Золотой воскресник - Москвина Марина Львовна

Шайтанов очень удивился. Он подождал еще немного, потом приоткрыл дверь и сказал:

– Тут нельзя столько времени разговаривать.

Тогда она взяла и оторвала провод от телефонной трубки.

– Я пошел жаловаться, – сказал Игорь.

– Зачем?! – воскликнул Юзефович. – Это же такой колоритный случай!

– Так она потом тайно все обратно прикрутила! Сидит и опять разговаривает.

Надя Мирошниченко:

– Я лично говорила своему учителю Куняеву: надо печатать Тимура Зульфикарова.

Учитель на это отвечал:

– Куда ж мы – азиатчину?

– У Тимура есть православные вещи, – вступилась за суфийского дервиша Мирошниченко. – Поэма “Иван Грозный”.

– Почему Тимур должен писать про Ивана? А как же взаимообогащение культур?! – воскликнул уральский голубь мира Владимир Блинов.

Тут я привношу в этот разговор дымящуюся палочку индийских благовоний. Все как начнут кашлять.

– Если ты ее не погасишь, – говорят, – мы сейчас просто все умрем.

– Друзья мои! – говорю. – Запах благовоний изгоняет злых духов. Может, вы потерпите? И вам станет лучше?

А Мирошниченко – непреклонно:

– Нет буддизму и иудаизму на русской земле!!!

Дарю Леониду Юзефовичу свою книжку про Японию, вижу, он пытается уклониться от моего дара.

– Да вы не беспокойтесь, она не заумная, – говорю я опрометчиво.

Пауза.

Юзефович:

– Я и заумную могу прочитать…

Во Франкфурте меня поселили в номере со Светланой Василенко, мы спали на большой двуспальной кровати, что нас очень сблизило. Я просыпаюсь, а Василенко уже утренняя, свежая, подкрашивает ресницы и говорит:

– Я стала краситься совсем недавно. Год назад я была в Варшаве, все: “Варшава, Варшава” – давно хотела побывать. Мы пришли в костел, и я обошла его, а сзади – пустынное такое место, вид на мост открывается. Вдруг смотрю, бежит мужик – и прямо ко мне. Подбежал – как даст мне в глаз, схватил сумочку и был таков. Я – кричать! На каком языке – не знаю. “А-а-а!” Глаз у меня заплыл синим, зеленым, фиолетовым. А там одна в делегации – она была когда-то начальником по снабжению, потом написала “Записки на бюстгальтере”, у нее большая такая грудь! – говорит: “Я тебя накрашу”. Припудрила, губы подкрасила, ресницы, очки полутемные. Я вышла открывать конференцию, все говорят: “Свет, как ты хорошо выглядишь!” Вот с тех пор я и…

Совместное житье во Франкфурте было сюрпризом для российских писателей, но не для всех приятным. Прозаик Анастасия Гостева очутилась в номере с поэтом Еленой Шварц, та беспрерывно курила, а Настя практикует древние восточные техники, им трудно было дышать одним воздухом.

– Мне плохо с ней, – говорила Настя, – а ей-то каково? В одном помещении с ней держат молодого жестокого варвара. Стихи ее мне не нравятся. А она сказала при мне: “Кто? Эта что пишет? Да какую-то компьютерную хуйню”. Я даже спросила: “Я вам не мешаю?”

Возможно, в редкие минуты перемирия Елена Шварц поведала Насте, а может, ей рассказал Николай Кононов, что однажды Елена Шварц пригласила Кононова в гости. Он приходит, а там – поминки по коту. Фотография кота в черной рамочке, рюмка водки, прикрытая черным хлебом. Кононов сказал: “Я не буду поминать кота. Я считаю, что у кота нет бессмертной души”. И Елена Андреевна с ним год не разговаривала.

– …Ну что ему, трудно было помянуть кота? – спросила Настя.

Профессор славистики из Киото Яско Танака, желая быть запредельно вежливой, называла меня по имени-отчеству:

– Марина ЛЮБОВНА.

Встречаемся во дворе с моей бывшей напарницей по игре в большой теннис.

– Марин, – говорит, – мне знаешь какой диагноз врач поставил? Вторая степень ожирения!

На Ваганьковском кладбище, на памятной металлической дощечке – эпитафия:

Звонит подруга Наталья и сообщает, что у нее открылись паранормальные способности.

– Иду, – говорит, – смотрю, собака хромает, я направляю к ней свою целительную энергию, и та бежит как ни в чем не бывало. Всё лечу: сломанные носы, ожоги третьей степени, кости мягкими становятся в моих руках – как пластилин, срастаются переломы, горб сняла восьмидесятилетней старухе, с ними же никто сейчас не возится. А теперь две бабки, которых я на ноги поставила: “Дай нам крылья, – говорят, – мы хотим летать!” Вот найди мне урода, найди! Увидишь, что я из него сделаю – причем бесплатно!.. У меня сын – директор фирмы, он звонит мне, спрашивает: “Тебе от меня надо что-нибудь?” Я говорю: “Любви и денег”. Он спрашивает: “Сколько?”

Лёня:

– Можно я тебя поцелую в противооспенную прививку?

Спортивный комментатор по телевизору – о прыгуне с вышки:

– Он сегодня какой-то выхолощенный…

– Какой неудачный употреблен эпитет, – говорю. – Если бы спортсмен услышал, он бы ему по морде надавал.

– Ладно бы такое сказать про наездника! – заметил Лёня.

Моя ученица Юля Говорова сообщает из Пушкинских Гор:

“Снимала утром луга, вдруг из тумана вышли овцы, а у них на спинах сидят скворцы”.

– Наверно, ноги греют, – предположил Лёня.

Меня пригласили выступить перед детьми сибирского города Нефтеюганска. Сказали, что площадкой будет небольшой Дом культуры, который у них оказался вроде нашего Большого театра. С гитарой на плече и парой детских книжек под мышкой стояла я на улице и смотрела, как по морозу стекаются туда все дети города – от шести месяцев до шестнадцати лет. Такой грандиозной разнокалиберной аудитории у меня не было нигде и никогда.

Я вышла на сцену – передо мной бушевало море детей.

Что было дальше, не помню. Стоял ли в зале гвалт, скакали они по креслам или ходили на головах, катилось ли все кувырком или через пень-колоду – я знала одно: мне нужно продержаться на сцене час, как было означено в договоре.

Вся взмокшая, с гитарой, дудкой, барабаном, перьями заморских птиц и челюстью древнего осла, ровно через час я покинула сцену.

Толпы детей спускались в гардероб, потребовалось немалое время, чтобы это исполинское помещение опустело. Меня провели в туалет.

Я вошла в кабину, взгромоздилась на унитаз, подняла голову и увидела на двери – жирным черным фломастером печатными буквами:

“Марина Москвина – …”

Я зажмурилась. Потом взяла себя в руки и открыла глаза.

“…классная баба!”

Из туалета нефтеюганского Дома культуры я вышла с непоколебимым ощущением: жизнь – удалась.

Лёня Тишков мне – буквально на всё:

– А как поступил бы Ван Гог? И что бы на это подумал Басё?

– Понимаешь, – я ему жалуюсь, – мне очень не везет в любви!..

– Подумай, что Армстронг бы на это сказал! – с укором сказал мой муж.

Бегу к метро по первому снежку в новом пальто с рюкзачком, внезапно из соседнего подъезда выскочила доберман-пинчер Владислава Отрошенко, схватила меня за ногу, рванула и бросила на дорогу!

Сын Влада Макс приближается в тихом ужасе, видит – это я лежу.

– Ой, тетя Марина!.. – Максим подумал немного, что же тут можно сказать. И спросил: – А Серёжа дома?

Леонид Бахнов собрался в Англию, его подруга попросила привезти ей нашей клюквы.

На таможне его спрашивают:

– Что это?

– Клюква.

– Чем докажете?

Он ел, давил, показывал красный язык и перекошенную физиономию.