Жорж Сименон - Три комнаты на Манхэттене. Стриптиз. Тюрьма. Ноябрь
— Она была взволнована?
— По правде сказать, нет. У меня в этом кабинете перебывало немало людей, только что совершивших преступление. Но я не помню, чтобы кто-нибудь из них так владел собой, был до такой степени спокоен.
— Вы просто не знаете Мур-Мур.
— Если я правильно понял, вам не часто приходилось проводить время вдвоем? Я имею в виду последние годы.
— Да, не часто… Вместе — бывали, но с глазу на глаз — лишь перед сном, и то не всегда. Не забывайте о моей профессии, она вынуждает меня встречаться с людьми с утра до вечера, а зачастую и после полуночи…
— У вас есть любовница, месье Пуато?
Опять любовница! Слово, лишенное смысла. Ветхозаветное понятие!
— Если вы имеете в виду, сплю ли я с другими женщинами, кроме жены, признаюсь откровенно — да… И не с одной… Всякий раз, как представляется случай, но только стоящий…
— Принимая во внимание направление вашего журнала, в подобных случаях, вероятно, недостатка нет.
В голосе комиссара прозвучала зависть.
— Теперь давайте подытожим: вы ничего не знаете. У вас была связь со свояченицей, но с декабря прошлого года эта связь прекратилась, и, насколько вам известно, ваша жена о ней не подозревала. Тем не менее нам нужно будет все это уточнить. Тогда мы, возможно, что-то и поймем.
Ален с любопытством взглянул на комиссара, он почувствовал себя задетым. Что надеется понять полицейский, ничего не знающий об их жизни, когда он сам ни черта не может понять?
— Кстати, для какой газеты работает ваша жена?
— Для всех понемножку… Она то, что называется free lance, иначе говоря, журналист, не связанный с определенной редакцией. Она работает по собственному почину. Принимаясь за статью или серию статей, она уже заранее знает, в какую газету или журнал их предложить… Она часто печатается в английских и американских журналах…
— А для вашего еженедельника она что-нибудь делает?
— Вы мне уже задавали этот вопрос. Нет. Это не ее жанр…
— У вас есть адвокат, месье Пуато?
— Разумеется.
— В таком случае, может быть, вы попросите его сегодня вечером или завтра утром связаться со мной?
Комиссар вздохнул с облегчением и поднялся.
— Я попрошу вас пройти в соседнюю комнату. Вы повторите свои основные показания, а стенограф их зафиксирует.
Как это до него сделал Бланше. И что Бланше мог им рассказать? Интересно, как он вынес это унижение? Занимать такой видный пост во Французском банке и попасть на допрос к полицейскому!
Комиссар открыл дверь.
— Жюльен! Сейчас месье Пуато изложит вам вкратце свои показания. Вы их зафиксируете, а завтра в течение дня он зайдет их подписать. Мне уже давно пора домой.
Он повернулся к Алену:
— Простите, месье Пуато, что задержал вас. До завтра.
— Когда я увижу жену?
— Это уже дело следователя.
— Где она будет ночевать?
— Внизу, в камерах предварительного заключения.
— Могу я передать ей что-нибудь из вещей, может быть, белье, предметы туалета?..
— Если хотите. Но обычно, в первую ночь…
Он не закончил фразы.
— Только чемодан вам придется доставить на набережную Часов.
— Знаю…
Камеры, дворы, кабинет, где женщины проходят медицинский осмотр… Лет десять назад он написал об этом репортаж…
— Когда вы мне понадобитесь, я вам позвоню…
Помощник комиссара надел шляпу, натянул плащ.
— Может быть, дома вам что-нибудь придет в голову. Спокойной ночи, Жюльен.
Этот кабинет был поменьше, чем первый. И мебель не красного, а светлого дерева.
— Фамилия, имя, возраст, служебное положение?
— Ален Пуато, родился в Париже, площадь Клиши, тридцать два года, издатель журнала «Ты»…
— Женаты?
— Женат, имею сына. Адрес в Париже: улица Шазель, 17-а. Основной адрес: Сент-Илер-ля-Виль, вилла «Монахиня»…
— Итак, вы признаете…
— Я ничего не признаю. Ко мне в квартиру явился полицейский инспектор и спросил, есть ли у меня оружие… Я ответил, что есть, и стал искать свой браунинг в ящике, где он обычно лежит… Там его не оказалось… Инспектор привез меня сюда, и комиссар — не помню, как его фамилия…
— Помощник комиссара Румань.
— Совершенно верно. Так вот, комиссар Румань сообщил мне, что моя жена убила свою сестру… Он показал мне браунинг, который я как будто узнал, хотя на нем нет никаких опознавательных знаков и я им никогда не пользовался… Комиссар спросил меня, известны ли мне мотивы преступления, совершенного моей женой, я ответил, что они мне неизвестны…
Он шагал взад и вперед, как у себя в кабинете, и нервно курил сигарету.
— Это все?
— Был затронут еще один вопрос, но я полагаю, что в протоколе он фигурировать не должен…
— Что за вопрос?
— О моих взаимоотношениях со свояченицей…
— Интимных?
— Да, но с тех пор…
— Давно?
— Вот уже год, как между нами все кончено…
Жюльен почесал лоб кончиком карандаша.
— Если комиссар найдет нужным, мы успеем это добавить.
— Я могу быть свободен?
— Мне вы больше не нужны, а раз комиссар с вами уже поговорил…
Он снова очутился в длинном сыром коридоре. Старухи в застекленном зале ожидания уже не было. За зеленым столом сидел другой вахтер, тоже с серебряной цепью и бляхой.
На улице по-прежнему лил дождь, дул ветер, но Ален не ускорил шага и, пока добрался до машины, успел основательно промокнуть.
II
И снова, наклонясь к ветровому стеклу, чтобы лучше разглядеть дорогу, Ален вел машину по Елисейским Полям и даже не пытался собраться с мыслями. Он был зол на стеснительного инспектора, и на комиссара Руманя, и на равнодушного стенографа Жюльена. Они его унизили, вернее, так сбили с толку своими вопросами, что он до сих пор не может прийти в себя.
Увидев свободное место для стоянки перед входом в бар, он резко затормозил, и в него чуть не врезалась шедшая следом машина. Человек, сидевший за рулем, размахивал руками, извергая поток брани. Алену необходимо было пропустить стаканчик. В этот бар он попал впервые, и бармен его тоже не знал.
— Виски… Двойную порцию.
В последние годы он много пил. И Мур-Мур тоже. Много пили все их друзья, все его сотрудники. У Алена было преимущество: он никогда по-настоящему не пьянел и не вставал наутро с тяжелой головой.
Нет, это невероятно, чтобы жена, через год после…
Он чуть не повернулся вполоборота, чтобы заговорить с ней, как будто она сидела рядом. Как обычно.
Для чего помощнику комиссара понадобилось так подробно копаться в их отношениях? Разве в таких делах что-нибудь объяснишь? «Вы с женой очень любили друг друга?» А что это вообще означает — любить?
Все было совсем, совсем не так. Откуда знать об этом какому-то полицейскому! Ален, бывало, сидит у себя в редакции на улице Мариньян. Или в типографии. Мур-Мур звонит ему по телефону: «Какие у тебя планы на вечер?»
Он не спрашивает, откуда она звонит. Она не спрашивает, что он делает.
«Пока никаких».
«Когда мы встретимся?»
«Давай в восемь в «Колокольчике».
«Колокольчик» — бар напротив редакции. В Париже немало баров, где они назначали друг другу свидание. Порой Мур-Мур терпеливо ждет его час-полтора. Он подсаживается к ней: «Двойное виски…»
Они не целуются при встрече, не задают друг другу вопросов. Разве что: «Где сегодня будем обедать?»
В каком-нибудь более или менее модном бистро. И если идут туда вдвоем, то там непременно встречают приятелей и составляется стол на восемь-десять человек.
Она сидит возле него. Он не обращает на это особого внимания. Важно, что она рядом. Она не мешает ему пить, не пытается удержать от идиотских выходок, когда, например, в полночь он выскакивает на мостовую перед мчащейся машиной, чтобы проверить быстроту реакции водителя. Десятки раз он мог погибнуть. Его приятели тоже.
«Ребята, пошли к Гортензии. Дадим там жизни!»
Ночной кабак, где они часто бывают. Гортензия питает к ним слабость, хотя и побаивается.
«У тебя можно подохнуть от скуки, старушенция. А кто этот старый хрыч, что сидит напротив?»
«Тише, Ален! Это влиятельный человек, он…»
«Да? А по-моему, галстук у него что-то… не смотрится».
Гортензия покорно замолкает. Ален встает, подходит к господину, вежливо здоровается.
«Знаете, мне что-то не нравится ваш галстук. Ну, просто совсем не нравится…»
Атакованный обычно сидит не один, он теряется, не знает, что сказать.
«Вы позволите?»
Одним движением руки Ален срывает с него галстук и выхватывает из кармана ножницы. Чик-чик!
«Можете сохранить на память!» — И он протягивает куски искромсанного галстука хозяину.
Некоторые из подвергшихся нападению цепенеют, не решаются рта раскрыть. Другие негодуют. Но и эти в конце концов, как правило, сматывают удочки.
