Виктория Токарева - Назло (сборник)
– Только ничего не объясняй! – запрещал он и тряс перед собой пальцами, собранными в щепотку. – Только ничего не говори!
– Но…
– Молчи! Слушай! И дочка наша такая же будет! Предательница и эгоистка. Ты передашь ей это со своими генами, и она так же будет меня бросать.
– Так же будет исчезать, – скороговоркой вставила Наташа.
– Больше ты меня не увидишь. Я думал, ты – одно. А ты – совершенно другое. Не мое дело тебя судить. Живите как хотите. Но я в это не играю. Я ухожу.
– Да иди, – сказала Наташа, обидевшись на множественное число. «Живите как хотите»… Значит, она – часть какого-то ненавистного ему клана, где много таких, как она. – Иди, кто тебя держит…
– Да, я уйду. Я, конечно, уйду. Я все понял.
– Что ты понял?
– Я понял, что это нужно только мне, а тебе это не надо.
– Что «это»?
Наташа понимала, что «это». Но она хотела, чтобы он оформил словами.
Он молчал какое-то время – видимо, искал слова. Потом сказал:
– Железная дверь в стене. В каморке у папы Карло. А ключик у нас. У тебя и у меня. Один. Но у тебя другая дверь, и мой ключ не подходит. Я устал. Господи…
Он опустился в кресло и свесил голову. Потом поставил локти на свои острые колени и опустил лицо в ладони.
– Господи… – повторил он. – Неужели нельзя по-другому? Неужели можно только так?
Он устал от чужих дверей. От предательств. Господи, неужели нельзя по-другому?
Наташе стало жаль его, но и нравилось, что она внушила ему такие серьезные душевные перепады.
– Успокойся, – строго сказала Наташа. – Ничего не случилось. Это недоразумение, не более того.
Он поднял голову.
– Просто ты исчез. Я тебя потеряла. Куда ты подевался?
– Это я подевался? Я?
Они долго, целую минуту или даже две бессмысленно смотрели друг на друга, и Наташа поняла: он искренне уверен в том, что она сбежала. Что ей было удобно его отсутствие.
– Ты не прав, – сказала она. – Поверь мне.
– Как поверить?
Его душа, утомившаяся от предательств, ждала и верила только в одно. В следующее предательство.
– Как поверить? – растерянно переспросил он.
– Просто поверь. Не рассуждая. Скажи себе: «Я верю». И поверь.
Она подошла к нему. Он поднялся. Провел двумя пальцами по ее щеке медленным движением. Он как бы возвращался к ней, касался неуверенно, робко, будто боялся обжечься.
– Руководительница выставки оглядела автобус и сказала: «Все в сборе. Поехали», – дополнительно объяснила Наташа. – И поехали.
– Она нарочно так сказала. Она меня ненавидит. Меня здесь все ненавидят. Я не останусь. Я уеду с тобой.
– Куда?
– Все равно. Где ты, там и я. Я не могу без тебя. Я это понял сегодня. Не могу. Меня как будто ударили громадным кулаком. Вот сюда, – он положил руку под ребра на солнечное сплетение, – и выбили весь воздух. И я задохнулся. Зашелся. А потом сквозь стон и боль вдохнул вполглотка. И еще раз вдохнул. И этот воздух – ты. Я тебя вдохнул. Я умру без тебя.
Наташа промолчала.
– Ты мне не веришь?
– Верю. Но я замужем, в общем… – Главной была не первая часть фразы, а последнее слово: «в общем»…
– Ну и что!
– Где ты будешь жить? Что ты будешь делать?
– Я буду жить где угодно и работать где угодно. Только возле тебя. Все будет так, как ты захочешь: скажешь: женись – женюсь. Скажешь: умри – умру.
– Не надо умирать. Живи.
– Господи… – вздохнула бы Алка. – Никому не нужна. Ни на секунду.
– Ты и так в себе уверена, – сказала бы Наташа. – Ты сама себе нужна.
– Я? – Алка бы подумала. – Я, конечно, в себе уверена. Мне не надо, чтобы мне каждую секунду говорили, что я лучше всех. Но я хочу собой делиться. Отдавать себя. Видеть мир в четыре глаза.
– Отдавай себя Гусеву.
– А я ему не нужна. То есть нужна, конечно, но иначе. Мой реальный труд. Руки, горб, лошадиные силы. Но не глаза.
– Тогда какой выход? Уносить из дома глаза – грех. А жить вслепую – еще больший грех.
– А как жить? В чем истина?
– Если человек болен, то для него истина в здоровье. Если он в пустыне и хочет пить, то для него истина – вода. А если есть здоровье и вода, а нет любви, то для него истина – в любви. Чего нет, в том и истина.
– Истина – в незнании истины, – сказала бы Алка. – Так же как не кончаются числа. Никогда нельзя найти последнего числа. И нельзя найти окончательной истины. И это правильно. Если человечество познает истину – человечество остановится. Оно дойдет до истины – и все. И уже дальше ничего не интересно.
– Наверное, нет общей истины. У каждого – своя. Главное – ее выделить и не затерять. Как драгоценный камешек в коробке среди пуговиц и бус.
– А как разобраться, что камешек, а что буса?
– Дело и дети – это камешки.
– А любовь?
– Это смотря что она после себя оставляет…
* * *На закрытии выставки к Наташе подошел Игнатьев и сказал:
– Поздравляю. Успех – это самый реальный наркотик.
Наташа летуче улыбнулась ему, держа в руке бокал. На ней было платье на бретельках. Открытые плечи и спина. Можно в жару в лодке плавать. Васильки собирать. И на закрытие выставки прийти.
Мансурова не было. Когда Наташа вошла в зал, она сразу почувствовала, а потом уж и увидела, что его нет.
Подходили художники, педагоги, начальство. Поздравляли. Наташа благодарила, веря в искреннюю доброжелательность, но все время ждала. Что бы она ни делала, она ждала Мансурова, и каждая клеточка в ее теле была напряжена ожиданием.
Подошла руководительница выставки и спросила:
– Почему Мансуров два дня не отходит от Вишняковой?
Она назвала Наташу по фамилии – так, будто речь шла не о ней, а о третьем человеке и этого третьего человека она не одобряла.
– Два дня – это много? – беспечно спросила Наташа, выгораживая третьего человека.
– Это очень много, – с убеждением сказала руководительница выставки.
И это действительно очень много. Два дня – сорок восемь часов, 2880 минут. И каждая минута – вечность. Две тысячи восемьсот восемьдесят вечностей.
Наташе захотелось спросить: «А какое твое собачье дело?»
Но видимо, это было именно ее дело, и именно собачье, по части вынюхивания. И она не стала бы задавать пустых и праздных вопросов. Наташа Вишнякова – не Анна Каренина, Мансуров – не Вронский. Володя Вишняков – не Каренин, хотя и состоит на государственной службе. И общество – не высший свет. Но… Наташа стояла возле руководительницы и понимала, что нужно объясниться. Объяснить себя.
– У Мансурова сейчас трудное время, – неопределенно сказала она.
Это значило: люди должны поддерживать друг друга в трудную минуту. По тезису: «Если бы парни всей земли…»
– Вы очень доверчивы, – сказала руководительница выставки. В ее тоне слышалось снисходительное сочувствие.
