Айрис Мердок - Море, море
— Вы хотите сказать, что увезли бы нас обоих и мы стали бы жить втроем на какой-нибудь вилле на юге Франции?
— Да. Если бы ты захотел, почему бы и нет?
Он сдавленно тявкнул, потом театральным жестом развел руками, уже не такими грязными, как вчера.
— Вы ее любите?
— Да.
— Но вы же ее не знаете.
— Как ни странно, мой милый, я ее знаю.
— Н-ну, — сказал Титус, и в его взгляде я наконец прочел восхищение, — тогда ладно… давайте, пригласите ее сюда повидаться со мной.
* * *Я лежал в высокой сочной зеленой траве, уже покрытой розовым пухом цветения. Трава была прохладная, очень сухая и при каждом моем движении поскрипывала. Я лежал в лесу за тропинкой, на той же высоте, что и сад Фичей. В руке у меня было карманное зеркальце. Хартли только что вышла в сад.
Титус не дал никаких обещаний на будущее. Какие бы чувства ни волновали его, он сумел их скрыть за напускным цинизмом. Он притворился, будто для него вся моя затея — чуть ли не шутка, игра, в которой он готов участвовать в угоду мне, забавы ради, чтобы посмотреть, «что из этого выйдет». Он согласился еще пожить у меня, «раз делать ему все равно нечего», и повидаться с матерью. Но тут же добавил, уже более мрачно, что почти уверен, что она не придет.
Это еще предстояло проверить; и мне еще было не ясно, как он относится к ней после всех тех лет, когда она «держала сторону Бена», потому что «иначе не могла». Есть ли тут куда вместить прощение? Милосердие, лояльность, любовь? Что, если я вмешиваюсь в нечто мало сказать неизвестное, но и опасное? Поддерживало меня подобие оптимизма, рожденного мимолетной грезой самого Титуса о том, как мы втроем будем жить на юге Франции. Если он от меня не отступится, а она придет, тогда всех нас ждет грандиозное духовное обновление, вроде того восторга, который мы с Титусом пережили в море. Я могу сделать ее счастливой — и сделаю. И ему тоже подарю счастье, успех и свободу.
Когда Титус согласился, как он снова цинично выразился, «стать заложником», у меня возник еще один вопрос. Получив от него согласие пожить у меня «еще немножко», если уж мне так хочется, я спросил нарочито небрежно:
— Тебя, значит, никто нигде не ждет? А то, может, есть какая-нибудь девушка?
Он ответил холодно:
— Нет. Была одна. Но с этим покончено.
И тогда я подумал: может, он пришел ко мне покинутый, отчаявшийся? Если так, тогда он, может, тем более готов принять мои авансы, мою любовь? Дальнейшее произошло в конце того же дня. Ждать дальше не было смысла. Я даже в общих чертах обрисовал свой план Гилберту, но часть его все же скрыл, даже от Титуса. Гилберт в предвкушении важной роли, уже раньше для него намеченной, без зазрения совести наслаждался всей ситуацией. До появления Хартли я прождал в лесу около часа. Джентльмен не показывался.
Я не спеша рассмотрел ее. На ней было знакомое желтое платье с коричневыми цветочками и поверх него — свободный синий халат. Ступала она неловко, ссутулившись, понурив голову, засунув руки в карманы халата. Она спустилась в нижний конец сада и постояла там, тупо, как животное, уставившись взглядом в траву. Потом, подняв голову, поглядела на море, это воплощение недостижимой свободы. Потом вынула одну руку из кармана и коснулась лица. Очевидно, заплакала. Сил не было на это смотреть.
Я осторожно сдвинул крышку с карманного зеркальца и, наклонившись вперед, поймал им солнце. Яркий зайчик, похожий на живого зверька, тотчас заиграл на траве, чуть ниже сада. Не давая ему приблизиться к дому, я медленно повел его вверх, к ее ногам, и через минуту увидел, что она заметила и поняла, что это такое. В детстве мы любили подшучивать так друг над другом. На мгновение я послал зайчика ей в лицо, а потом стал уводить его по траве, прочерчивая линию от нее к лесу.
Хартли стояла неподвижно, глядя в мою сторону. Я поднялся на колени и покачал цветущую ветку ольхи. Хартли поднесла руку к горлу, потом повернулась и пошла в гору, к дому. Я чуть не вскрикнул от разочарования, но тут же сообразил, что она, очевидно, пошла проверить, где находится и чем занимается Бен. Может быть, он склеивает фарфор. Минута тревожного ожидания — и вот она опять появилась, уже без халата, подбежала к изгороди, пролезла под проволокой и побежала ко мне.
Я чуть отступил на прогалину под старым ясенем. Большой его сук сломало — наверно, зимней бурей, и солнце падало в просвет на пышный, в бледных цветах куст шиповника и ковер из отцветающего купыря и лютиков. Я стоял под ясенем, его гладкий серый ствол будил какое-то ускользающее воспоминание детства, связанное с Хартли. А она уже раздвигала руками крупные плоские соцветия ольхи. Вот она уже подошла ко мне — я заметил, что она инстинктивно старается держаться в тени деревьев.
Я обнял ее, и она не противилась, только вся застыла, склонив голову. Я провел рукой по ее спине, прижимая ее к себе, ощущая ее мягкое тело, коленом касаясь ее колена. Она вздохнула, отвернула лицо, не подняла безжизненно повисших рук. Вдохнув тепло ее тела под тонким платьем, я закрыл глаза и чуть не забыл про свой план и как у меня мало времени.
— Хартли, родная моя, милая…
— Не надо было приходить.
— Я тебя люблю. — Я сел под деревом, прислонился к стволу и потянул ее к себе. Мне хотелось, чтобы она положила голову мне на грудь, вздохнула свободно. — Иди сюда. Мы с тобой часто так сидели, помнишь?
Но она не двигалась, стояла в пронизанной солнцем тени, вздымая грудью пуговицы на платье, такая прелестная, так похожая на себя прежнюю, словно какой-то лесной волшебник вернул ей молодость.
Она опустилась на колени рядом со мной и схватила мою руку, глядя на меня огромными потемневшими глазами. Потом внезапно и нежно поднесла мою руку к губам и поцеловала.
Это так потрясло меня и растрогало, что я наконец опомнился. Надо было как можно скорее ее увести, а я еще и не приступил к объяснениям.
— Хартли, маленькая моя, ты меня любишь, как хорошо! Но слушай, мне тебе надо что-то сказать. Где он?
— Его нет дома. Это я только на всякий случай ходила проверить. Но не надо тебе было приходить…
— Куда он ушел? На сколько времени?
— Пошел договориться с одним человеком насчет собаки. Он еще не скоро вернется.
— Собаки?
— Да. Это далеко, на ферму Аморн. А погода такая хорошая, он решил пойти пешком.
— Пешком? Я думал, у него нога больная…
— Нога плохо гнется, быстро ходить он не может, но он любит ходить, и это ему полезно. Понимаешь, в лавке висело объявление, они написали, что убьют собаку, если не найдется охотника ее взять, это валлийская колли, взрослая, не щенок. Овец стеречь она не научилась. Мы и решили, надо взглянуть. Позвонили им, разговаривали они хорошо, их фамилия Аркрайт.
— А-а, знаю, Аркрайт. А ты не пошла, решила остаться дома, вдруг я приду…
— Бен сказал, что лучше мне не ходить, а то переволнуюсь из-за собаки, он уж сам решит. Брать взрослую собаку всегда рискованно.
— Хартли, послушай, Титус вернулся. Он у меня. Она отпустила мою руку и боком повалилась в траву.
— Не может быть…
— Да. Его он не хочет видеть, только тебя, а тебя очень хочет повидать. Пошли, пошли скорее…
— Титус — но почему он пришел к тебе? Господи, как странно, какой ужас…
— А я думал, ты обрадуешься.
— Но чтобы он пришел к тебе… ох, что же мне теперь делать, что делать… — Она разом превратилась в запуганного хнычущего ребенка.
— Пойдем, повидаешь его. Ну же, вставай. — Я помог ей подняться. — Ты что, не хочешь повидать своего сына? Ведь это замечательно, что он вернулся.
— Да, замечательно… но мне отсюда нельзя отлучаться… Скажи ему, пусть придет сюда и пусть не говорит, что был у тебя…
— Сюда он не пойдет, в том-то все и дело! Ну же, Хартли, очнись, двигайся, действуй! Сюда он ни за что не пойдет, ты это знаешь. Пойдем, он нас ждет. За глаза успеешь повидать его, пока Бен не вернулся. Там под горой нас ждет машина. — Я стал тянуть ее к тропинке, но она упиралась, мало того — опять села на землю.
— Но ты скажи мне, Титус, он что…
— Ох, иди же! Если ты не хочешь, чтобы Титус сказал, что видел меня, ты лучше пойди и сама ему это скажи.
Этот довод, при всей его неясности, как будто подействовал на нее, или хотя бы проник сквозь стену страха.
— Ну хорошо, но только на несколько минут, и ты сейчас же привези меня обратно!
— Да, да, да. — Я опять помог ей встать.
— И не надо выходить из леса, а то еще кто-нибудь увидит…
— Я думал, ты здесь ни с кем не знакома. Ну же, скорей!
Мы пустились вниз по лесной тропинке. Местами она вся заросла, мы спотыкались в полумраке, нас хлестали ветки, облепляли репейники, не давали пройти крошечные деревца, росшие прямо под ногами. Я готов был криком кричать от этих идиотских задержек. Тело Хартли двигалось рядом со мной, неуклюже, толчками, словно я тащил под гору деревянную колоду.
