Салман Рушди - Ярость
И Нила Махендра, всегда носившая себя как королева, рабски понурилась:
— Никогда, командующий.
В камере Соланки — он уже не мог считать это помещение комнатой — не было не то что кровати, а элементарных удобств — туалета или крана. Командующий Акаж явно избрал унижение одним из своих основных приемов, что и продемонстрировал обращением с Нилой. Соланка понимал, что и ему не избежать издевательств. Время шло, очень не хватало часов, чтобы хоть как-то судить о его ходе. Легкий ветерок ослаб, а потом и вовсе стих. Ночь, идеологически отрицаемое, несуществующее здесь явление, была влажной, душной и долгой. Соланке сунули миску с неподдающейся идентификации мешаниной и чашку подозрительной воды. Он попытался их игнорировать, но голод и жажда — неумолимые тираны, и в конце концов он съел и выпил все предложенное. После чего, сколько хватало сил, продолжил бороться с естественными позывами — пока природа окончательно не взяла над ним верх. Не в состоянии далее терпеть, Соланка с жалким видом оправился прямо в углу комнаты. Затем он снял рубашку и как мог подтерся ею. В таком положении трудно не впасть в солипсизм, трудно не посчитать собственную деградацию расплатой, наказанием за неправильно и неправедно прожитую жизнь. Лилипут-Блефуску стало ее олицетворением. Эти улицы сделались воплощенной биографией Соланки, патрулируемые порождениями его фантазии, новыми версиями людей, которых он знал: Дабдаба и Перри Пинкус в научно-фантастической интерпретации, маскарадными воплощениями Сары Лир и Элеанор Мастерс, Джека Райнхарта, Скай Скайлер и Моргена Франца. По улицам Мильдендо расхаживали даже Вислава и Шлинк в модификации космического века, не говоря уже о Миле Мило, Ниле Махендре и о нем самом. Маски театра его жизни обступили профессора со всех сторон, и в глазах их Малик читал осуждение. Соланка зажмурил глаза, но маски продолжали кружить перед его мысленным взором. И он склонился перед их приговором. Да, он желал быть хорошим, прожить хорошую жизнь, но, видно, ему не хватило воли. Как верно заметила Элеанор, он предал людей, виноватых лишь в том, что они искренне его любили. А когда он попытался сбежать от темной стороны своего «я», от своей опасной ярости, когда понадеялся отречением, добровольным уходом и отказом искупить прегрешения, то совершил еще одну, самую страшную, ошибку. Ища избавления в творчестве, создавая выдуманный мир, он стал свидетелем того, как обитатели этого мира проникают в реальность и становятся монстрами. И самое страшное чудовище из всех имеет его лицо, лицо преступника. Да, безумец Бабур — это отражение самого Соланки. В борьбе за попранные права своего народа слуга Добра, командующий Акаж, слетел с катушек и сделался гротескной фигурой.
Малик Соланка признался себе, что лучшего и не заслуживает. Так пусть же свершится худшее. В эпицентре общей ярости этих злосчастных островитян, ярости куда более свирепой, чем его собственный жалкий гнев, ему уготован персональный ад. Значит, так тому и быть. Конечно же, Нила к нему уже не вернется. Он недостоин счастья. Когда она пришла взглянуть на него, то даже не пожелала открыть свое дивное лицо.
Было еще темно, когда подоспела помощь. Дверь распахнулась, и на пороге появился молодой индолилипут. Он был в резиновых перчатках и нес мешки для мусора, ведро, тряпку и швабру. Стараясь не встречаться глазами с узником, он невозмутимо убрал из угла экскременты Соланки. А когда с уборкой было покончено, ненадолго исчез и вернулся со стопкой чистой одежды в руках. Он принес Соланке бледно-зеленую рубаху-курту, белые брюки-паджама, а также чистое полотенце, два ведра — одно пустое, а другое с водой — и кусок мыла. «Пожалуйста, простите», — проговорил он и вышел. Помывшись и переодевшись, Соланка взбодрился. А потом пришла Нила. Одна, без маски и камуфляжа, в горчичного цвета платье. В волосах был приколот голубой ирис.
Ее явно тяготило, что Соланка стал свидетелем ее унижения, видел, как она даже не попыталась дать Бабуру отпор.
— Все, что я делала и делаю, необходимо для моего фильма, — тут же заявила она. — Я ношу маску, чтобы продемонстрировать свою солидарность с этими людьми, завоевать их доверие. Я приехала сюда, чтобы увидеть и показать миру все, что они делают, а не затем, чтобы глазели на меня. Ты решил, что я надела маску, желая отгородиться от тебя. Это неправда. И все, что ты думаешь про меня и Бабура, — тоже. Я здесь не для споров. Я приехала сюда снимать фильм. — Голос Нилы звучал напряженно, было ясно, что она пытается оправдаться. — Малик, — вдруг сказала она, — я не хочу сейчас говорить о нас. Сейчас я занята одним по-настоящему важным делом. И мне понадобятся для этого все силы.
Соланка только того и ждал, чтобы сделать заранее продуманный ход. Все или ничего, пан или пропал. В любом случае, второго шанса уже не представится. Все ж таки Нила пришла к нему и даже принарядилась — добрый знак.
— Я вижу, что это стало для тебя чем-то гораздо более важным, чем очередной документальный фильм, — начал он. — Затронуло глубоко, до самого сердца. Слишком много всего совпало. Вырванные из родной почвы, твои корни зовут тебя назад. Парадоксальным образом ты хочешь стать частью того, что однажды оставила навсегда. И кстати, я вовсе не думал, что ты надела маску, чтобы спрятаться от меня. Во всяком случае, это не единственная причина. Увидев тебя в маске, я подумал, что ты хочешь спрятаться от самой себя, сделать вид, что не переступала черты, за которой становишься соучастницей всего этого. Ты уже не просто наблюдатель. Ты увязла. Возможно, все началось с личной симпатии к Бабуру — не волнуйся, я говорю так не из ревности, по крайней мере, изо всех сил стараюсь не ревновать, — но какими бы ни были твои чувства к командующему Акажу вначале, сейчас, думается мне, они стали гораздо неоднозначнее. Твоя проблема в том, что ты, приверженная идеализму, пытаешься изображать экстремистку. Ты веришь, что история была несправедлива к «народу твоему» — если я могу использовать такой архаичный термин, — что он достоин всего, за что борется Бабур: избирательных прав, прав на владение землей и собственностью, всех гражданских свобод. Ты думала, что это борьба за человеческое достоинство, правое дело, и была горда, что Бабуру удалось научить твоих пассивных сограждан сражаться. Как следствие, ты полагала возможным закрыть глаза на некоторый — не знаю, как лучше это назвать, — отход от либерализма. Война — жестокая вещь, и все такое. Кое-чем приходится жертвовать. Так ты убеждала себя, чтобы заглушить звучавший в твоей голове тихий голос. Ты не хотела слышать его, а ведь он нашептывал тебе, что ты превращаешься в политическую проститутку. Ты знаешь, о чем я говорю. Достаточно продаться один раз, и тебе останется только одно — выторговывать цену повыше. Долго ли ты сможешь такое терпеть? Сколько еще авторитарного дерьма во имя справедливости? Сколько сумеешь вылить воды, не выплеснув с ней ребенка? Действительно, ты захвачена очень важным делом. И должна отдать ему всю себя, без остатка. Но так далеко тебя завела ярость, завладевшая тобой внезапно и безраздельно в моей спальне, в другом городе, в другом измерении и в другой вселенной. Не могу сказать точно, что случилось той ночью, но мне очевидно, что между тобой, Милой и Элеанор образовалось что-то вроде физической цепи обратной связи, в которой, многократно умножаясь, циркулировала ярость. Это она заставила Моргена ударить меня, это она зашвырнула тебя на другой конец планеты, прямо в лапы к местному наполеончику, который будет угнетать «народ твой», если встанет во главе его, почище этнических элби, которые, по крайней мере в твоих глазах, были тут главными злодеями. Или он будет угнетать людей в той же мере, что и элби, но на свой собственный лад. Только пойми меня правильно. Я знаю, когда люди расстаются, они часто используют недопонимание в качестве оружия, намеренно переворачивают слова друг друга, цепляются к ним, подлавливают друг друга, лишь бы переложить вину за предательство на чужую совесть. Я не имею в виду, будто ты приехала сюда из-за меня. Я не это хочу сказать. Ты поехала бы так и так, верно? Мы как раз прощались той ночью, и, если память мне не изменяет, все шло очень мило, пока моя спальня вдруг не превратилась в центральный вокзал. Ты была там той ночью, и все колкости и обиды, что были высказаны, повлияли на тебя, независимо от факта моего существования. Но я еще думаю, что сильнее всего тебя подкосила одна-единственная вещь: ты разочаровалась в любви. Ты разочаровалась во мне — потому что я разочаровал тебя, — а вместе с тем и вообще в любви, в той великой, ничем не омраченной любви, в которую только-только пыталась поверить рядом со мной. Стоило тебе довериться мне и самой себе настолько, чтобы отпустить себя и позволить отдаться чувству, и тут же твой прекрасный принц превратился в мерзкую жирную жабу. И случилось так, что любовь, которой ты дала волю, прокисла и свернулась, и эта кислятина, это разочарование и цинизм толкнули тебя к Бабуру, завели в тупик. А почему бы и нет? Если доброта — пустой звук, а любовь — обман, который навязывают нам глянцевые журналы, почему нет? Хорошие парни приходят к финишу последними, вся добыча достается победителю, что там еще говорят?.. Ты настроена на самоуничтожение: растоптанная любовь перешла в идеализм, который скатился к покорности. И знаешь что? Ты оказалась в невозможной ситуации, грозящей не только твоей жизни. Ты рискуешь потерять честь и самоуважение. Вот он, Нила, твой «момент Галилея». Вертится ли Земля? Не говори. Я не жду ответа. Я его уже знаю. Но это самый важный вопрос из всех, что вставали перед тобой, за исключением одного, который я намерен задать тебе прямо сейчас: любишь ли ты меня еще, Нила? Потому что, если не любишь, тогда уходи навстречу своей судьбе и предоставь меня моей, но я не верю, что ты сможешь. Ведь я люблю тебя так, как ты того заслуживаешь. Выбирай: в правом углу — Прекрасный Принц, который — вот незадача! — оказался психом, повернувшейся на собственном величии свиньей. А в левом, неправом, неправедном, — старая жирная жаба, которая точно знает, как дать тебе то, в чем ты больше всего нуждаешься, и которая больше всего нуждается в том, что можешь дать ей ты одна. Может ли правое быть неправым? Может ли неправильное быть правильным для тебя? Я верю, что ты пришла сейчас ко мне, чтобы раз и навсегда ответить себе на эти вопросы, понять, сумеешь ли победить живущую в тебе ярость, как помогла мне победить мою, отойти от края пропасти, у которого стоишь. Оставайся с Бабуром — и он переполнит тебя ненавистью. Вернись ко мне — и тогда у нас еще будет шанс. Я знаю, крайне глупо делать подобные заявления, когда еще час назад я задыхался от вони собственного дерьма, когда я заперт в каморке, не имеющей дверной ручки с внутренней стороны, но я все равно сказал тебе то, ради чего облетел вокруг мира.
