Франсин Проуз - Голубой ангел
– Может быть, вы расскажете нам немного о своем романе?
– Что вас интересует?
– Например, фабула. – Лорен надеется, что сейчас Анджела опять промычит что-нибудь нечленораздельное.
– Там про девочку, которая влюбляется в своего учителя.
Ну, теперь самое время пересказать комиссии тот эпизод, где девочка и учитель трахаются среди разбитых яиц. И не забыть отметить, что эта скромная невинная девица весьма точно описала происходившее.
– А почему вы стали писать именно об этом? – спрашивает Лорен. – Откуда вы взяли эту фабулу?
Анджела смотрит на нее непонимающе. Откуда, по мнению Лорен, берутся сюжеты?
– Придумала.
– Это понятно, – улыбается Лорен. – А как вы полагаете, не мог ли профессор Свенсон, прочитав ваш роман, решить, что вы… испытываете чувства к одному из своих преподавателей?
– Мог, – говорит Анджела. – Наверное.
Неужели шесть вполне разумных мужчин и женщин поверят, что Свенсон решил завести «отношения» с Анджелой потому, что прочел об этом в ее романе, – ну что он, ненормальный подросток, на школьном дворе расстрелявший из автомата своих соучеников, адвокаты которого заявляют, что на это его подтолкнула компьютерная игра?
Лорен говорит:
– Может, на мысль о том, что профессор Свенсон хочет завести с вами особые отношения, вас навело что-либо еще?
Анджела должна подумать.
– Ну, я случайно выяснила, что он брал в библиотеке сборник моих стихов.
Так Анджеле было известно, что он читал ее стихи! Свенсон пытается понять, что это может значить. Когда она об этом узнала? Давно ли? Почему ему не сказала? Но тут Лорен спрашивает:
– Как вы это обнаружили?
Я время от времени заглядываю на эту полку. Проверяю – вдруг кто взял почитать мою книжку. Никто не берет. А тут раз смотрю – ее нет на месте. И я попросила знакомого парня, который работает в библиотеке, проверить по компьютеру. Оказалось, что книжку взял профессор Свенсон. И я догадалась – что-то происходит. Я никак такого не ожидала: неужели преподавателю больше делать нечего, кроме как ни с того ни с сего брать в библиотеке книгу с твоими стишками.
Да, конечно, не ожидала. Но погодите! Неужели никто не заметил, что Анджела призналась в поступке, который, строго говоря, противозаконным назвать нельзя, но совершать не принято? Записи о выданных книгах касаются только читателя и библиотекаря. Впрочем, тут можно вспомнить о телефонных счетах, о медицинских картах. Ничего не осталось святого, ничего конфиденциального.
– И что вы почувствовали, – спрашивает Лорен, – когда узнали, что вашу книгу взял профессор Свенсон?
– Меня будто ограбили, – говорит Анджела. – И еще…
– Что еще?
– Я еще подумала, что если бы профессор Свенсон был – ну, не знаю, – обычным парнем и я бы узнала, что он взял в библиотеке мои стихи, я бы решила, что нравлюсь ему.
Если бы профессор Свенсон был обычным парнем? А с чего это она взяла, что человек, берущий в библиотеке книгу, проявляет тем самым сексуальный интерес? Да, конечно, в чтении чужого произведения есть нечто сексуальное: это интимное общение с автором. Однако можно же читать… к примеру, Гертруду Стайн, и это вовсе не значит, что она тебе кажется привлекательной.
– А когда вы впервые почувствовали, что профессор Свенсон хочет чего-то, выходящего за рамки отношений «студент – преподаватель»?
Да когда они в первый раз заговорили, ваша честь, когда он взглянул на нее под перезвон колоколов. В классе было полно народу, а встретились их глаза. Нет, тогда он не понял, что происходит. Но теперь – понимает. Как это он стал романтиком? Да, приходится признать: то, каким видит его комиссия – старым расчетливым развратником, – не так унизительно, как правда. Но если Анджела догадывалась, чего он хочет, почему не сказала? Объяснила бы, какие чувства он к ней испытывает, какие она к нему, и он бы не потратил столько времени, пытаясь во всем разобраться. Избавила бы его от лишних волнений, от мучительных сомнений. Даже сейчас было бы не поздно. Но, с другой стороны, как она могла сама об этом заговорить? Как могла затронуть такую тему? Ведь он преподаватель, а она студентка. И судилище устроено по этой самой причине.
– Наверное, когда я сказала ему, что мой компьютер полетел, а он предложил свозить меня в Берлингтон, в компьютерный магазин. Мне показалось тогда, что это… ну, как-то чересчур. Но я все говорила себе, что он просто хочет мне помочь.
– А он хотел? – спрашивает Лорен.
Да, разумеется. Так хотел, что угробил целое утро, чтобы свозить девчонку в Берлингтон. Что ж, хорошо. Есть Бог на свете, и Он наказывает Свенсона за мечты о том, чтобы эта поездка не кончалась, за то, что поездка туда же с собственной дочерью ему понравилась куда меньше.
– Что же произошло в тот день? – спрашивает Лорен.
– Сначала – ничего особенного. Профессор Свенсон немного нервничал. Словно боялся, как бы нас кто не увидел. Словно мы делали что-то недозволенное.
Неужели Лорен забыла, что именно она их и видела, когда они выезжали из кампуса?
– А потом… – подсказывает Лорен.
– Потом мы ехали домой, и он говорил о чем-то… я не помню. Короче, он вдруг упомянул про своего нью-йоркского издателя, спросил, не хочу ли я дать этому человеку почитать свой роман, и вот тогда он положил мне ладонь на руку, а затем… на ногу.
Анджела замолкает – пытается успокоиться. В зале полнейшая тишина.
Ее может прервать кто угодно, достаточно лишь крикнуть: она лжет! Но если вмешается Свенсон, он все испортит, лишится единственного шанса услышать, что скажет Анджела дальше. И так и не выяснит, что же она тогда думала. Вернее, что якобы думала.
– Он снова спросил, хочу ли я, чтобы его издатель прочитал мой роман, и я поняла, что он на самом деле имеет в виду, и… – Анджела пере ходит на шепот: – … я сказала «да».
Она сидит, уставившись в стол, но наверняка ловит благожелательные флюиды, исходящие от комиссии, все члены которой, и прежде всего Лорен, наверняка переспали бы с любым, кто пообещал бы им знакомство с крупным нью-йоркским издателем. А они ведь люди взрослые, опытные, в отличие от Анджелы – она же, в сущности, ребенок. Что могла она – они – сделать? Конечно, надо было ответить «да».
– Что же было дальше, Анджела? – спрашивает Лорен.
– Мы поехали ко мне в общежитие, и он предложил донести компьютер до комнаты.
Предложил? Анджела сама попросила.
– И вы согласились? – говорит Лорен.
– Да, – отвечает Анджела. – Мне не хотелось его обижать. Я решила вести себя так, будто все это не в моей власти, понимаете, совершенно пассивно.
Пассивно – не ее слово. Она его и произносит с трудом. Использует лексику, которую освоила за последние несколько недель.
– То есть можно сказать, что в тот день, когда профессор Свенсон предложил проводить вас до комнаты, вы собой не вполне владели?
– Именно так, – говорит Анджела.
О да! У нее едва хватило сил бросить его на кровать.
– А вы с профессором Свенсоном осуществили то… то, что, как вы полагали, вам придется сделать, чтобы он помог вам с книгой?
Анджела говорит, запинаясь:
– Я не уверена, что могу об этом рассказывать.
– Все-таки попытайтесь, – говорит Лорен. – Сделайте глубокий вдох.
Какое же это извращение: взрослая женщина, профессор университета мучает девушку-студентку, заставляя ее описывать такой инцидент в присутствии не только комиссии, но и собственных родителей. Да Свенсон мог бы трахнуться с Анджелой на алтаре часовни Основателей, что было бы пристойнее, чем эта дикая оргия. Однако ему не следует забывать, что Анджела сама все начала. Анджела выбрала такой путь.
– Ну, мы занимались сексом. Собственно, мы только начали. А потом с профессором Свенсоном случилась… неприятность.
– Неприятность? – Неужели комиссии это неизвестно? Кто-то шелестит своими записями.
– У него вроде как зуб сломался.
Все разворачиваются к Свенсону, который как раз трогает сломанный зуб языком. Они видят, как вздувается вдруг его щека. Его собственные рефлексы свидетельствуют против него.
– И? – говорит Лорен.
– На этом все закончилось, – отвечает Анджела.
– А что вы почувствовали? – спрашивает Лорен.
– Облегчение, – отвечает Анджела, и то же чувство испытывают все присутствующие. Интересно, каково сейчас родителям Анджелы? Что они думают про Свенсона? – Моей вины в этом не было. Я свою часть договора выполнила.
– А профессор Свенсон сдержал слово? Он отвез ваш роман своему издателю?
– Да. То есть, наверное, да.
– А как вы об этом узнали?
– Он мне сам сказал. Но солгал.
– И как же он солгал? – спрашивает Лорен.
– Он сказал, что отдал его издателю.
– А на самом деле?
Анджела замолкает. Возможно, они так и будут сидеть здесь до скончания века, наблюдать за тем, как она разыгрывает свою роль, делая вид, что впала в ступор. Но теперь, словно компенсируя самоустранение дочери, потихоньку выходят из ступора ее родители. Отца (отчима?) передергивает – или это икота? Жена пытается его удержать, не хочет, чтобы он нарушал правила приличия, но он явно желает высказаться. Хриплым от волнения голосом он кричит:
