Наталья Земскова - Детородный возраст
Но ничего такого у меня не получается, и я, опять сосредоточившись, лежу без единой мысли в голове, устроив руки на животе и пытаясь дремать.
Рядом опускается усталая Лена:
– Тяжелая ночь. Восемь родов, а дежурство еще не закончилось. Как правило, бывает пять-четыре.
– И всё благополучно?
– Да, всё хорошо. Одну прокесарили.
– Восемь за ночь, вот это конвейер. Не сядешь, не расслабишься. Как вы справляетесь?
Девушка ничего не отвечает, пожимая плечами, и только улыбается моему покою, и я, улавливая ее радость, совершенно успокаиваюсь и уже могу говорить о посторонних вещах: – Но можно ведь работать где-то в другом месте, тем более что дома маленький ребенок. С кем ваша дочка?
– С бабушкой и папой, мы привыкли.
Она невольно потягивается, откидывается на спинку стула и внимательно разглядывает вены на моих исколотых руках.
– Вам повезло – вены хорошие, еще, тьфу-тьфу, не на одну капельницу хватит. Не дай, конечно, бог. Знаете, у тех, кто поработал здесь, в других местах не получается. Неинтересно, что ли. Люди уходят и вновь возвращаются. И неспокойно здесь, и тяжело, и страшно, но вот знаете, идешь после смены домой, и вопросов о смысле жизни как-то не возникает. Пока силы есть, не уйду. Если бы они еще детей своих не оставляли!
– Они – это кто? – не понимаю я, и Лена грустно объясняет:
– Мамаши, кто же? Сегодня вот одна оставила. Вы слышали, она кричала в родах. Трудно рожала, а как родила, велела унести ребенка. Его ведь сразу прикладывают к груди, первые капли молозива очень важны: и против аллергии, и для иммунитета. Прошу: ну пусть он пососет, ему это очень нужно, – а она ни в какую. Боится, что потом уже не сможет его оставить. А в прошлую смену совсем молодая девчонка отказалась от мальчика. Всё объясняла: хочу доучиться, родителей нет, потом заберу, мол, из дома малютки, когда подрастет… Но не заберет же, ведь ясно, что не заберет! Вот это в нашей работе – самое ужасное.
Лена отворачивается и долго молчит. Молчу и я, запрещая себе думать об оставленных малышах и выпадать из чудом обретенного равновесия.
Часа через два меня бережно перекладывают на каталку, осторожно ввозят в лифт и долго-долго везут по бесконечным бетонным коридорам то ли первого, то ли цокольного этажа. Поворачивают, разворачивают и снова везут и везут – теперь уже по длинной наклонной плоскости, которая почему-то всё не заканчивается и даже расширяется. Пустые, выбеленные, без опознавательных знаков, без окон и выступов стены. И это тоже из феллиниевских фильмов. Отсутствие людей и громких звуков. Практически нет запахов. Низкие потолки и тусклое освещение. Блестящие серые трубы, черные квадраты. Какие-то застенки, катакомбы, ниши. Ни лучика дневного света. Мы вообще на Земле? А, вот и ПИТ – палата интенсивной терапии. Теперь понятно, почему наклонный пол: возить каталки. Направо – в ПИТ, налево – в дородовое. Какие огромные расстояния!
К горлу опять подкатывает тошнота, всё кружится перед глазами, но вот мы уже в отделении – совсем небольшом и даже отчасти уютном, – и я с облегчением устраиваюсь на долгожданной панцирной кровати, о которой мечтала всю ночь. Кроме меня в палате еще пять женщин – все как одна в цветастых халатах, и все ждут обхода, чтобы потом спокойно заняться своими делами. Совсем молодые девчонки, ни одной ровесницы. Знакомиться, устанавливать связи нет сил. Это после, после. Отгородиться и уснуть после пережитого кошмара. Хоть это мне сейчас доступно.
Но нет, не получается. Торпедой влетает маленькая ухоженная старушонка, увешанная грандиозными серьгами и похожая на Бабу-ягу, и прямо ко мне. Наполнив палату резким запахом дорогих духов, кажется «Эсте Лаудер», она садится на мою кровать, и я, безотчетно пугаясь, стараюсь улыбнуться. Баба-яга смотрит мимо меня, к чему-то прислушивается и, будто сердясь, резко спрашивает:
– Как себя чувствуешь? Подними рубашку! Так… Так… Чувствуешь себя как?
Низко наклоняясь ко мне и полузакрыв глаза, она ощупывает меня по какой-то собственной системе, буквально ложится на меня, измеряет живот сантиметром поперек и вдоль, издает непереводимые восклицания, громко просит всех не шуршать, долго слушает сердцебиение ребенка, считает мой пульс, меряет давление и снова ощупывает и осматривает меня очень подробно.
Воцаряется напряженное, не предвещающее ничего хорошего молчание.
– Вроде всё хорошо, – отвечаю я, понимая, что говорю что-то не то, а что нужно, не знаю.
Старуха щурится, барабанит пальцами по моей истории болезни, быстро ее пролистывает, тычет пальцем в какую-то запись, фыркает, пожимает плечами, бормочет себе что-то под нос и вдруг выкрикивает:
– Ммм… Да, действительно. Болей нет? Болей нет. И чего лежать? Я тебя выпишу.
Смысл этой простой фразы до меня доходит с трудом и не сразу, но я спрашиваю как можно мягче и спокойнее, изо всех сил стараясь произвести максимально хорошее впечатление:
– Как это выпишете, зачем?
– Что зачем? Ты не хочешь домой? – Выщипанные и нарисованные заново брови старухи подскакивают к черным, густо прокрашенным волосам и не собираются возвращаться на место.
Вся палата смотрит на меня в изумлении. Мне хочется, чтобы они все провалились сквозь землю.
– Я домой не могу, – продолжаю еще тише, еще мягче и спокойнее, – ведь вчера были схватки, капали четыре часа. Да и мне не доехать до дома. Маргарита Вениаминовна Реутова…
– Да, Маргарита, то есть Маргарита Вениаминовна очень просила за вас, – перебивает меня Баба-яга и опять наклоняется к моему животу. Затем выпрямляется, долго смотрит куда-то сквозь меня, не моргая, во все свои тщательно подведенные глаза, и я невольно начинаю разглядывать ее причудливый наряд всех оттенков зеленого, а сама понимаю, что сейчас всё зависит от того, понравлюсь я ей или нет. Наконец, старушонка быстро произносит:
– Но сегодня, сейчас всё спокойно, ведь так?
Она впивается в меня взглядом, мрачнеет с каждой секундой, что-то беззвучно бормочет и шепчет, и я собираю все силы, чтобы выдержать этот взгляд. Пауза длится вечность и обрывается в мою пользу:
– Ладно, лежи, там увидим.
Я облегченно вздыхаю и, насколько могу, отворачиваюсь к стене, приказывая себе не реветь, но тут же, конечно, реву.
Старуха, подумав и решив никак не реагировать на мои слезы, легко подскакивает, позвякивая крупными изумрудами в колье и серьгах, и опускается по очереди на каждую из пяти кроватей, проделывает те же самые манипуляции с другими, что-то выкрикивает и исчезает так же внезапно, как появилась. Только помела не хватает. Да, всё логично: народ метет с книжных полок «Гарри Поттера» и «Властелина колец», а потом их персонажи благополучно воплощаются в реальном мире… Бабу-ягу довольно долго слышно в коридорах, которые, наверное, вздрагивают, как только она появляется, и мгновенно встают во фрунт. Какой-то небольничный персонаж. Кажется, я ее видела где-то. Только где и когда? Лично мы не знакомы, так что голоса я не помню. Память быстро просматривает все похожие файлы и через минуту выдает нужную архивную информацию.
