканчивается рассказ. Загадочные с точки зрения здравого смысла усилия рассказчика по проращиванию зерна шестидесятилетней давности оказываются метафорой восстановления справедливости, а сам рассказ — конечно же не о голоде 1933 года, хотя и о нем, а о связи времен, о человеке в истории, о памяти и забвении.
В рассказе Чехова «Студент» герой, пораженный живой реакцией случайных своих слушательниц на евангельскую историю отречения Петра, думает о том, что прошлое «связано с настоящим непрерывною цепью событий <…> И ему казалось, что он только что видел оба конца этой цепи: дотронулся до одного конца, как дрогнул другой». Вот эту цепь сумел увидеть и Александр Иличевский, и в его рассказе тоже прикосновение к одному концу цепи заставляет дрогнуть другой.
До сих пор решения жюри вызывали у меня либо сочувствие, либо понимание. Но вот настал 2006 год и принес звание лучшего рассказа года «Бекару» Афанасия Мамедова («Октябрь», 2006, № 7) — истории про то, как профессор Гнесинки по прозвищу Бекар слегка увлекся студенткой, у которой принимал досрочно экзамены, как неожиданно для себя назначил ей встречу в кафе, чтобы поставить сданный зачет, а тут некстати фотограф, и уже почти невинная беседа профессора со студенткой превращается в компромат, и вот уже рушится работа, семья, а там и смерть. Что смущает в этой истории — это ее новеллистическая заданность. Можно придумать заголовок в стиле Боккаччо: «Добродетельный профессор музыки получает клеймо прелюбодея и умирает, в том время как его начальник предается разврату и благоденствует». Сюжет такого рода годится для новеллистического рассказа в ироническом ключе, а Мамедов делает из него драму, приходится привлекать психологию и размазывать ее по тексту, а психология — штука коварная, можно и не поверить.
На фоне предыдущих лауреатов — Эппеля, Полянской, Иличевского — рассказ смотрится довольно бледно. Но стоит почитать шорт-лист, и проникаешься сочувствием к жюри.
Вообще с премиальными рассказами — это как с грибами: идешь с лукошком в лес, а там пусто, одни сыроежки, так что и тонконогий подберезовик — праздник. А другой раз боровики повылезли, подосиновики пошли, рыжики, так что хлипкий подберезовик удачливый грибник даже в корзину не возьмет.
Неурожайный был год. Конкурировать с рассказом Мамедова в этом шорт-листе мог очень милый рассказ Олега Зайончковского «Любовь после „Дружбы”» — изящная, иронично и светло рассказанная история взросления подростков, расстающихся с вымышленным детским миром. Но уж слишком камерный этот рассказ, слишком «проходной» и второстепенный даже и для самого Зайончковского. В шорт-лист попал и рассказ Романа Сенчина «Персен»: типичный представитель офисного планктона томится от бессмысленности жизни и мечтает о проститутке. Ну пусть себе мечтает. Были у Сенчина рассказы и получше. Победу предвещали Аркадию Бабченко, за которым закрепилась репутация летописца чеченской войны и правдивого ее критика и бытописателя. Рассказ «Аргун» отвечает всем ожиданиям поклонников Бабченко: ужасы военных будней, грязь, голод, воровство, жестокость, умножающая жестокость. Но если честно — какой же это рассказ? Записки, очерк, ценнейшее свидетельство... И правда правдой, но какое-то чувство жанра тоже должно быть у писателя.
Что касается меня, то я бы все равно после многих колебаний проголосовала все же за «Аргун». Но могу понять и тех, кто предпочел рассказ Афанасия Мамедова, хотя бы из жанровых соображений. Хорошего выбора не было.
Но вот в следующем году премию получила Наталья Ключарева за рассказ «Один год в Раю» («Новый мир», 2007, № 11), хотя в шорт-листе стояло по меньшей мере два рассказа, на голову выше наивно-социального произведения Ключаревой.
Я не большой поклонник модного Захара Прилепина и считаю его сильно переоцененным писателем, но все же рассказ «Грех» по-настоящему хорош — психологически очень точное, трепетное, все в переливах полутонов изображение первого любовного чувства, конфликтующего с долгом. И какая светлая радость предстоящей жизни пробивается сквозь молодое отчаяние и тоску.
В том же году, когда премию получила Ключарева, в шорт-листе был рассказ, который, с моей точки зрения, является вообще одним из лучших рассказов десятилетия, — это «Базилевс» Ольги Славниковой. (Отличный рассказ Асара Эппеля я в расчет не беру, он уже свою «казаковку» получил, второй вроде как не положено.)
Не знаю, чем может пленить рассказ Ключаревой «Один год в Раю». Меня так он оттолкнул фальшью в самом начале: когда герой, от которого ушла жена, просит у соседа телевизор, потому что 9 Мая — «единственный день в году, когда я смотрю телевизор. Фильмы о войне. Они не дают обманываться». Если у автора была задача подчеркнуть низкий интеллектуальный уровень героя — так она выполнена. (Какой дурак смотрит все подряд по телевизору 9 Мая, да еще принимая всерьез немалое количество военной дребедени, обрушенной на головы зрителей?) Но нет, тут, оказывается, задача другая: подчеркнуть неподлинность современной жизни в сравнении с подлинностью жизни военного поколения. Дальше повествование стремительно покидает область здравого смысла, но не укореняется при этом в мире условности и притчи, оставаясь просто сцеплением немотивированных действий и поступков. Пьянка — недостаточный повод, чтобы рвануть в места, где пропал неведомый дед, и купить за ящик водки ненужный дом в деревне с издевательским названием «Рай» и уж тем более чтобы в этой деревне поселиться (ведь пора и протрезветь). А психологическая недостоверность поступков героя и наивный образ отваливающихся от географической карты фрагментов — недостаточная причина, чтобы счесть рассказ притчей о судьбе страны.
