Питер Хёг - Ночные рассказы
Леонора Блассерман смотрела на сына своего племянника, не моргая.
— Каждый, — сказала она, — имеет право на тайну. Но я могу только сказать тебе, что всё полное и окончательное — в ведении Господа Бога. На земле всё полное и окончательное всегда бесчеловечно.
— Речь идёт, — сказал Хенрик холодно, — о том, чтобы помочь человечеству сделать большой шаг вперёд.
— Не следует ли тебе, дорогой Хенрик, — проговорила старуха медленно, словно тщательно взвешивая каждое слово, — немного больше посмотреть мир, прежде чем спасать его? Нет предела тому, какой ерунды можно наговорить о ноте ля, пока ты её не услышишь.
Полный разочарования и горечи Хенрик понял, что говорит с глухим человеком, что слова его падают на каменный пол, если так можно выразиться, на мёртвую почву, что Леонора Блассерман уже не обладает необходимой душевной проницательностью, чтобы разглядеть зарю нового времени, даже если солнце восходит прямо у неё на глазах.
— Когда Вагнер был в моём возрасте, — сказал он, — он уже писал «Риенци».
Тётя посмотрела на него без всякого выражения.
— Когда Вагнер был в твоём возрасте, — сказала она, — он уже был женат. Ты не собираешься жениться?
Хенрик чувствовал, какое холодное противодействие исходит от старости, и впервые он понял наконец своих родителей. Он глубоко вздохнул и щёлкнул каблуками. Последнее слово, однако, должно остаться за ним.
— Задача, которая стоит передо мной, — так велика, что я принял решение полностью посвятить себя великой миссии.
Мысли его на минуту обратились к целому ряду успешных, быстро начавшихся и резко закончившихся любовных историй.
— Я, — продолжил он, — решил, что не могу связывать себя длительными отношениями.
— Это, мой милый Хенрик, — заметила Леонора Блассерман, — как бы тебе сказать — крайне негигиенично.
Хенрик закусил губу, повернулся и ушёл, кипя гневом. Свою тётю, и в этом он был совершенно уверен, он видит в последний раз. Как и его семья, он перерубил те оковы, которые, очевидно, до сих пор и его приковывали к этому пережитку прошлого.
В течение последующих трёх лет Хенрик ни разу не видел тётю Леонору. За полгода до своего отъезда в Германию он услышал, что она заболела, но отказалась от госпитализации. Вскоре после этого отец сообщил ему, что семья объявила её невменяемой и что сама она и всё её имущество переданы под опеку. В связи с этим появилась возможность начать осуществление большого и давно уже вынашиваемого плана, некоего симфонического проекта, для которого уже построенное на озере Фуресёен здание было лишь мелодической прелюдией: превращение дома Леоноры Блассерман на Родё в первый в Дании психиатрический дом престарелых.
Семейство попросило Хенрика спроектировать необходимые изменения, что он и сделал, заметив, однако, в себе некоторые колебания. Тот, кто идёт прямым путём к свету, конечно же, просто не может особенно обращать внимание на то, что попадается ему под ноги, он это знал, но, сидя над чертежами дома, который был свидетелем его детства, он обнаружил, что дом необъяснимым образом сохранил свою власть над ним, и все изменения в проекте он делал крайне осторожно. Он, который одним росчерком пера сровнял с землёй целый жилой квартал в Берлине, чтобы освободить место для крематория, призванного вызвать всеобщий восторг, перед одним-единственным датским домом, представлявшим собой беспорядочное нагромождение упадочных стилей, не мог прийти к последовательному решению. В конце концов он предложил незначительную внутреннюю перепланировку, небольшое изменение фасада и приведение в порядок парка.
Это и было сделано. В том письме, где сообщалось, что Хенрик избран председателем правления, говорилось также, что строительство на Родё закончено в соответствии с его указаниями и что остров принял первых пациентов.
7
За год до этого великая тайна Хенрика — о которой по-прежнему не знал ни один человек — получила неожиданную поддержку извне, при том, что самому ему казалось, будто к его тайне написали аранжировку для хора и оркестра, и написали её люди, которые сами ещё не понимают, в чём принимают участие.
Произошло это, когда он познакомился с немного численным, но неуклонно растущим кругом достойных доверия, обеспокоенных и вместе с тем полных энтузиазма людей, готовых пожертвовать даже своей жизнью ради будущего Дании. Они создали братство, которое, когда Хенрик встретился с ними, состояло из представителей двух молодёжных политических организаций, некоторых членов Союза помещиков, отдельных политиков из фолькетинга и ландстинга, одного министра, руководителей крупной ассоциации предпринимателей, а также членов Налогового союза, которые смело и открыто боролись за то, во что они искренне верили, а именно за увеличение налогов.
Уверенность в силах и влияние этого братства росли благодаря его составу, благодаря тому факту, что оно включало в себя представителей как высших, так и низших слоёв общества — тех, чьё богатство никогда не иссякнет, и тех, кто уже ощутил на себе грядущий экономический кризис как тиски, которые с каждым днём сжимались всё больше. Эти люди обнаружили, что их экономические интересы противоречат друг другу лишь на первый взгляд, и это противоречие исчезает, если посмотреть на эти интересы под нужным углом зрения, а именно в свете того, что всех их связывают два всепобеждающих чувства: панический страх перед распространяющимся в среде пролетариата коммунизмом и осознание того, что пришло время для великих духовных и политических перемен, для нового, грандиозного и, если понадобится, даже жестокого ренессанса.
Члены этого ордена чувствовали приближение чего-то важного, и они объединились, чтобы внести общий вклад в подготовку Дании к грядущим событиям. Или, быть может, даже для того, чтобы всё началось именно в Дании. Им уже было ясно, что в их тайном кругу развивается зародыш мысли, зреет чёрное алхимическое яйцо, которое сейчас, в ближайшие годы, должно треснуть. Зародышем этим был замысел о государственном перевороте. Все они в любой момент ожидали кризиса, внезапного восстания и схватки с несостоятельной демократией. Во главе этого восстания встанут они. Искали же они теперь исключительную, харизматическую личность, которая могла бы, как только треснет скорлупа, выступить вперёд и взять в свои руки бразды правления.
Тут-то они и встретили Хенрика Блассермана, который играл им Вагнера и Рихарда Штрауса и рассказывал, о чём говорил Заратустра, и о блассермановской лечебнице, и о мыслях своей семьи по поводу грядущего тысячелетнего рейха, который представляет собой мир казармы, где всё находится на положенной полочке за семью замками, потому что должен же быть порядок во всём.
Хенрик умел не только играть на рояле и петь, но и говорить, и слова его, обращённые к членам братства, складывались в некие словесные конструкции, которые Хенрик, конечно же, наспех придумывал на ходу, но которые тем не менее звучали вполне убедительно, и наконец они сообщили ему, что он — именно тот вождь, которого они ждали, и призвали его встать у руля их гордой канонерской лодки, устремлённой в будущее.
Хенрик испросил себе несколько месяцев на размышление, и, когда он вернулся из своей поездки, время это как раз истекло. Среди стоявших перед ним задач самой безотлагательной, как он знал, была необходимость дать определённый ответ.
Посетив Адольфа Гитлера, он понял, что даст согласие, и теперь он размышлял, как же ему устроить так, чтобы достойно и в торжественной обстановке сообщить об этом своим братьям. В день своего приезда, оставшись в одиночестве, он решил, что самым подходящим, таинственным и воодушевляющим местом может стать остров Родё, поблизости от психиатрической больницы, которую его семья построила как некий памятник своему расставанию с прошлым и как вотум доверия молодёжи, которая, поигрывая мышцами и сверкая глазами, коротко стриженная, блестя портупеями и ритмично маршируя в до блеска вычищенных, сверкающих сапогах для верховой езды под тональную, полнозвучную музыку, всегда права.
Он громко и довольно рассмеялся, потому что разве это не блестящая идея — пройти обряд посвящения в своё достоинство вождя на острове, в окружении воды, разве эта тема не была столь важной на протяжении всей истории музыки? В ушах его зазвучала «Музыка на воде» Генделя, песня сирен и симфония «Предварительное действо» Скрябина, которую должны были исполнять на индийском острове в присутствии всех видов фауны и представителей всего населения земного шара. Вместе с тем Родё находился как раз на таком удалении, которое было желательно, чтобы сохранить в тайне факт существования общества и планирование государственного переворота. Одновременно, чтобы быть во всеоружии, братство сможет учредить политическую партию, Датскую национал-социалистическую фалангу.
