Бектас Ахметов - Чм66 или миллион лет после затмения солнца
Потому как сама по секрету поведала Ситку о том, что у нее появился любовник. Любовник не простой, не трухлявым писателям чета.
Берикполу под 60 и работал он начальником отдела кадров Министерства торговли. Кадровик регулярно снабжал Фирюзу сервелатом, свежей кониной, растворимым кофе, индийским чаем в полукилограммовых металлических банках и еще чем-то еще таким, от чего мама немедленно загорелась и сказала соседке:
– В ЦУМ поступили немецкие ковры и морозильники "Минск".
– Ну и что? – спросила Фирюза.
– Как ну и что? Пусть твой Берикпол достанет мне ковры и морозильник.
Соседка обиделась и сказала, что мама не заслужила почестей от
Минторга.
На следующий день матушка позвонила Берикполу.
– Это апашка твоей Фирюзы. Ты не поможешь мне с немецкими коврами и морозильником?
Кадровик, как и его любовница, не слышал анекдот про Обком, который звонит в колокол, почему и послал Ситка далеко подальше.
Есть упоение в борьбе. Мама позвонила в отдел торговли ЦК. Попала на заместителя заведующего.
– Куда смотрит Центральный Комитет? Номенклатурная единица
Берикпол Бопешев позорит звание фронтовика, на взятки содержит любовницу, разрушает семью уважаемого в республике писателя.
Замзавотделом послушал маму и сказал, что ЦК не занимается сплетнями.
– Гражданский сигнал вы называете сплетнями? Та-ак. Сегодня же
Кунаеву будет известно, как отдел торговли прикрывает взяточника.
На следующий день к нам домой пришел инструктор ЦК. Мама сидела на диване, болтала ножкой и диктовала. Инструктор понуро записывал.
Через два дня, в воскресенье, ближе к обеду, в дверь позвонили.
На пороге стояли два старика. Один из них давний знакомый, профессор консерватории Букен. второй – черный толстяк с орденскими планками на груди.
Валера удивился:
– Букен? Ты откуда?
Букен и толстяк прошли в столовую. Орденоносец поклонился маме и попросил прощения.
– Мен Берикпол.
– А-а-а…! – торжествовала мама. – Сен цундым, ким мыхты?
– Цундым, цундым. – состоятельный крот робко склонил голову.
На следующий день маме позвонили из ЦУМа и попросили оплатить стоимость двух ковров производства ГДР и морозильника "Минск". А еще через день с ней связалась замдиректора гастронома "Россия".
– Я звоню вам из кабинета Берикпола Бопешевича. Мы всегда рады видеть вас у себя.
– Записывайте. – Ситок диктовала на память. – Казы, пятнадцать килограммов, сервелат, пять палок, кукурузное масло, двадцать бутылок, чай индийский…
Шеф узнав о том, как мама загнала в угол состоятельного крота, обнял Ситка.
– Матушка, ты – шантажист.
– Энде. – сказала она.
"Энде" означало у Ситка что-то вроде "что поделаешь?", или "да, я такая".
Глава 20
Для Альбины не секрет, как судорожно теряет от нее рассудок
Шастри. Но она безжалостно пренебрегает им. В то время как Марьяш не перестает рассказывать о том, как много работает муж.
– Придет с работы, попьет чаю и снова до утра за работу.
– Твой муж говорит, что запросто поднимает штангу весом в сто пятьдесят килограмм. Ты слышала об этом? – спросил Руфа.
– Он больше может. – ответила Марьяш.
Марьяш маленькая, даже меньше Шастри. Она наполовину татарка и народ зовет ее татарчонком.
…Альбина вбежала в комнату.
– Я на минутку. Володя, мне нужен твой ножик. – сказала профорг лаборатории и уселась на стол. Через минуту она вновь боролась с
Семеновым. Володя пыхтел, Альбина хохотала.
Прошло минут пять и с места поднялся Шастри. Подошел к володиному столу, взял в руки перочинный ножичек и, потупив глаза, сказал:
– Вот он ножик. А ты вместо того, чтобы взять его, мнешь и трешь
Володю.
Альбина спрыгнула со стола и, уперев руки в боки, нагнулась над
Шастри.
– Что-о?! Я тебя…! Что завидно?
Шастри, опустив нашкодившим школьником, голову, вертел в руках ножик.
– Завидно. – признался шалунишка.
Фая поначалу не воспринимала меня. Одно время казалось, что я ей неприятен. Перелом наступил после того, как у них в комнате пересказал самый смешной у Чехова рассказ "История одного торгового предприятия". Смеялась из всех только она.
"Игра сборной Голландии – зрелище для футбольных гурманов". – писал в 1974 году "Советский спорт". Мужчины лаборатории единодушно сходились во мнении: Фая как никто другая мила и умна. Так нежнейше, с чарующим лукавством, улыбаться одними глазами, как Фая, может только она одна. К лицу ей и наигранная капризность, с которой, впрочем, Фая не переигрывает. Иногда она заходит к нам в комнату просто помолчать. Встанет у окна и задумчиво смотрит во двор, куда-то поверх крыш институтского стенда.
Фая ценит в мужчинах ум, но больше красоту. Ни с кем не делится сердечными тревогами, но все почему-то чувствуют, о ком она думает.
Последние два лета она ездила в Фаны. Это где-то на Памире. Из институтских альпинизмом увлекаются Таня Ушанова, ее ближайшая подруга, Михайлов, Муля, Зяма, Гера Шепель. Ходил в горы и Ерема.
На восхождения Фая не ходила, сидела в базовом лагере, там же кашеварил Муля. На скалы взбиралась Ушка. Тане, как уроженке
Рыбинска, первое время горы были в диковинку. Поахала и увлеклась альпинизмом всерьез.
Если синеглазой Ушановой что-то втемяшится в голову, то ее ничто и никто не остановит. Она упорная, как сборная ФРГ – не обращает внимания на счет матча и раскатывает мяч по полю до последней секунды.
Толян у себя в клубе не из первых горовосходителей. Но без таких, как Зяма, на восхождении не обойтись. Толик и по горам лазил как заводной, и ночью в дождь спускался в одиночку из базового лагеря в кишлак за водкой.
Больше всех за Зяму беспокоится его отец, в прошлом работник проектного института, ныне пенсионер и известный в городе держатель большой коллекции редких марок. Георгий Владиславович тревожится:
Толик никому не отказывает составить компанию – пьет с нами, пьет с альпинистами, с шоферами, с незнакомцами. Про Нину Павловну, маму
Зямы, мне известно только то, что она человек мужественный и что работает она профессором педиатрии Алма-Атинского мединститута.
Старший брат Толика Валера тоже врач, но психиатр и то только в прошлом. Шизофренией заболел Валера, как рассказывал мужикам Зяма, после того как увлекся серьезными наркотиками – морфином, промидолом. Была у него семья, растет сын, единственный и любимый племянник Толяна.
Зяму обожает весь институт. Женщин, любя, он называет тетками.
Они его – каждая на свой лад: Зяма, Зяблик, Толян, Толик.
С Таней Прудниковой Зяма подружился три года назад на картошке в
Кугалинском районе. Вот здесь загадка. Загадка не в том, что Таня излишне вульгарна, а в том, что никакой загадки в Прудниковой нет, и, таких, как она, много можно встретить. Хотя опять же, дело вкуса.
Есть и такие, кто от Тани Прудниковой без ума.
А Толик просто привык к ней.
Мещанская Европа накануне перемен.
"Прозвучавшая ранним утром на армейской волне песня "Грандула вила морена", послужила сигналом к выступлению военных. Едва отзвучала песня, танки выкатились из казарм и пошли на Лиссабон, к полудню стало известно о бегстве из страны премьер-министра Марселу
Каэтану".
"Литературная газета", N 20, 1974.
Мне нравится читать о майоре Отелу Сарайву де Карвалью.
Командующий Оперативным командованием на континенте (КОПКОН) на митингах и по телевидению призывает брать пример с настоящих революционеров, выступил против назначения социалиста Соареша премьер-министром, побывал в гостях у Фиделя Кастро.
Володя Семенов действительно собрался уходить из института, Чокин не хочет его отпускать и заставляет по закону о защитившихся аспирантах отрабатывать до конца года.
Озолинг научный руководитель Шастри и попросил Володю прочитать последний вариант диссертации Шастри.
Озолинга теребит Чокин – ходят слухи о намерении ВАКа прикрыть
Совет по присуждению кандидатских степеней по общей энергетики,
Шастри надо поторапливатьсяся с защитой.
– Что Володя скажете? – спросил Озолинг.
– Прочитал я. – Семенов приложил ладонь к виску. – Что могу сказать? У Нурхана много чего про эксергию, но взгляда своего нет.
Это еще полбеды… Идеальный аналог, которым вы предложили ему заняться – пустая декларация. Но настоящее несчастье Нурхана в том, что в работе нет изюминки. Надо переделать.
Шастри полагает, что Володя разоткровенничался не истины ради.
Шастри жаловался: Семенов недолюбливает его. Сейчас, когда Володя камня на камне не оставил от диссертации, Шастри, в темпе, как ни в чем не бывало, заносит в тетрадь критику.
Досталось шалунишке и от Каспакова. Завлаб тоже прочитал работу и сказал: "Нурхан, ты какой-то бестолковый".
