Нагиб Махфуз - Избранное
Садек, давно уже желавший высказаться, произнес:
— Он честный человек. Я готов поспорить с любым, что он ни разу в жизни не солгал. Он заслуживает доверия, клянусь прахом моей матери!
— И я тоже. Я всегда буду на его стороне! — горячо поддержал друга Хасан.
Касем, обрадованный этими словами, впервые за все время улыбнулся и с благодарностью взглянул на брата. Однако Закария, кинув на сына осуждающий взгляд, сказал:
— Это не игрушки! Подумайте о нашей жизни и безопасности.
Увейс кивнул в знак одобрения.
— Действительно, сегодня мы услышали такое, чего никто никогда не слышал.
— Нет, слышали! — возразил Касем. — Слышали и Габаль, и Рифаа.
Увейс очень удивился.
— Неужто ты считаешь себя подобным Габалю и Рифаа? Уязвленный этим вопросом, Касем потупил взор, а Камар поспешила вступиться за мужа.
— Кто знает, дядя, как все это случается?!
Увейс снова принялся теребить усы, а Закария недовольно сказал:
— Ничего нет хорошего в том, чтобы быть подобным Габалю и Рифаа, ведь Рифаа был злодейски убит. И Габаля тоже убили бы, если бы его род не поддержал его. А кто ты такой, Касем? Ты забыл, что наш квартал называют кварталом бродяг и населяют его попрошайки и бедняки?
— Не забывайте, — вмешался Садек, — что Габалауи выбрал его из всех жителей квартала, включая футувв. Я не думаю, что он отступится от Касема в трудную минуту.
Закария все так же недовольно возразил:
— То же самое говорили в свое время и о Рифаа, однако он был убит в двух шагах от дома Габалауи.
— Не разговаривайте так громко! — остерегла мужчин Камар.
Увейс все смотрел на Касема и думал, что этот пастух, которого его племянница сделала господином, утверждает удивительные вещи. Не верить ему нет оснований. Но разве этого достаточно, чтобы он уподобился Габалю или Рифаа? Разве великие люди появляются так просто? И что будет, если все это окажется правдой? Вслух же он сказал:
— Как видно, на Касема не действуют наши предостережения. Интересно знать, чего он хочет? Может быть, ему надоело, что наш квартал остался единственным из всех, не получающим ни малой толики доходов от имения? Не хочешь ли ты, Касем, стать футуввой? Или управляющим?
Касем рассердился:
— Об этом речь не шла. Мне было сказано лишь то, что все жители улицы — его внуки и имение принадлежит всем, а футуввы — зло!
Глаза Садека и Хасана горели решимостью. Увейс растерялся. Закария спросил:
— Ты понимаешь, что все это значит?
— Объясни ему! — гневно крикнул Увейс.
— Это значит бросить вызов управляющему и подставить себя под дубинки Лахиты, Гулты, Хаджаджа и Савариса!
При этих словах Камар изменилась в лице, а Касем с грустным спокойствием сказал:
— Я знаю это.
Из уст Увейса вырвался смешок, который отразился возмущением на лицах Касема и двух его друзей. Закария же, не обращая на это внимания, продолжал:
— Это означает гибель для всех нас. Нас растопчут, как букашек! Да тебе никто и не поверит! Если они не поверили тому, кто встретил самого Габалауи, и тому, кто слышал его голос, как они поверят тому, кто видел лишь посланного им слугу?
Увейс, сменив тон, проговорил:
— Оставим в стороне легенды. Никто не был свидетелем встреч Габалауи с Габалем и с Рифаа. Об этом все говорят, но свидетелей–то нет. И все же легенды эти принесли пользу: квартал Габаль стал уважаемым на нашей улице, квартал Рифаа тоже. Наш квартал имеет право стать таким же. Почему бы и нет? Все мы потомки этого человека, затворившегося в своем Большом доме. Но мы должны действовать мудро и осторожно. Помни, Касем, о своем квартале. Ни к чему эти разговоры о внуках и равенстве, о добре и зле. Нам будет не трудно привлечь на нашу сторону Савариса, ведь он твой родственник. С ним можно договориться о нашей доле в доходах.
Касем недовольно нахмурился.
— Муаллим Увейс, мы толкуем о разных вещах. Я не собираюсь ни торговаться, ни требовать своей доли доходов, но я твердо решился выполнять волю деда, ту, о которой он меня известил.
— О боже! — всплеснул руками Закария.
А Касем оставался сумрачным. Он вспоминал свои горести, свои размышления в пустыне, беседы с муаллимом Яхьей и то облегчение, которое принес ему слуга Габалауи. Он думал о том, какие беды их ожидают впереди, и о том, что Закарию волнует лишь собственная безопасность, а Увейса — только деньги. Но жизнь не имеет смысла, если человек не встает смело лицом к подстерегающим его опасностям.
Вздохнув, он сказал:
— Дядя, я обязан был посоветоваться с вами, но я ничего от вас не требую.
Садек пожал ему руку.
— Я с тобой!
Хасан, сжав кулаки, воскликнул:
— И я с тобой и в горе, и в беде!
— Что за детский лепет?! — возмутился Закария. — Да такие, как вы, первыми прячутся в свои норы, как только увидят поднятые дубинки. И ради кого ты подвергаешь себя опасности? На нашей улице живут одни твари, мелкие и крупные. У тебя есть все для счастья. Образумься и довольствуйся тем, что имеешь!
Касем слушал его и спрашивал себя: о чем говорит этот человек? Закария словно вторит его внутреннему голосу, беспрестанно напоминающему ему о дочери, жене, доме. Но ведь он избран из всех, как были избраны Габаль и Рифаа. И таким же должен быть его ответ.
— Я долго думал, дядя, — сказал он, — и я выбрал свой путь!
Увейс ударил ладонью об ладонь, показывая, что исчерпал свои доводы.
— Нет силы и могущества, кроме как от Аллаха! Тебя убьют те, что сильнее тебя, а слабые будут смеяться над тобой!
Камар растерянно смотрела то на Закарию, то на Увейса, страдая оттого, что ее муж не получил поддержки с их стороны, и боясь страшных последствий его упорства.
— Дядя, — обратилась она к Увейсу, — тебя очень уважают на улице. Ты можешь помочь Касему своим влиянием!
Увейс удивленно спросил:
— А чего надобно тебе, Камар? У тебя есть капитал, есть дочь и муж. Какое тебе дело до того, будут ли доходы распределяться между всеми или их будут по–прежнему присваивать футуввы? Мы считаем сумасшедшим того, кто хочет стать футуввой, а что же думать о том, кто хочет управлять всей улицей?
Касем вскочил, как от удара.
— Я ничего подобного не говорил. Я хочу лишь добра для всех, как завещал наш дед!
Увейс с притворной улыбкой попытался успокоить его:
— Где он, наш дед? Пусть он выйдет на улицу или его вынесут слуги, и пусть он осуществит свои заповеди, как находит нужным. Или ты считаешь, что хоть один человек на нашей улице, сколь бы он ни был силен, в состоянии заставить владельца имения шевельнуть бровью или двинуть рукой?
— А если футуввы решат расправиться с нами, ты думаешь, он ударит пальцем о палец, чтобы защитить нас? — поддержал Увейса Закария.
— Я никого не прошу верить мне или оказывать поддержку! — ответил Касем, а Закария поднялся с места и, положив руку ему на плечо, сказал:
— Касем, тебя кто–то сглазил. Я разбираюсь в этих вещах. Слишком много говорили о твоем уме и везенье, вот и сглазили. Да убережет тебя Аллах от шайтана! Помни, что сегодня ты один из знатнейших людей нашего квартала, ты можешь заняться торговлей на средства жены, можешь нажить огромное богатство. Выкинь из головы опасные мысли и цени то, что имеешь в жизни.
Касем потупил взор, опечаленный, потом снова поднял глаза на Закарию и с необыкновенной твердостью сказал:
— Я не выкину из головы эти мысли, даже если все имение отдадут в мою полную собственность.
74.
Что ты собираешься делать? До каких пор будешь раздумывать и ждать? И чего ждать? Если даже родные тебе не верят, кто поверит тебе? Что пользы печалиться? И стоит ли размышлять, лежа у скалы Хинд в полном одиночестве? Ни звезды, ни ночь, ни луна не дадут ответа. Или ты ждешь новой встречи со слугой Габалауи? Что она тебе даст? Ты бродишь вокруг того места, где, как говорят предания, произошла встреча Габаля с дедом, и часами стоишь у стены, где Рифаа якобы разговаривал с ним. Но ты так никого и не встретил и не услышал ничьего голоса, и никакой слуга больше не появляется. Что ты будешь делать? Этот вопрос преследует тебя, как солнце преследует пастуха в пустыне. Он лишает тебя покоя и радости. Габаль, как и ты, был одинок, но он победил. Рифаа знал свой путь и следовал им до самой смерти. И дело его победило. А ты что намерен делать?
Его мысли прервал голос Камар:
— Ты совсем не обращаешь внимания на свою дочь. Она плачет, а ты не успокоишь ее, не хочешь поиграть с ней.
Касем улыбнулся малышке, вдохнул ее запах и, очнувшись от своих размышлений, проговорил:
— Как она прелестна!
— Целый час ты сидишь с нами и ни разу не взглянул в нашу сторону, словно мы чужие!
Касем подсел поближе к жене, погладил ее по щеке, поцеловал дочь и сказал:
