Наталья Земскова - Детородный возраст
Поколебавшись, Маргарита зачем-то спросила:
– Это коммерческий проект?
– Да, конечно, в другие я просто не верю. Ну, не чисто коммерческий, в искусстве ведь так не бывает. Но однажды – и возможно, не завтра, не скоро – он сработает обязательно, неважно, в каком эквиваленте.
«Тогда почему не согласен Валера?» – совершенно очнувшись, подумала она про себя, решив пока не делать никаких движений и подождать, что будет. И, словно услышав ее немой вопрос, немец продолжал с нарастающим волнением и азартом:
– Существует Haute couture – высокая мода. Это то, что подсознательно заказывает и желает видеть общество, определенная часть публики. Но, желая и заказывая, публика и не подозревает, как этот продукт должен выглядеть: что-то такое носится в воздухе, а что – не очень понятно. Является кутюрье, ловит тенденцию и воплощает – результат тут же начинают копировать. Так создается мода. Я – что-то вроде кутюрье.
– И у вас есть портные…
– Если грубо, то да. Приблизительно. Но мои портные, создав себе имя, сами становятся кутюрье, сами делают моду. Тот путь, который предлагаю я, не самый краткий, но он верный и в конце концов приведет туда, куда нужно. А путь, который ваш муж хочет выбрать сейчас, – Генрих махнул в сторону новых работ и выразительно пожал плечами, – это ход в никуда, если, конечно, не рассчитывать на чудо. Он взрослый человек, и он решает сам. Я могу предлагать, рисовать перспективы, но уговаривать, тянуть – увольте.
Рубер вздохнул, вытер влажный лоб, сделал неопределенную гримасу, будто сомневаясь, нужно ли всё это говорить, и неожиданно очень тихо пробормотал:
– А портретик хорош, просто чудо. Сколько сеансов позировали?
– Нисколько. Полная неожиданность, – без улыбки отозвалась Маргарита. – Рада, что вам понравилось.
– Понравилось, как не понравиться… А вот и Валерий Николаевич. Мы о вас говорили.
Маргарита только сейчас увидела стремительно подходящего мужа, который с видимой радостью избавился от журналистов и быстро направлялся в банкетный зал.
– Идемте, без нас не начнут. – И, обняв за плечи обоих, отчего одна его рука оказалась параллельна полу, а другая съехала вниз, повел куда-то в недра здания замысловатыми коридорами и узкими пролетами.
Не замедляя шага, Маргарита с усилием оглянулась и тут же расслабилась: человек, которого она приняла за Кириллова, был, конечно, не он и даже совсем не похож на него, ничего общего. Зрительная галлюцинация на нервной почве. Только этого не хватало. Внезапная мысль пришла ей в голову. Она ловко вывернулась из-под руки мужа, пообещала, что сейчас его догонит, быстрыми шагами отошла в глубь зала и поспешно, чтобы не передумать, набрала номер Кириллова. С галлюцинациями расправляются вот так… Было немного страшно, но страшно недолго, пока не услышала стандартное «вне зоны или временно недоступен». Повторила вызов еще и еще, зачем-то потрясла телефон, внимательно прослушала всё ту же фразу и, почти успокоившись, путаясь в бесконечных коридорах, нашла банкетный зал. Вот именно недоступен, так о чем и говорить.
Гости с фужерами в руках толпились вокруг овальных, с претензией сервированных столов. Выступала незнакомая искусствоведша. Она давно не слушала критиков, как-то посмеявшись с Валерой над тем, что все искусствоведы говорят одно и то же: «тонкость нюансировки, глубина проникновения». Но зато под аккомпанемент этой речи было удобно рассматривать присутствующих, многие из которых явились с яростным и хищным любопытством: в таком масштабе Валера не выставлялся несколько лет. Она скользила по знакомым лицам и вдруг сообразила, что сейчас, много лет спустя, имеет возможность видеть едва ли не весь Валерин курс: Женя Филатов, Марк Скандовский, Саша Ермилов, Зина Терехина, даже Игорь Бруневич, который, кажется, никогда ни к кому не ходил, неожиданно явился с какой-то молоденькой пассией, не хватает эмигрировавших в Канаду – Ракитского, в Израиль – Иосифа Куперберга. Маргарита потягивала сок и машинально делала заметки: тучный, бородатый, похожий на приходского священника Филатов пьет и ничего не пишет, а тоже был объявлен гением когда-то; интеллектуал Скандовский зарабатывает на портретах; всегда улыбающийся, услужливый Ермилов – на пейзажах «с речкой», неразличимых, как братья-близнецы; Бруневич и Терехина оформляют книги. В книжную графику ушли многие. Валера этой тяги никогда не имел и вот, как оказалось, всё еще искал свою нишу. Как ей объяснил перед отъездом Куперберг, выбрать профессию художника – всё равно что забраться на небоскреб и прыгнуть вниз без парашюта; только потом будет ясно, полетел ты или разбился.
Если кто из них и полетел, так это, наверное, красавчик Макс Михайлов, несколько лет назад открывший галерею современного искусства имени себя, сплошь увешанную гигантскими композициями с храмами, лесами, небесами и ликами, где постоянно проходили какие-то устраиваемые им мероприятия и акции. Пресса Макса обожала, как всякого тусовочного человека, то и дело дающего информационные поводы для публикаций, писала о нем всякую дичь и всё время приглашала в телевизор. Вот и сегодня Михайлова нет потому, что в его галерее очередной боди-арт «для прохожих», то есть любой желающий может зайти и расписать голую девицу, в которых недостатка тоже нет. Над Максом полусмеются, полузавидуют, но в чем ему решительно нельзя отказать, так это в мобильности и чувстве времени. Или чутье? Он один из первых, кто научился делать выставки-перформансы и устраивать события на ровном месте, у него, что ни выставка, то акция, что ни акция, то международный симпозиум современного искусства. Писать вот, правда, так и не выучился. Хотя это тоже вопрос: картины продаются, имя есть… То есть наоборот, имя есть – продаются картины. У модного человека и картины продаются. Всё по формуле Генриха.
Маргарита подумала, что муж никогда не будет модным художником. Известным – возможно. Но только не модным. Мода все-таки предполагает универсальность и прочную связь с тем, что называется коллективным бессознательным, а Валера на него не настроен. У него какие-то другие связи. Чтобы такие связи заработали, нужны полная сосредоточенность, уединение и независимость. И время, время. Когда-то он ей сам это пытался объяснить за рюмкой коньяка и среди ночи – она не поняла, да и он, похоже, не до конца понимал то, что смутно чувствовал. Бедный, бедный Валера. Силы еще есть, или кажется, что есть, а со временем – катастрофа. Ее вдруг охватила нестерпимая жалость к мужу, та жалость, какой бурно жалеют младших и незащищенных, хотя Валера не был ни тем ни другим. Маргарита даже решила, что непременно подойдет к Васильевой и изо всех сил будет любезна с ней хотя бы за то, что Нина, получается, единственный, кроме нее, Маргариты, человек, на кого он вообще может сейчас рассчитывать. И какие же все они неприкаянные: Нина, Валера, она…
