Дафна дю Морье - Паразиты
«Ничтожней пыли» пел теперь тенор. И, судя по угрюмому лицу Чарльза, очень кстати. Ничтожней пыли под колесами его колесницы. Найэл — ничтожней пыли. Каждый из нас — ничтожней пыли. И Чарльз, щелкая кнутом, попирал его копытами своих коней и колесами колесницы. Второе подали без дальнейших цитат из детей. Найэлу досталась длинная и тощая цыплячья ножка. Ну да ладно, ножка сослужит свою службу, а вот кларет… В конце концов, Чарльз подогреет его? Или, что еще важнее, подаст он его или нет? В это время Чарльз подавал салат. Салатом могли бы заняться и другие. Кларет — вот его дело. Если существовало хоть что-то, чего Найэл не взял бы на себя в доме Чарльза, так это разливать кларет. Итак, примемся за ножку. Воздадим ей должное.
Полли досталась грудная кость, значит, ей выпало загадывать желание. Она отделит ее от других костей и протянет Марии:
— Мамочка хочет загадать желание? Если у мамочки есть заветное желание, то чего же она хочет?
Марии досталась целая грудка, которую она ела с полнейшим безразличием. Чарльз ел второе крыло. В конце концов, птица его, и он вполне заслужил эту часть. Мария положила себе салата и подняла глаза.
— Разве мы ничего не выпьем? — спросила она.
Вылитая Мэри Роз. Но довольно раздражительная и надутая Мэри Роз, которую Саймон слишком надолго оставил среди вишневых деревьев без воды и питья.
Все в том же мрачном молчании Чарльз подошел к буфету. Он перелил кларет в графин. О подогревании уже не могло быть и речи. К великому облегчению Найэла, Полли и Селия отказались. При этом Полли рассмеялась беззвучным смехом, как всегда в тех случаях, когда ей предлагали спиртное.
— Ах нет, мистер Уиндэм, только не я. Меня еще ждет завтра.
— Как и всех нас, — сказал Чарльз.
Это было явное позерство. Удар ниже пояса. Даже в синих, подернутых мечтательной дымкой глазах Мэри Роз отразился немой вопрос. Найэл заметил, как она метнула на мужа обеспокоенный, недоумевающий взгляд и снова погрузилась в свою роль.
Нападение — лучшая защита. Кто-то постоянно повторял эту фразу. Монтгомери или Симс. Во время войны Найэл несколько раз слышал ее по радио. Интересно, применим ли такой метод к нынешнему вечеру? Допустим, он наклонится к хозяину дома и скажет:
— Послушайте, что все это значит?
Что сделает Чарльз — невозмутимо смерит его отсутствующим взглядом? В былые времена было проще. В давно забытые времена дуэлей. Разбитый вдребезги бокал. Винные пятна на кружевном жабо. Рука на эфесе шпаги. Завтра? Да, на рассвете… Между тем ты ничего не делаешь. Набрасываешься на цыплячью ножку. Пьешь кларет и находишь его слишком холодным и кислым. Сносное церковное вино. Обшаривая бар в поисках второй бутылки джина, Чарльз наткнулся на давнишние запасы со складов Братьев Берри и кое-что прихватил с собой. Уксус урожая года такого-то и такого-то. Ну, да все равно. Выпьем…
Селия нашла в салате гусеницу и поспешила спрятать ее под крайним листом. Миссис Бэнкс не слишком-то внимательна. Вычистить салат совсем не сложно, если как следует промыть. Осмотрела каждый лист, промыла и высыпала на чистую влажную салфетку. Хорошо еще, что гусеница попалась к ней на тарелку, а не к Марии. Мария обязательно сказала бы:
— Ах, Боже мой! Посмотрите на это.
А сейчас такое замечание было бы крайне неуместно.
Если бы хоть кто-нибудь заговорил и прервал молчание, но легко, непринужденно. Дети, конечно, очень бы помогли. Дети лепетали бы без умолку. При детях невозможно быть мрачными. В этот момент ведущий «Гранд-отеля» объявил, что оркестр исполнит попурри из мелодий Найэла Делейни. Полли подняла глаза от своей заветной кости, и ее лицо осветилось широкой, радостной улыбкой.
— Ах, как мило, — сказала она. — Нам всем будет приятно их услышать.
Возможно, и всем, но не Найэлу Делейни. Господи, до чего не ко времени.
— На публике, — сказал Найэл, — довольно тяжело слышать собственные ошибки. Писатель может забыть о своих, сдав последний лист корректуры. Но не композитор, сочиняющий пустяковые песенки.
— Не говорите так, мистер Найэл, — возразила Полли. — Вы всегда умаляете свои достоинства… Право же, уверяю вас, вы отлично знаете, насколько вы популярны. Послушали бы вы миссис Бэнкс на кухне. Даже ее голос не может испортить ваши песни! Ах, это моя любимая…
Она для всех была любимой… пять лет назад. Зачем вспоминать о ней? Почему не забыть, как забываешь о былых капризах и увлечениях? Однако эти болваны ведут слишком быстро. Какой ломаный ритм… Десять утра… Да, было десять часов утра, солнце заливало комнату, и, чего с ним никогда не случалось в такой ранний час, он ощущал в себе энергию всего мира, а в голове звучала песня… Он подошел к роялю, сыграл ее и позвонил Марии.
— В чем дело? Что тебе надо?
Голос глухой, сонный. Она терпеть не могла, когда телефон будил ее раньше половины одиннадцатого.
— Слушай. Я хочу, чтобы ты кое-что послушала.
— Нет.
— Не выводи меня из себя, слушай.
Он сыграл песню раз шесть, потом снова взял трубку; он знал, как выглядит Мария — на голове тюрбан, глаза заспаны.
— Да, но в конце надо не так, — сказала она, — а вот так.
И Мария спела последние такты, ведя мелодию вверх, а не вниз, и, конечно, получилось именно то, чего он и сам хотел.
— Ты имеешь в виду вот так? Не клади трубку, я сейчас поставлю телефон на рояль.
Он снова сыграл мелодию, взяв вверх, как хотела Мария. Он сидел на табурете за роялем, прижимал трубку к плечу и смеялся — безумная, скорченная поза куклы чревовещателя, — а она тем временем напевала мелодию ему в самое ухо.
— Ну а теперь я могу снова уснуть?
— Если сумеешь.
Радость души минут на пять, десять, от силы на час… и она уже не его, став достоянием дешевых завывал. Миссис Бэнкс, Полли… Ему хотелось встать и выключить приемник; происходящее казалось несвоевременным, несуразным, безвкусным. Как если бы он, Найэл, специально попросил режиссера «Гранд-отеля» исполнить его песни именно сейчас, чтобы оскорбить Чарльза. Современный способ бросать перчатку: вот на что я способен. А на что способен ты?
— Да, — сказал Чарльз, — это и моя любимая песня.
Именно поэтому, подумал Найэл, меня так и подмывает встать из-за стола, выйти из комнаты, сесть в машину, поехать к морю, отыскать мою лодку с течью и уплыть навстречу своей погибели. Взгляд, с каким он произнес эти слова, я никогда не забуду.
— Благодарю вас, Чарльз, — сказал Найэл. И разломил печеную картофелину.
Вот он, удобный случай, подумала Селия. Удобный случай все уладить. Укрепить связывающие нас узы. Вернуть Чарльза. Мы все виноваты: мы отошли от Чарльза, отгородились от него. Мария никогда этого не сознавала. Не понимала. Умом она была и есть ребенок, ищущий, любопытный, как зеркало отражающий не себя, а других. Она не думала о вас, Чарльз, только потому, что дети вообще никогда не думают. Если бы музыка Найэла обладала способностью останавливать мгновение, все могло бы проясниться, уладиться. Но Полли все испортила.
— Мальчуган был сегодня таким забавным во время прогулки, — сказала она. — Он спросил меня: «Полли, когда мы вырастем, то станем такими же умными и знаменитыми, как мамочка и дядя Найэл?» Это зависит от вас, ответила я. Маленькие мальчики, которые грызут свои ногти, не становятся знаменитыми.
— Я грыз свои до крови, пока мне не исполнилось девятнадцать лет, — сказал Найэл.
— Восемнадцать, — поправила Мария.
Ей было известно и то, кто его от этого отучил. С видом холодного безразличия она смотрела на Найэла.
Его уже не вернуть, думала Селия. Мгновение. Мы упустили свой шанс. Чарльз молча налил себе кларета.
— Кроме того, — продолжала Полли, — вы не станете знаменитыми, если будете сидеть, ничего не делая. Так я и сказала малышу. Мамочка хотела бы проводить больше времени здесь, с вами и с папочкой, но она должна работать в театре. И знаете, что он на это сказал? Он сказал: «Ей не надо работать. Она могла бы просто быть нашей мамочкой». Как мило.
Загнув палец, она отпила из стакана воды и улыбнулась Марии. Никак не могу решить, подумал Найэл, то ли она преступница, хитрая, опасная, созревшая для Олд-Бейли,[69] то ли так непроходимо глупа, что было бы благом свернуть ей шею и избавить мир от лишних хлопот.
— По-моему, — набравшись храбрости, заметила Селия, — детям надо сказать вот что. Не так уж и важно, знаменит ты или нет. Любить свое дело, вот что важно. Будь то игра на сцене, сочинение музыки, садоводство или работа водопроводчика, надо любить свое дело, любить то, чем занимаешься.
— А к супружеству это тоже относится? — осведомился Чарльз.
Селия допустила гораздо большую оплошность, чем Полли. Найэл видел, как она закусила губу.
— Я полагаю, Чарльз, что Полли говорила не о супружестве, — сказала она.
