Лоуренс Норфолк - В обличье вепря
— Вы о чем-то хотели меня спросить? — перебил собеседника Сол.
Последовала короткая пауза.
— Мы получили экземпляр «Die Keilerjagd», напечатанный в Тель-Авиве, — сказал Модерссон, — Немецкоязычное издание.
— Да, и что?
— Мы просто задали себе вопрос, господин Мемель, давали ли вы разрешение на эту публикацию. Видите ли, в каком-то смысле оно является не вполне законным.
— В каком смысле?
— Конечно же, в исключительно техническом. Понятно, что подобное издание рассчитано на чисто академический рынок. «Зуррер ферлаг» ни в коем случае не намерен препятствовать появлению исследований, посвященных вашему произведению. Но существует такая проблема, как получение права на публикацию… Я хочу сказать, что «Зуррер ферлаг» приобрел все права на «Die Keilerjagd» вместе с покупкой «Фляйшер ферлаг», и, хотя мы готовы содействовать как можно более широкому распространению вашей поэмы, нам не хотелось бы поощрять пиратские издания. Этот таинственный профессор Фойерштайн, судя по всему, посвятил вашему творчеству немало усилий. Но даже несмотря на это… — Он не закончил фразы, потом его тон изменился, — Господин Мемель, мы хотели спросить, не входит ли в ваши намерения поручить нам начать процесс против «Адлер ферлаг».
— Какой процесс?
— Судебный, господин Мемель. По делу о нарушении авторских прав.
Неторопливая манера Модерссона в начальной части разговора сбила его с толку. За ней крылись острая реакция и умение вести переговоры.
— Я вырос вместе с Якобом Фойерштайном, — сказал Сол. — Мы были одноклассниками, а потом стали друзьями. Лучшими друзьями. Война нас развела. Я надеюсь, мне не нужно объяснять вам тогдашних обстоятельств.
— Нет, конечно, — ответил Модерссон. Еще одна пауза, — Вы сказали — друзьями?
— Самыми близкими. До той минуты, когда я увидел его имя на обложке, я был уверен, что он погиб. А теперь я знаю, что ему удалось выжить.
— Простите меня, господин Мемель, но можно я задам вам один вопрос? Вы читали издание профессора Фойерштайна?
— Конечно. Оно и сейчас лежит передо мной. А почему вы называете его «профессором Фойерштайном»? Он учился на доктора, в смысле, на медика, но вот удалось ли ему вообще закончить образование…
— В сопроводительной статье он именуется «профессор Фойерштайн», господин Мемель.
— В статье? Якоб написал статью?
— Ну, я не стал бы называть его автором, — отозвался Андреас Модерссон все тем же осторожным тоном, который сохранял на протяжении всего разговора и который, как позже прикинул Сол, ни разу его не подвел, — Наверное, правильнее всего будет, если я вам просто ее пришлю.
Сноски Якоба начинались как обычные ссылки: непролазная чаща сокращенных латинских названий и, следом, номер главы, раздела и строки. Через несколько страниц начали вклиниваться комментарии, краткие интермедии в почти нечитаемых кубатурах мелкого текста, угнездившегося в нижней части страниц. Короткие и редкие поначалу, они постепенно дорастали до целых предложений, потом до небольших абзацев, за которыми следовали круглые скобки с отсылками к источникам. Из-под поверхности научного аппарата начал пробиваться комментарий, и по мере того, как он набирал размер и вес, по лицу у Сола расплывалась улыбка. Он почти физически слышал обычную для Якоба лукавую самоуверенность тона; она звучала столь же отчетливо, как если бы автор комментария сидел сейчас напротив него за столиком в кафе на Рингплатц или выглядывал из-за плеча затасовавшейся между ними, как начинка в сэндвиче, Рут на травке в Шиллерпарке. Вот только теперь то раздраженное чувство, которое он когда-то испытывал, едва заслышав эту привычную интонацию — с претензией на правоту всегда и во всем, с чисто эгоистическим нежеланием думать о последствиях этой своей правоты, — сменилось чувством радостным.
И в самом деле, Якоб не одобрил его дельфинов. Он осудил его выбор оружия. Составные луки были знакомы отцам героев, воевавших под Троей, ничуть не больше, чем его «короткоствольные» автоматы их отдаленным потомкам. Яблоки у него созрели не в то время года, а растительный покров горы Зигос был просто неправильным. Бурный водный поток, проносящийся по Клейзуре? Этого просто не может быть: местная система водоразделов не допустит ничего подобного. И так далее. И неужели из-за этого Райхман так разнервничался?
По мере того как разрастался комментарий, его автора, похоже, все сильнее занимали географические детали, особенности расположения зданий и их ориентации по сторонам света, а также сопоставительные высоты различных растений и тому подобные ботанические подробности. Вопросы того, где те или иные вещи могли иметь место, старательно противопоставлялись тому, где он, Соломон Мемель, их поместил. На берегах заросшего тростником озера, в котором Аталанта купала Мелеагра и с берегов которого Фиелла совершила затем свой невероятный побег, «во тьме растаяла и выдохнула „я“, свое смешав с моим» (одно из тех мест, крайне редких в поэме, где употребляется первое лицо), Якоб отметил подозрительное отсутствие какой бы то ни было другой растительности. Где терпентинное дерево и олеандр, где лесная осока и черный василек? Кратер под названием Котел был явной аберрацией как с геологической, так и с картографической точки зрения.
Но ты же сам меня туда завел, прошептал Сол. Он представил себе, как Якоб сидит и, подобно ему самому, здесь и сейчас, перелистывает страницы поэмы. Начало, конец, снова начало. В Тель-Авиве! Как его туда занесло?
Сол поднял голову от напечатанной убористым шрифтом страницы. Из тьмы за окном выплыла тень Райхмана.
Был такой момент в Ботаническом саду, когда голос у Вальтера Райхмана как будто дал трещину. Сол представил себе, что в тот момент критик вполне мог быть едва ли не на храни слез. А теперь я должен задать вам несколько вопросов. В тот момент он все понял про этого человека. Конечно, он даст ответы на вопросы господина критика. Очень важно отвечать на вопросы, вспомнил он, и по возможности чем быстрее, тем лучше. Он так и сделает. Так и сделал. Впрочем, воспоминания Райхмана о войне были достаточно обременительны и сами по себе, без дополнительных сложностей со стороны бывших жертв.
Сол опустил глаза на раскрытую страницу. Якоб, судя по всему, пытался подкрепить свои замечания о какой-то несогласованности в конце поэмы ссылками на источники. И в этом была какая-то замысловатая шутка. Излишне замысловатая, подумал Сол: юмор никогда не был сильным местом Якоба. Сноска деловито спускалась до самого низа страницы, цитируя такой-то источник, относясь к такому-то и такому-то. Было в этих отсылках что-то странное, чего Сол, может быть, даже и не заметил бы, если бы самая последняя из них эхом не откликнулась на знакомое название местности и не заставила зазвучать в его памяти знакомую ноту. Так вот в чем дело. Тексты, на которые Якоб ссылался в подтверждение своей точки зрения на спорный момент, все были утрачены. Он закрыл книгу. Однако странное появление Райхмана в «Отеле д'Орлеан» так и осталось для него загадкой.
Обещанная Модерссоном статья на поверку оказалась вырезкой из культурной колонки в «Маарив» двухнедельной давности. К ней был подшит перевод, вместе с запиской от нового издателя, который просил его позвонить по телефону, как только он прочтет «приложенный документ».
«Если вам повезло обзавестись таким редактором, как профессор Фойерштайн из Тель-Авивского университета, враги вам уже не потребуются. После того как выверена орфография и распутаны излишне сложные грамматические хитросплетения, после того как вы сбрызнули текст надлежащим количеством запятых, чем еще редактору остается занять голову и руки? Ответ, если доверять опыту профессора Фойерштайна, прост: комментариями!»
«Читатели наверняка помнят ажиотаж, который вызвала в прошлом году сенсационная поэма Соломона Мемеля „Die Keilerjagd“, и ажитацию еще того большую, вызванную воспоминаниями автора о лично пережитом опыте времен войны. Но в то время, пока мы восторгались подвигами, которые легли в основу этой поэмы, профессор Фойерштайн дал себе труд над ними задуматься. И складывается такое впечатление, что „подвиги“ эти память автора зафиксировала в виде несколько отличном от того, что имело место в действительности. Кто же знает, как оно было на самом деле? Судя по всему, профессор Фойерштайн».
Дальше следовала цитата из Якоба: «Истина всегда одновременно и очевидна, и скрыта от нас. Но сделанные нами утверждения являются либо истинными, либо ложными. Доказанными или доказуемыми — либо же наоборот, недоказанными и недоказуемыми. Эти простые критерии я приложил к известному тексту, к тексту поэтическому, поскольку поэзия есть частное проявление истины, то место, где она имеет быть сказана. По крайней мере, сама поэзия именно на подобный статус и претендует».
