Ирэн Роздобудько - Лицей послушных жен (сборник)
Он сделал какое-то движение, и на мои плечи легла тяжелая кожаная куртка.
– Ты дрожишь, – сказал он. – Не бойся, я тебя не съем и не изнасилую. Как тебя зовут?
– П… а… т – еле выговорила я.
– Что?
– Пат…
– Ты шутишь? Пат? Ты сказала – Пат?
Я кивнула, кутаясь в кожу.
– Ну, пусть будет Пат, – усмехнулся он. – У меня тоже имечко еще то… Но друзья зовут меня Ланц. Так короче. Значит, ты – Пат, я – Ланц.
Он произнес это трижды, показывая пальцем на меня, потом на себя: «Ты – Пат, я – Ланц!» – и рассмеялся:
– Так Робинзон Крузо знакомился с Пятницей!
Робинзона Крузо я знала, эта книга была в нашей библиотеке в полном объеме, без единого изъятия, ведь в ней шла речь о борьбе за жизнь.
– Ну, что будем делать, Пат? – спросил он.
Я сидела как истукан. Откуда мне знать, что он собирается делать?
– Покатаемся? – снова задал он вопрос, показывая глазами на свою двухколесную машину.
Это был не «мерседес», не кабриолет, не золотая коляска в форме лебедя.
На мне не было свадебного платья и венка из флердоранжа. То есть всего того, в чем выезжают девушки за пределы этих ворот.
– Молчание – знак согласия! – сказал он и поднялся.
Молчание? Услышав одно из магических слов Устава, я немного успокоилась.
– Придется пройтись до дороги, – сказал он. – Мотор хоть и с глушителем, но все равно ревет как зверь.
Я не знала, что он имел в виду, но тоже поднялась, придерживая на плечах его тяжелую куртку. Он взял своего зверя за рога и тихо покатил по высокой траве, кивнув: иди за мной. И я пошла по следам, которые оставляли колеса, приминая траву. Шла как по воде, глядя только себе под ноги.
Вскоре мы вышли на дорогу, и он остановился.
– Теперь – садись, – сказал он.
Я застыла.
Нас учили садиться только в машину: сначала тебе открывают дверцу, потом ты садишься, пристойно подняв обе ножки, затем одновременно перебрасываешь их за порожек автомобиля…
А что делать сейчас?
Заметив мою растерянность, он засмеялся, подошел, снял с меня куртку, а потом снова надел ее на меня, всовывая мои онемевшие руки в рукава. Застегнул куртку на молнию. Откуда-то вынул большой шлем, надел его мне на голову, застегнул и опустил на лицо сдвижное стекло. Я стояла мертвая. Как Тур…
Он еще раз засмеялся и… подняв меня под мышки, как маленького ребенка, опустил на сиденье. Мои ноги раздвинулись, как у тряпичной куклы.
Чтояделаючтояделаючтояделаючтоя…
…Никогда не думала, что мир такой большой.
По нему можно ехать и полчаса, и целый час, а он все не закончится! Может быть, не закончится и через сутки, и через двое, и даже через трое!
А вдали будут сиять неизвестные огни. Или блеснет золотыми апельсиновыми корками море, такое, о котором пишут в книгах, – бескрайнее, необъятное, как и небо, пришитое к горизонту такой же золотой молнией. Потяни за Луну – и молния разойдется, открывая новую стихию. Возможно, такой же необъятный лес. Или гряду высоких гор. Или огни большого города.
Не знаю, сколько в моих ушах ревел этот металлический зверь, но, когда он замолк, ноги мои уже не были ватными – они оцепенели. И он снова так же поднял меня под мышки и опустил на землю. И я… села прямо на асфальт! Он засмеялся и снова поднял меня, удерживая и прижимая к себе, пока я не смогла управлять своими конечностями.
Я огляделась.
И сразу в мои уши влилась дикая какофония звуков, а глаза ослепило множество разноцветных огней. Такое бывало со мной разве что в грезах перед сном, когда нам под язык дежурная Воспитательница клала снотворное.
Он ногой выдвинул из-под брюха своего зверя металлическую ножку, поставил его на край дороги и повернулся ко мне:
– Сейчас пойдем поедим. Познакомимся поближе, насколько это будет возможно при твоем упорном молчании. А утром доставлю тебя в твою тюрьму в лучшем виде, не волнуйся!
Я шла за ним как собака на поводке. Он же МУЖЧИНА! Хоть и стрит…
– У тебя хороший прикид, – сказал он, придирчиво осматривая меня в неоновом свете улицы, – но в таком в ресторан не пустят. Поэтому пойдем в паб – там проще. Не возражаешь?
Как я могла возражать? Я уже была опозорена по самые уши!
Слышала, как мимо нас проходят люди – по одному, по двое, стайками. От них пахнет незнакомыми запахами, они смеются, о чем-то говорят на своем стритовском жаргоне, бросают окурки прямо под ноги. Слышала обрывки разной музыки, доносящейся отовсюду. Все это шипело у меня в голове, как масло на сковородке. В какой-то момент я просто перестала воспринимать эту действительность, захотелось вернуться в тишину нашего сада, в запах фиалок, в понятность слов и законов, по которым так легко и уютно жить. Здесь всего было слишком.
По щеке потекла слеза…
Он заметил ее, достал платок, вытер мои пылающие щеки.
– Ну, не бойся… Я тебя не съем, – растерянно сказал он. – Я верну тебя назад, Колибри. Обещаю.
Он обнял меня за плечи и осторожно повел вниз по лестнице – куда-то, где меня снова охватили звуки и запахи ада. Но на сей раз они были однородными. И музыка играла одна – саксофон. Только хуже. Намного хуже, чем тогда играл он…
…Чипсы – это такая штука… из засушенной картошки.
Каждый кусочек напоминает тоненький лепесток, похожий на лепесток желтой розы.
Сначала я думала, что эти лепестки на вкус сладкие. А оказалось, они соленые, хрустящие и вроде как плохо влияют на работу поджелудочной железы. От них не хочется ни спать, ни летать…
Обычно их запивают напитком, который называется пепси-… или кока-кола. Тогда жажда не так мучит после употребления этих соленых лепестков.
Чипсами трудно наесться. В цветном пакетике их всего грамм двести. А кажется, что полкило. Ведь они тоненькие, легкие и создают иллюзию большого количества.
Еще их можно запивать другой жидкостью, – говорят, что это даже лучше. Она насыщенного медового цвета. Когда ее наливают в стаканы, она красиво пенится, как море в бурную погоду. Если лить, далеко отстранив от стакана бутылку, пены получается больше, почти на весь стакан. Это так восхитительно! Я еще никогда не видела моря – только на картинках и в кино, так что эта пена меня безумно притягивает. Она немного терпкая, больше напоминает вкус лекарства. И это удивляет, ведь мне всегда казалось, что море имеет приторный привкус, похожий на привкус крюшона из малины или рябины.
А вот сама жидкость – редкая гадость. Она горькая, горькая, горькая! К тому же ядовитая.
Один глоток – и она тычет в голову множеством раскаленных иголок. И ты уже не можешь думать. Только хлопаешь глазами. А потом хочется уснуть. Но не тем сладким сном-грезой, к которому привыкла.
Сколько же здесь непонятного!
К примеру, тот карманный телефончик, о котором нам рассказывали на общих занятиях и который на свадьбу должен подарить жених, здесь есть чуть ли не у каждого ребенка. И это тоже удивляет. Он нужен, чтобы муж каждую минуту знал, где находится его жена. Зачем он детям?..
А зачем в витринах и в заведениях питания везде висят телевизоры, по которым крутят неприличные танцы?!
А как можно девушке сесть на мотоцикл, не раздвигая при этом ноги?!
Боже мой милый…
…Он о чем-то расспрашивал, пытаясь перекричать музыку и другие разговоры, которые велись вокруг нашего столика, усыпанного противным пеплом. Я не знала, как себя вести.
Здесь не было той сервировки с множеством приборов, которую мы изучали в лицее, чтобы не перепутать рыбную вилку с мясной, а фужер для белого вина с коньячным бокалом. Не было накрахмаленных салфеток в серебряной оправе и хрустальной вазы для мытья рук. Не было даже обусловленного расстояния между собеседниками, все – и компании, и совсем незнакомые между собой люди – сидели одинаково близко друг от друга и дико кричали, не слушая других.
У женщин был плохой макияж и плохие духи. И обувь. И одежда. Полная безвкусица. Все на них блестело. С висков мужчин стекали струйки пота, капали в бокалы…
Сквозь весь этот гвалт он спрашивал меня о какой-то Тамиле, которая якобы училась в нашем заведении. Я сказала, что знаю только Там из шестого класса и Мил – из восьмого. Он сказал, что таких глупых имен еще не слышал.
От волнения мне пришлось сделать несколько глотков мерзкого напитка и мгновенно убежать в туалет. В туалете не было ни полотенец, ни автомата для орошения лица парфюмом!
Зато стояли такой шум и дым, что я закрыла уши и нос руками.
Но все равно слышала обрывки фраз, произносимых полуголыми фуриями:
– …я говорю этому козлу: мол, не сейчас, так он как засандалил! Я его – ногой. Теперь, вишь, какой синяк! У тебя есть тоналка?
– Забей на него! Я давно тебе говорила!
– А с чем останусь? Тебе хорошо говорить. У тебя и хаер, и прикид, как у цирлы. А мне выбирать не приходится. Женится – отыграюсь!
– Бабы, кому колесо? Последнее осталось!
– Тихо! Мусора под дверью!
– Сколько просишь?
