Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 12 2004)
Эта реплика к рецензии — странный жанр — прошу поверить, не в защиту фактических ошибок; это, смею думать, реакция на несправедливость. Несправедливость, однако, что интересно и что и заслуживает реакции, по-своему концептуальная. Алексей Балакин — серьезный и скрупулезный филолог, но фактические ошибки застилают ему горизонт. А в этом случае, не в обиду ему, возвратимся к фразе Андрея Битова в полном ее объеме.
Сергей БОЧАРОВ.
* От редакции. Автор рецензии на “Нину”, еще до представления ее к печати, показал ее текст Сергею Георгиевичу Бочарову, интересуясь его оценкой. Свое мнение С. Г. Бочаров высказал автору устно, а затем сформулировал в виде краткого постскриптума к отзыву А. Ю. Балакина. Отдел критики счел небесполезным опубликовать эти замечания, поскольку, не оспаривая частных суждений нашего рецензента, присоединяется все же к положительному мнению о труде А. Б. Пеньковского.
От себя мы могли бы добавить, что при педантическом подходе А. Ю. Балакина к слову не слишком корректно вкладывать непосредственно в уста Пушкина афоризмы столь неоднозначного персонажа, как Мефистофель (“Сцена из Фауста”).
Нежная дикость
“Странная” поэзия и “странная” проза. Филологический сборник, посвященный 100-летию со дня рождения Н. А. Заболоцкого. М., “Пятая страна”, 2003, 366 стр.
(“Новейшие исследования русской культуры”. Выпуск третий).
Н. Н. Заболоцкий. Жизнь Н. А. Заболоцкого. Изд. 2-е, дораб. СПб., “Logos”, 2003, 664 стр.
Столетие Николая Заболоцкого прошло в 2003 году — на десять лет позднее времени столетних юбилеев. И не было ни всенародных торжеств, ни панегириков, подобных тем, что обрушивались на публику во время празднования столетий Ахматовой или Пастернака. Заболоцкий не совпадает со временем, хронически не попадает в такт. И никогда не попадал. Это особенное качество, которое никак не связано ни с объективной значимостью творчества, ни с традиционностью, ни с новаторством, — это знак судьбы: жить поперек времен. Когда в конце 1929 года вышли “Столбцы” — они тоже были не ко времени. Как же на них набросилась с разных сторон ангажированная властью критика! Это означало конец творческой свободы в Советском Союзе, а ведь для Заболоцкого это был только дебют…
Несовпадение Заболоцкого со временем продолжается по сей день. Его друзья обэриуты, в первую очередь Введенский и Хармс, уже стали предметом пристального филологического интереса по разделу “русский поэтический авангард 20-х годов”. Заболоцкий и здесь не вполне свой. Даже его стихи 1926 года — “Лицо коня” или “В жилищах наших” — это скорее напоминание об Овидиевых “Метаморфозах”, чем о русском футуризме. Заболоцкий не против времени и не за. Он — “вне”. Я бы сказал, что его поэзия перпендикулярна действительности. Потому она и странная. И такова она по сей день.
Конечно, филологи, издавшие книгу статей о “странной” поэзии и прозе (кроме работ о Заболоцком в сборник вошли статьи о Хармсе, Платонове и даже Венедикте Ерофееве и “подпольном” герое Достоевского), вполне сознательно взяли слово “странный” в кавычки, как бы дистанцируясь от обывательского представления о поэзии. Но то, что они выбрали именно слово “странный” в качестве заглавного, говорит о многом. Ведь странный — это чужой и даже таящий скрытую угрозу. Это тревожно-напряженное отношение к поэзии Заболоцкого сохраняется и до сего дня.
Биография Заболоцкого, написанная его сыном Никитой Николаевичем Заболоцким, велика по объему. И это ее достоинство. Обилие фактического материала, которое приведено в книге, дает читателю возможность взглянуть на жизнь и творчество Николая Заболоцкого самостоятельно, как бы отстранившись от точки зрения биографа. Эта точка зрения, конечно, высказана, но сделано это ненавязчиво и без претензии на обладание единственной истиной.
Мне было очень интересно читать эту книгу, но я не нашел в ней ответа на самый важный, с моей точки зрения, вопрос: что же случилось с юношей, сочинявшим провинциальные стихи, в 1925 и 1926 годах? Что сделало его автором великих стихов? С чего это он взял, что “Мы тут живем умно и некрасиво”? Как это вообще пришло в голову человеку, описанному в биографии? “Человеку большой глубины, высоких моральных устоев и твердых принципов”? Такой человек достоин всяческого уважения, но поэзия Заболоцкого с легкостью выворачивает глубины и переламывает принципы и устои. Заболоцкий-поэт — сплошь “неправильный” и “странный”, и таким он остается и сегодня, несмотря на весь ХХ век, на все эксперименты, удачи и провалы.
Та свежесть и почти шокирующая новизна, с которой сегодня звучат “Столбцы и поэмы”, говорит о том, что Заболоцкий не пережит, не адаптирован ни русской поэзией, ни — шире — философской и эстетической мыслью. Его стихи не стерты, его образы и приемы не “автоматизированы”. Он не приглажен даже настолько, насколько удалось “приручить” поэзию Пастернака и Мандельштама.
Сборник статей отечественных и зарубежных авторов — это еще несколько попыток прочтения стихов и поэм Заболоцкого. В статьях “Семиотика ноля в „Столбцах” Николая Заболоцкого” Марко Каратоццоло и “„Царица мух” Николая Заболоцкого: буква, имя, текст” Игоря Лощилова авторы обращают внимание на то, что в издании “Столбцов” 1929 года было 22 стихотворения, то есть ровно столько, сколько Великих Арканов в картах Таро. В статье Лощилова предложена интерпретация “Царицы мух” как магического заговора, оттолкнувшегося от “Деревенской магии” — третьей части “Практической магии. (Черной и Белой)”, изданной под именем Папюса в 1913 году.
Каратоццоло, анализируя “Столбцы”, находит в них множество явных и скрытых ссылок на образ “ноля”. К сожалению, эта работа недостаточно точна в самой интерпретации семиотики ноля. Автор тесно связывает “ноль” и “круг” и, находя в стихах упоминание о круге (например, изображение круглого предмета или наречие “вокруг”), сразу вспоминает о ноле. Но эта связь является анахронизмом. Каратоццоло пишет: “Понятие ноля, намекающее на платонический миф совершенства, обнаруживается в стихах и подчеркивает оппозицию между идеальным миром советского человека, основывающимся на догмах революционной идеологии, и отсталым положением современного нэповского человека, от которого сам поэт не раз официально отказывался”. Ноль и круг никак не могли быть связаны с “платоническим совершенством”, поскольку в самой философии Платона ноля просто не было — ни в какой форме. А Аристотель посвятил доказательству отсутствия ноля (или ничто) в природе несколько глав “Физики”. “Круглость” ноля — то есть знак, которым обозначается современный арифметический ноль, — не имеет однозначного решения в современной истории математики. В вавилонской математике ноль обозначали и крюком, и пробелом между цифрами, и одним или двумя штрихами. Связь ноля и круга — это не только не установленный факт, но скорее всего случайность, и греческая философия (и Платон в частности) к этому совпадению никакого отношения не имеет. И даже тот факт, что в первом издании “Столбцов” 22 стихотворения и Великих Арканов Таро тоже 22, кажется мне не более чем совпадением, хотя к таким совпадениям следует относиться крайне внимательно. Но авторам статей не удалось убедить меня в глубинной связи Заболоцкого и этой магической традиции. Особенно сомнительным этот тезис кажется на фоне совершенно явной натурфилософской традиции поэзии Заболоцкого (о чем статья Г. Н. Ермоленко “Поэмы Н. А. Заболоцкого 1920 — 1930 годов и древнеримская философская поэзия”). Выявление связи между поэмами Заболоцкого и греко-римской традицией “научных” поэм бросается в глаза. Перекличка “Торжества земледелия” и “Птиц” с “Природой вещей” Лукреция Кара и “Георгиками” Вергилия кажется безусловной.
Биограф напоминает о том, что Николай Заболоцкий очень интересовался работами Константина Циолковского (с которым переписывался) и “Биосферой” Владимира Вернадского. Поиски русских ученых лежат в русле широкого натурфилософского движения, к которому принадлежит и книга Тейяра де Шардена “Феномен человека”. Основная идея этой книги близка поискам Заболоцкого, хотя саму книгу он не имел возможности прочесть. Тейяр (кстати, хорошо знакомый с работами Вернадского) утверждал, что нет в мире ничего неживого и что сознание присуще всему существующему. Просто в минералах жизнь и сознание присутствуют в скрытом, еще не проявленном состоянии. Когда Тейяр говорит о появлении жизни из “предбиосферы”, это говорит поэт: “Склонившись над бездной прошлого, будем наблюдать ее меняющуюся окраску. Из века в век цвет сгущается. Вот-вот что-то вспыхнет на молодой Земле. Жизнь! Вот Жизнь!” Работы натурфилософов — это в гораздо большей степени поэзия, чем наука. Но размах и свобода мысли, которые являют собой эти книги, способны вдохновлять если не на научные, то на поэтические подвиги.
