Мария Арбатова - Меня зовут Женщина
Я вспоминаю, как ведет себя мелкий советский начальник, каков у него рисунок жеста, как он скользит не по контуру человека, а по контуру функции. Вспоминаю, как разговаривала моя свекровь со своим шофером:
— Как, Вася, ты не сделал этого? Я не понимаю, Вася?! Я же поручила тебе, Вася?
Вася отвечает про мор, глад и потоп, про то, что жена рожает, дедушка умер, племянник упал в колодец. Здесь главное — не слышать Васиных мотивировок.
— Я поняла, Вася, про мор, глад, потоп и т. д. Но почему ты не сделал, Вася, если я тебе поручила? Может быть, ты все же объяснишь, почему ты этого не сделал? — и так до момента, пока Вася не сломается. Как говорят психологи — разборка властных функций. Я понимаю, что в сознании Энхе приоритеты расставлены в пользу родственников и у меня нет ни права, ни задачи европеизировать Энхе, у меня есть только желание не быть похороненной в монгольской степи в братской могиле с моими друзьями. Бледненькие, голодненькие, грязненькие и издерганные, мы мало похожи на своих западных спутников. Они горстями едят привезенные из дома: импортные витамины и походные плитки шоколада, орехов и сухофруктов, как рекомендовано в выданной им в Берлине путевой инструкции. У нас для выживания нет ничего, кроме пакета чая, который они с удовольствием пьют, ни разу не предложив нам чего-нибудь своего. Купить в степи можно только живого барана. После того как возле лежащей в палатке днем больной Лены Елле, Денси и Науми распивают на троих банку благоуханного ананасного сока, даже не предложив ей, супертерпеливая Лена говорит:
— Если кто-то из них теперь сунется к нашему чаю, оболью его кипятком!
Нас увозят с кочевья и выгружают высоко в горах, мире цветов и прочих щедрот монгольской фауны. Под журчанье речушки «зеленые» рубят молодые деревья для костра и ставят палатку. Мы разбредаемся по лугу.
— Ходить по одному нельзя, — говорит Энхе.
— Почему?
— Заповедник. Волка ходит, желтый медведя ходит, кабана ходит.
— Как???!!!
— Заповедник.
— А кабаны в палатку не забираются?
— Нет, — говорит Энхе, — но они... — делает жест одновременно обозначающий подкапывание земли под палатку и некую скабрезность. — Они интересуются!
— А ружье есть?
— Ружье есть у шоферы. Шофера пьяный спит.
После выволочки становится сытнее. Энхе приносит в палатку две миски печенья. Одну ставит перед иностранцами, другую, сладко улыбаясь, — передо мной. Лена и Миша хихикают. Западники недоумевают.
— Послушай, Энхе, — говорю я голосом своей свекрови, недовольной шофером Васей. — Мы — три больших начальника из Москвы. Три! Поняла? — и показываю ей три пальца.
— Три? — удивляется она, показывая себе три собственных пальца, и многозначительно кивает. В ее глазах вспыхивает огонек зомби, пошедшего на задание. Слава богу! Теперь мы не умрем от голода и нас не сожрет кабан.
— Мишка, ты и ты! — вбегает через несколько минут младший брат Энхе. «Ты и ты» — это я и Лена, ему тяжело нас выговорить. — Барашка резать!
Мы, закомплексованные московские драматурги, зажмуриваемся от ужаса, а Ричард, только что рассказывавший о сентиментальности англичан, бросается на место казни так, будто ему за это заплатят. Когда мы выходим из палатки, внутренности невинного зверя уже развешаны на березе над костром как выстиранное белье; в тазу кипят остальные анатомические подробности; два подростка ножами орудуют над бараньей головой и, урча, слизывают что-то, добытое с кривых ножей; женщины запихивают баранью кровь ложками в длинную кишку, радостно предлагая нам куснуть и глотнуть; мужики расхаживают с кусками полусырого мяса; а бабушка разливает вытопленный бараний жир по банкам, сообщая, что с нашей экскурсии она запасет много жира на зиму. Все очень мило, но нас при этом бараниной не кормят, и когда я сообщаю Энхе, что мы, русские, привыкли есть три раза в день, а чай пить еще чаще, она огорчается. А потом приносит в железных мисках остатки загадочных полусырых внутренностей.
— Чая будет потом. В тазу барана варится. Мысль о том, что чай они будут кипятить в том же тазу, что и варили барана, добавляет нам седых волос. Чай — последнее, что у нас осталось от нормальной жизни. В дискуссии о том, что глупо греть чай в чайнике, если есть таз, в котором на стенках еще есть бараний жир, мы побеждаем Энхе. И нам приносят условный чай.
— Это что — зеленый чай? — злобно спрашиваю я.
— Почему зеленый? Черный.
— Тогда почему он такого цвета?
— Какого цвета? — удивляется Энхе. — Аюна чай варит. Монгола не умеет чай варить.
— Энхе, пришли ко мне Аюну с пачкой чая, сейчас я ее научу заваривать чай.
— Не надо нервничать, Маша. Я понял. Сейчас Аюна сварит хороший чай.
К вечеру нам обламывается по куску полусырой баранины, сваренной без соли и специй. Есть невозможно.
— Монгола всегда так варит. Вкусно!
Сами они в полном кайфе, тем более что доза сывороточной водки сегодня явно праздничная. У костра они затягивают неизменную песню про Чингисхана, и, голодные, несчастные, мы вяло подхватываем, продолжая опыт социальной скульптуры, коей караван и является. Расчувствовавшись, пожилая норвежка вынимает фотографии своих детей и своих домов, и переводчица висит на плече ее мужа, цокая языком и соображая, в каком из этих домов ей обломится пожить в качестве монгольской дочери. Ричард усаживается возле ободранной половины барашка и играет на трубе, а монгольский мальчик, в два дня овладевший на наших глазах гитарой, дивно подыгрывает ему.
Монголы невероятно музыкальны. Это даже не просто национальный хороший слух, это национальная открытость звуку. Монгол обращается с музыкой, как ребенок в песочнице с песком.
— Энхе, зачем половину барашка отнесли в автобус?
— Завтра в город повезем. Холодильник.
Ни у кого из нас не хватает мужества спросить: «А чем нас будете кормить, сволочи? Историями о том, что в Монголии трудно с продуктами?»
Утром начинаем просить, чтобы нас свозили в буддистский монастырь, намеченный по плану экскурсий.
— Нету бензина, — грустно говорит Энхе, только что на этом бензине ее брат повез половину барашка в город. — Сегодня собирать ягода.
— Какая ягода? Как называется?
— Ягода называется.
Конечно, хочется ягоды, даже если она никак не называется, мы, русские, озверели без витаминов, однако понятно, что ни одного предложения в нашу пользу не будет. Мы остаемся. Западники радостно напяливают на себя провезенное через весь материк снаряжение для сбора ягод и идут за монголами доверчивой толпой.
— Неужели вы не идете собирать ягоды? — удивляются они. — Это очень экзотично, собирать монгольские ягоды!
