Игорь Гергенрёдер - Грация и Абсолют
Он не знал, что его отец, числящийся братом, выписан из больницы с назначением постельного режима в домашних условиях. Министр взялся за телефон и выведал, какое решение породила обнаруженная книга Дульщикова. Маршал добился, чтобы его соединили с генсеком, попросил прощения за беспокойство, сказал:
– Мне считанные дни остались…
Генсек, имея от врачей более оптимистичный прогноз о состоянии министра, выжидательно молчал. Тот проговорил с усилием:
– Если меня не станет, ему некого будет компрометировать. Можно, чтобы он жил?
Человек со знаменитыми бровями удивился силе родственного чувства, он испытал что-то вроде растроганности, сказал с хрипотцой и почти с искренним участием:
– Я сделаю для тебя.
Маршал, переведя дух, спросил:
– Я могу быть спокоен, что он будет жить?
– Будь спокоен! – прозвучало в трубке.
Не прошло суток, как генсеку доложили: министр обороны скончался, проглотив горсть сильнодействующих таблеток. Всесильное лицо вспомнило об обещании, и в течение нескольких часов желание исполнить его боролось с лживостью, развившейся до Абсолюта. Наконец генсек позвонил чиновнику, которому было поручено провести мероприятие, как выразились высокопоставленные бюрократы.
– Что у тебя с делом? – был задан вопрос.
Чиновник с готовностью ответил: дело делается.
– Отменяю, – произнёс генсек и после паузы добавил: – Если не поздно.
Чиновник, прошедший хитроумную школу недомолвок и умолчаний, силился уяснить истинное пожелание первого лица в государстве. Повременив с час, он позвонил в санаторий «Михайловское» доверенному врачу, но трубку поднял не он, а одна из его коллег, которая сообщила: врач ушёл к больному.
– Позовите его к телефону, – приказал человек с полномочиями, помолчал и обронил: – Срочно.
Как и в прежние дни, Лонгин Антонович в послеобеденные минуты сидел у себя в палате на постели, ожидая медсестру, которая и появилась – молодая, улыбчиво-бодрая, хорошенькая. Она ловко несла поднос с лекарствами, с двумя стаканами воды:
– Пожалуйста! Этим запить вот это, а здесь – растворённая таблетка.
Он, как и в прошлые разы, напрягся во всю мочь – только бы не дрогнула рука, не расплескалась жидкость... «Она?..» – поскорее проглотить... Медсестра лучисто улыбнулась:
– Отдыхайте на здоровье!
Он лёг на правый бок, перевернулся на спину, непреодолимо тянуло в сон... он оказался в зале ресторана, столик перед ним полон вин и закусок, на встречу должны прийти люди – враги, выдающие себя за друзей. Поэтому у него на скатерти под меню лежит пистолет.
Что такое? Пистолет сейчас только был – и его уже нет! ни под меню, ни под винной карточкой. Он обшаривает свои карманы – нет пистолета! А вот-вот появятся убийцы. Его пронизывает чувство беззащитности – бежать сломя голову... Но вот же он, пистолет: лежит на тарелке. Лонгин Антонович тянет к нему руку…
В палату вошёл врач, профессионально впивающимся взглядом прозондировал лицо человека, погружённого сильным наркотиком в кому. Наполнив шприц препаратом, врач удобно уселся на стул у постели, и тут послышался топоток, в палату рысцой вбежала коллега-доктор:
– Вас к телефону срочно!
Врач, отрываемый от дела, на исполнении которого он сосредоточился, недовольно спросил:
– Что-то ещё сказали?
– Да нет…
Он сделал Лонгину Антоновичу укол в вену, отправился в кабинет и взял телефонную трубку. В ней раздался знакомый ему голос распорядителя:
– Отменяется!
Врач оторопел, у него вырвалось:
– Но я уже ввёл…
Он ввёл профессору препарат, который, угнетая деятельность дыхательных органов, вызывал смерть.
– Так, – сказал голос в трубке, – значит, уже поздно.
– Я могу нейтрализовать действие, – поспешно сказал врач, – сделать?
Чиновник готов был сказать «да!» – но что-то ему помешало. Это включился Абсолют. Врач повторил вопрос, но ответом было молчание, а затем раздались короткие гудки: на другом конце провода положили трубку.
119
Алик после разговора с мужем по телефону не жила, а переносила давление беспрерывной тревоги. Ло не назвал её ни «Алик», ни «Альхен», в его голосе не проскользнули нежно-интимные интонации. Нет сомнений – он был несвободен, говоря с ней. Несмотря на его связи, ему, вероятно, крепко достаётся. И что с его здоровьем? Наверняка состояние хуже, чем он сказал.
Спустя несколько дней она услышала утром по радио: скончался от болезни министр обороны. Стало ещё тревожнее: Ло лишился могущественной поддержки.
Минул долгий день нестерпимого накала нервов, потянулся другой, и поздним вечером дома, бросившись к зазвонившему телефону, она услышала в трубке голос человека, назвавшего свою фамилию, которая ничего ей не сказала. Человек добавил:
– Я был у вас на свадьбе, я – коллега вашего мужа.
Она невольно зажмурилась не дыша, услышала:
– Дорогая Алла Георгиевна, я вынужден с прискорбием известить вас… Из подмосковного санатория «Михайловское», где находился Лонгин Антонович, сообщили: он умер от закупорки артерии.
Всю ночь она металась в постели, под утро босиком пошла в кабинет, села в кресло, подобрав под себя ноги, и замерла. В семь утра позвонила директриса Дома моделей, которую уведомили о несчастье Алика, посочувствовала ей и сказала, что в ближайшие дня три её не ждут на работе. Алик набрала номер телефона родителей, трубку подняла мама, дочь произнесла: «Лонгин умер» – и разрыдалась.
Маменька тоже не пошла на работу, приехала к дочери в строгом тёмно-сером костюме, порывисто прижала её к себе, не без недоумения чувствуя, что та взаправду в горе.
Потом был звонок в дверь – Алик сама не своя поднялась с кресла, каждую её клетку лихорадило. У порога стоял старик в дорогом пальто, в шляпе.
– Моя фамилия Филимон. Я – член-корреспондент Академии наук, прибыл из Москвы по причине… – он склонил голову: – наука много потеряла с уходом из жизни Лонгина Антоновича.
Алик с неосознанной ненавистью проговорила:
– Он был здоров и почему вдруг умер?
Старик взял её под руку:
– Будьте спокойнее.
Проследил, заперла ли она дверь, снял пальто, повесил на вешалку. Из кабинета в прихожую вышла маменька, гость горестно кивнул ей, перевёл взгляд с неё на вдову:
– Сорвался тромб, закупорил сердце.
Он извлёк из кармана носовой платок, рука тряслась. Прижимая платок к векам, другой рукой достал из внутреннего кармана пиджака и протянул Алику письмо Лонгина Антоновича. Беря конверт, она увидела – старик отнял платок от глаз, и в них, выцветших, желтоватых, мелькнуло что-то хитрое и злое. Или ей показалось?
Скользнув взглядом по письму, она ушла в спальню, захлопнула дверь, стала вчитываться.
Сколько минуло времени? Полчаса, чаc?.. Она поднялась с кровати, на которую упала ничком, пошла в кабинет. Гость сидел на стуле перед расположившейся в кресле маменькой и хранил скорбное молчание. При появлении вдовы он встал, иссохший неприятный старик, выразил соболезнование, просыпав принятые в таких случаях фразы.
– Крепитесь, дорогая, будьте мужественны. С минуты на минуту прибудут останки. А когда вам будет удобно, я бы произвёл учёт служебных бумаг...
Ей в мозг впаялось расплавленным оловом: «прибудут останки». Она отпрянула от гостя, но тут же вновь повернулась к нему:
– Вы говорите, он умер от тромба, а из письма понятно – он покончил с собой! Из-за чего?!
Старик ответил с видом угнетённости:
– Я не читал письмо и говорю то, что знаю от врачей. Вы получите их заключение.
Она, в слезах, яростно мотнула головой:
– Что вынудило его сделать это? Он был здоров! у него не было никаких галлюцинаций, о которых написано!
Глаза гостя превратились в узкие щёлки, он стал монотонно вещать, что знал покойного по его научной деятельности, но не осведомлён о личных моментах.
120
В последующие часы вокруг Алика постоянно появлялись люди из руководящего слоя и, словно напоминая ей о лживости, развившейся до Абсолюта, прочувствованно утешали её, ободряли и, вместе с тем, тактично, но властно советовали, как вести себя. Чтобы не щекотать нездоровое любопытство, о письме Лонгина Антоновича, о «подозрении на самоубийство» говорить не следует. Он умер от остановки сердца в результате закупорки артерии. Так было сказано на гражданской панихиде.
Хоронить его прилетели и приехали родственники, о которых Алик никогда не слышала. Маменька охотно знакомилась с ними, а ей, улучив минуту, шептала: «Не вздумай никому ничего давать! Ты – единственная наследница всего, понимаешь, всего!»
Алика безоглядно захватило горе, у неё текли и текли слёзы, она представляла мужа, беззвучно разговаривала с ним. Некоторые родственники пытались потолковать с ней по имущественным вопросам, но вмешивалась маменька и так нахраписто отрезала: «Все претензии – через суд!», что люди скисали.
