Сергей Алексеев - Чудские копи
К плите он вернулся с горящим лицом и надеждой, что день сегодня просто удачный, а значит, найдется и труп. Глаза настолько привыкли шарить по сторонам, что, отдыхая и раздумывая, докладывать Ремезу или еще рано, он снова обратил внимание на отпечаток тела и попытался понять его происхождение. Внешне это выглядело так, словно человека выхлопали о камень, как пыльный мешок, а потом взяли и унесли. Абатуров достал складник, раскрыл его и пошевелил легкую, пылеватую массу, напоминающую перепревший лишайник. Под трехмиллиметровым слоем лезвие вдруг глухо звякнуло о металл. Тогда он осторожно сгреб труху и подковырнул круглую, стальную бляху, величиной с суповую тарелку.
Догадка была невероятной, однако крепкие еще нервы выдержали и рука не дрогнула. Используя лезвие, как щуп, он исследовал все пятно и обнаружил еще четыре бляхи меньшего размера и, разложив их тут же на плите, получил латы, когда-то нашитые на одежду, – по описанию такие же, какие видели шорские певуньи на живых ушкуйниках.
То, что он принимал за прелый лишайник, было на самом деле прахом, оставшимся от человека. Сочетание его с довольно свежей кровью не укладывалось даже в его видавшее виды сознание. Точнее, объяснение находилось: тело сожгли кислотой. Но какая же это была кислота, что уничтожила мягкие ткани, кости, сухожилия и одежду практически без остатка, если не считать тонкого слоя пыльной трухи, – вот это не вмещалось ни в какой опыт. Труп буквально истлел, как если бы его бросили в конвекторную печь, но при этом невредимыми остались железные пластины, когда-то защищавшие грудь.
Находясь в каком-то давящем, едком возбуждении от всего этого, Абатуров доложил Ремезу о находке, вызвал опергруппу из прокуратуры, а сам, отобрав кровь и прах для исследования, в тот же час пошел на вершину горы Зеленой, испытывая навязчивое желание оглянуться...
Национальный ансамбль все еще стоял на площадке в ожидании высокого гостя и отчаянно тосковал, хотя подъемник уже работал. Разум старого оперативника был настолько взбудоражен, что ему сначала и в голову не пришло попросить нож у бойкой шорской певуньи, но как-то случайно он встретился с ней взглядом и знаком отозвал ее в сторону.
– Вот мой паспорт, в залог, – сказал он. – Дайте мне ваш талисман. Завтра я верну.
Она смотрела хитроватым раскосым взглядом и размышляла.
– Хорошо, могу оставить вам часы. – Он оттянул рукав. – Это очень дорогие часы.
Видимо, в часах она ничего не понимала, потому что глянула на них и сказала, потупившись:
– Нет, паспорт надежнее.
Спускаясь вниз, он еще раз тщательно осмотрел нож, и его поразительная схожесть с тем, что остался лежать на гранитной глыбе, лишь добавила едкого возбуждения.
Но более ошеломляющая новость поджидала начальника службы безопасности по возвращении в Новокузнецк. Нигде более не показываясь, он приехал в криминалистическую лабораторию, сдал отобранные пробы на экспресс-анализ и зашел к эксперту по холодному оружию – старику, который был уже на пенсии, когда Абатуров носил лейтенантские погоны. Дедуля надел очки с резинкой, повертел нож в руках, попробовал пальцем лезвие и даже понюхал. Он был настолько старым и морщинистым, что чувства уже никак не отражались на лице.
– Ну что сказать... Это женский нож.
– Почему женский?
– Духами пахнет и румянами.
– А если серьезно?
Старик надел на глаз лупу ювелира, поглядел рукоять, лезвие, после чего позвенел склянками, что-то покапал на лезвие и опять посмотрел. И все медленно, нудно, с молчаливым сопением. Затем долго листал какие-то пыльные папки с рисунками и схемами, но, что-то вспомнив, достал с полки альбом с фотографиями и еще четверть часа листал и сопел.
– Тебе это зачем? – спросил наконец. – По какой надобности?
– По острой, – сказал Абатуров.
– Ну, тогда это ископаемый нож, археологический материал.
– Да ладно!..
– Уж не новодел, так точно. Подобные абразивы, на которых сделана заточка, не используют лет двести. Можно, конечно, попортить музейную вещицу и провести спектрографический анализ. Да думаю, смысла нет. И так скажу: типичный рядовой засапожник пятнадцатого–шестнадцатого веков. Заточка, форма лезвия, материал – все совпадает...
– Как это – засапожник?
– Такие ножи за голенищем носили, в ножнах. Только вот сохранность смущает. Будто и в земле не лежал...
– Он и не лежал, – подтвердил Абатуров, испытывая новый прилив едкого, будоражащего сознание чувства.
Однако и это еще было не все. Спустя два часа он получил результаты экспертизы, и вот они-то уже напоминали кислоту, которой был сожжен ушкуйник: кровь, взятая с места убийства на Зеленой, была идентична той, что смыли с ног и выскребли из-под ногтей Балащука.
Но главное, как показал анализ, по составу, группе и прочим показателям, оба образца исследуемой крови принадлежат самому Балащуку!
А эти три миллиметра пылеобразной массы, составляющей отпечаток человеческого тела на плите, оказались и в самом деле человеческим прахом. Причем образованным без следов воздействия какого-либо химреагента; напротив, подчеркивалось нормальное истлевание человеческого тела примерно за пятьсот лет пребывания на открытом, богатом кислородом воздухе.
Абатуров мелко тряс седой головой, стараясь прогнать наваждение. Никогда ранее он не испытывал подобных чувств, вызванных даже не самими невероятными фактами, а теми тремя миллиметрами праха, которые остаются от человека. И если еще вычесть из них значительный объем истлевшей одежды, то получается вообще ничего...
Была еще надежда на анализ ДНК и на то, что криминалисты что-то перепутали, но она казалась сейчас настолько призрачной, что уже не могла послужить щелочью и остановить начавшуюся реакцию распада...
17
Он никогда в жизни не смотрел так долго и так глубоко другому, тем более чужому, человеку в глаза, и потому сам на какое-то время стал полуслепым.
Перескочив забор больницы, он поначалу двигался чуть ли не на ощупь и бежать, прятаться не собирался, да и физически бы сделать этого не смог, поскольку испытывал необычное состояние путника, только что прошедшего длинную и тяжелую дорогу. Он брел, спотыкаясь, и с восхищением думал, что это так захватывающе интересно – глядеть в глаза прямо и не отрываясь. Ему даже хотелось остановиться и, собрав редких прохожих, немедленно призвать их смотреть друг другу в глаза! Смотреть и молчать. Тогда люди откроются друг перед другом, не сказав ни единого слова, расскажут о всех, самых тайных мыслях и желаниях, и желания эти непременно исполнятся. И в мире больше не останется ни зла, ни зависти, ни ненависти!
